Итак, Байрон, в очередной раз появившийся в Греции, видел себя прежде всего военным вождем. Именно поэтому еще на Ионических островах он начал набирать наемную армию, составленную из сулиотов.
Кто такие сулиоты - доподлинно неизвестно, то ли греки, то ли албанцы, причем доходит до смешного - греки Пеллопонеса считают, что сулиоты это греки, которые говорили на греческом и албанском, но писали только на греческом. Албанцы же считают, что это были просто албанцы, только православные. Турки называли их греками, но они и албанцев тоже часто называли греками, так что это не показатель.
Сулиоты. Их название происходит от местности Сули, где они жили до 1803 года. Дальше они схлестнулись с Али-пашой Янинским и турками, воевали почти год, и в конце концов были изгнаны султаном на Ионические острова. Собственно на острове Керкира Байрон и нанял сулиотов, но не на идейной основе, а за деньги, плюс - за обещание процента от будущего грабежа.
Байрону удалось набрать группу в 1100 человек, из них собственно сулиотов - 750, остальные - просто албанские наемники, разной веры и чести. Вернее вера у них была одна - деньги, а главной молитвой - грабеж.
Байрон  отправился верхом на равнину за пределами Миссолонги во главе этой разношерстной армии, без сомнения воображая себя будущим героем-завоевателем. Остаток дня он провел в чем-то вроде военного штаба, который он устроил в доме у берега, проводя долгие безрезультатные совещания о военных планах. Комната была украшена всевозможным оружием, чтобы создать соответствующую атмосферу.
Военный план Байрона, по-видимому, заключался в том, что Нейпир, Гордон или какой-либо другой британский профессиональный солдат должен взять на себя командование сулиотами, филэллинами в Греции и артиллерией, посланной с Парри, и атаковать крепости, все еще находящиеся в руках турок, в частности  Патры и замки Румели и Мореи. Но человек предполагает, а бог располагает. Байрон мог придумывать какие угодно схемы, но  все составные части его планов оказались неудачными.
Для начала Байрон считал, что в Греции все еще действует Немецкий Легион, который, как мы помним, без боев просто исчез, оказавшись без снабжения.
Кольбе вернулся в Миссолонги 14 января с новостями о том, что из сотен немцев, прибывших в Грецию в 1822 году, включая примерно 115 человек из Немецкого легиона, осталось только двадцать шесть. Все остальные отправились домой или погибли. Британские филэллины с ужасом наблюдали, как выжившие немцы бредут в Миссолонги, истощенные и изнуренные годом разочарований, голода, болезней, горя и отчаяния. 
 Байрон, чтобы привлечь к себе народ, решил платить любому офицеру, который появлялся в Греции, с целью создания кадров, на которых могли бы основываться греческие регулярные силы. Новость произвела ошеломляющий эффект. Стали появляться люди из других уголков Греции, с Ионических островов и из Западной Европы, стремящиеся получить должность в бригаде лорда Байрона. Все дороги вели в Миссолонги. Почти все европейцы, которые все еще находились на свободе в Греции, прибыли, чтобы насладиться неведомым доселе ощущением того, что им платят.
Личными телохранителями Байрона стали десять немцев, находившихся в Греции два года. 
 И, как пишет граф Гамба, каждый день поступали предложения о службе от того или иного иностранца. «Таким образом, у нас были представители всех наций — англичане, шотландцы, ирландцы, американцы, немцы, швейцарцы, бельгийцы, русские, шведы, датчане, венгры и итальянцы. Мы были своего рода крестовым походом в миниатюре». В течение нескольких недель атмосфера напоминала ту, что была в Коринфе в мае 1822 года, когда формировался первоначальный батальон филэллинов. Жизнь была приятной и нетребовательной; еда и вино были дешевыми, а дружеские отношения — хорошими; обязанностей почти не было. 
Байронисты--романтики в целом гораздо больше интересовались своей театральной ролью, чем борьбой с турками. А поскольку капитаны теперь были чрезвычайно вежливы и внимательны к иностранцам, особенно к англичанам, можно было наслаждаться ощущением того, что ты филэллин, будучи на самом деле туристом. 
 Логическим же завершением романтического байронизма было вообще не утруждать себя поездкой в Грецию, а воспроизвести все ощущения из воображения. Эдгар Аллан По, страстный поклонник Байрона, является самым известным из этой  группы. Несмотря на его попытки изложить историю о том, что он отправился «без доллара в донкихотскую экспедицию, чтобы присоединиться к грекам, тогда боровшимся за свободу», известно, что он не приблизился даже к Бостону, штат Массачусетс.

https://george-rooke.livejournal.com/1133700.html

Тут на тг у Крамника вышла следующая заметка:

"А вообще, граждане, желая искать в политике Штатов схожести с СССР, надо читать не про СССР, а про великую французскую революцию и ее идейную базу. Корни обеих систем оттуда, и диапазон устремлений и реакций тоже. Просто в разное время пределы разнятся."

Самое смешное, что это так относительно СССР, и совершенно не так относительно США, ибо корни идеологии США растут из трудов римских авторов и их идеалом была Римская республика.
Собственно все сочинения Франклина, Джефферсона, Адамса, Хэнкока насквозь пропитаны Римом, Гракхами, Цицероном и прочими Каталинами, достаточно открыть наугад любое из эссе.
А ведет эта традиция начало из... Англии начала 18 века, а точнее - из трудов Гоббса, Лока, и самое главное - Болингброка, где количество сравнений с римской жизнью и Римом на каждый квадратный сантиметр просто зашкаливает.
А вот советская идеология действительно ведет свое начало от Libert'e, 'Egalit'e, Fraternit'e, от идей французских просветителей, через немецкий романтизм (немецкое влияние на Россию всегда было гигантским), добавив сюда немного идеологии Третьего Рима... и Французскую Коммуну.
Поэтому, грубо говоря, противостояние СССР и США в идеологии, если убрать все -измы, это противостояние римской имперско-республиканской идеи и французской философской мысли конца 18 века. Понятно, что и то, и другое претерпело дополнения и небольшие изменения, но тем не менее.

https://george-rooke.livejournal.com/1133473.html

В конце декабря 1823 г. в Миссолонги (Месолонгион) начали прибывать первые британские эмиссары, которые имели целью  возродить Грецию. Первым прибыл  Лестер Фитцджеральд Чарльз Стэнхоуп.
Его поведение было похоже на поведение бесчувственного колониального губернатора, посланного с мандатом восстановить дисциплину в непокорной провинции. Едва он завершил церемонии представления, как начал читать длинную официальную лекцию грекам — которая, должно быть, длилась несколько часов. Он вещал о своих планах помощи Греции, создании регулярных войск, свободной печати, почты, госпиталей, школ, стратегии взятия турецких крепостей и многом другом; весь дискурс приукрашен большим количеством  морализаторства и обсуждением поучительных параллелей из древней и новой истории.
Лорд Байрон прибыл в Миссолонги через две недели после Стэнхоупа, и его прием в то время сравнивали с пришествием Мессии. Был произведен салют из двадцати одного орудия, и толпы греков и филэллинов приветствовали его на берегу. 
Наконец Экспедиция Парри, на которую Лондонский комитет возлагал такие надежды и на которую они израсходовали три четверти всех своих ресурсов, прибыла последней. Парри и ремесленники с грузом оружия, запасами для арсенала, печатными станками и учебными материалами достигли Греции в начале февраля 1824 года.
 Стэнхоуп, что характерно требовал, чтобы приоритет был отдан запуску печатного аппарата. 
Местные же греки были совершенно равнодушны и отказывались сотрудничать. 
Метод Стэнхоупа заключался в том, чтобы писать письма и произносить речи перед всеми важными людьми, которых он мог найти, призывая их быть патриотами. 
Байрон, поскольку он чувствовал, что может что-то сделать с политической ситуацией, предпочитал просто проявлять терпение в надежде, что дела пойдут к лучшему. 
Но эти двое мужей расходились не только в методах. Байрон, хотя он тщательно избегал видимости приверженности одной греческой партии, а не другой, естественно, сочувствовал притязаниям Маврокордато, который с начала революции всегда привлекал филэллинов, прибывающих в Грецию. Его учтивые манеры, его способность говорить на западноевропейских языках, его европейская одежда — все работало в его пользу.
Но с прибытием британских филэллинов в конце 1823 г. произошел любопытный парадокс. Многие из филэллинов, последовавших за Байроном в Грецию, были погружены в греческие сказки. Маврокордато, толстяк в очках и сюртуке, говорящий по-французски лучше, чем по-гречески, вряд ли соответствовал их представлению о греческом герое. Но когда они встречали Колокотрониса в его гомеровском шлеме или Одиссея со связкой украшенных драгоценными камнями пистолетов за поясом или любого другого капитана с их безвкусной одеждой и восточными привычками - они приходили в восторг. Здесь, решили они, следует отличать «истинных греков» от «интриганских фанариотов»  Константинополя,  таких как Маврокордато. Фраза «интригующие фанариоты» стала в их устах почти такой же условной, как «розовоперстая заря» в «Одиссее».
Капитаны же, зная о перспективах займа и понимая, что от решения, как его потратить, зависит их собственное будущее, вдруг впервые стали вежливы с иностранцами. В течение первых двух лет революции из сотен филэллинов, отправившихся в Грецию, едва ли нашелся бы хоть один, кто предпочел бы капитанов европейским грекам. Теперь, когда капитаны проявили немного обаяния и гостеприимства, новые филэллины были готовы поверить, что эти жестокие, жадные и варварские военачальники были людьми, более достойными их поддержки.
Стэнхоуп не был романтиком — по крайней мере, не в том смысле, что его очаровывали атаганы, тюрбаны, длинные бороды и насилие, — но его наивность была столь же сильна, как и его страсть к публичным лекциям. 
Он был очарован гостеприимством капитанов, их терпением и явной готовностью выслушать его бредовые теории.  Маврокордато же и «фанариотам», которые считали его занудой, он мало сочувствовал, видя в них тот тип политиков, к которым он так привык в Англии.  Практически никто из иностранцев не понимал мотивов и сложностей греческой политики. Поэтому романтиков и мечтателей нельзя слишком упрекнуть в том, что они впали в иллюзию, видя в греках только те черты, которые они хотели видеть.

https://george-rooke.livejournal.com/1133266.html

Итак, в 1823 году греческие капитаны были на коне.  Именно они одержали великие победы над турецкими захватчиками в кампании 1822 г., в то время как правительство Маврокордато и его западные партнеры были дискредитированы в Пете. 
В 1823 году турки снова предприняли попытку вторгнуться в Грецию, но катастрофический пожар в арсенале в Константинополе сделал эту попытку тщетной. 
И, через два года после резни турецкого населения в Морее греки начали воспринимать свою независимость как должное. Страна все еще была усеяна крепостями в руках турок; Независимость Греции не была признана ни одним иностранным правительством (кроме «суверенных» мальтийских рыцарей); турецкий флот все еще бороздил Эгейское море; Османское правительство по-прежнему было намерено сокрушить мятежников любой ценой. считая, что от этого зависит ее собственное будущее как великой державы. Тем не менее, теперь энергия большинства греческих лидеров была направлена на внутреннюю борьбу за власть. Столкновение интересов и большие расхождения во взглядах, которые были полузамаскированы в 1821 и 1822 годах, теперь стали более очевидными.
В апреле 1823 г. недалеко от Навплии состоялось совещание главных революционных вождей, на котором рассматривались предложения о назначении людей на государственные должности. Великие капитаны «Мореи» со своими отрядами вооруженных людей, выступавших в качестве обычных бандитов, доминировали в этом процессе. Петро Бей, лидер мейнотов, был объявлен президентом, а Колокотронис вице-президентом. Западные греки были вытеснены, как и островитяне.  Маврокордато, номинально председателя Ассамблеи, в какой-то момент чуть не линчевали и он был вынужден бежать на Гидру. Депутаты в конечном итоге разделилась на две соперничающие фракции. С одной стороны были капитаны Мореи и их временные союзники, приматы. С другой стороны, на материке близ Специи было создано соперничающее правительство, состоявшее практически из всех остальных, а так же островитян и остатков прозападной партии и нескольких капитанов из-за пределов Мореи. Но денег не было ни у тех, ни у других. Капитаны и приматы следили за тем, чтобы все доходы, которые можно было собрать, и вся захваченная добыча направлялись на содержание их частных вооруженных банд. Греция оказалась на грани гражданской войны.
И тут на сцене появились британские филэллины, которые как раз предложили деньги  грекам, а деньги - это в греческих реалиях тех лет - источник власти, из которого проистекает все остальное. Предложенный английский заем доминировал на внутренней арене Греции задолго до того, как он был оформлен и получен. Для греков сразу стало очевидно, что сторона, завладевшая английскими деньгами, будет иметь все возможности для того, чтобы навязать свою волю другим.

https://george-rooke.livejournal.com/1132895.html

Госпитальеры, ну или рыцари Св. Иоанна, кому как удобнее, появились на Балтике в 1219 году, тогда же они приняли участие в походах против эстов с датскими контингентами. Причем, не знаю, байка или нет, но то ли датский флаг произошел из флага Ордена, то ли наоборот, флаг Ордена почти скопировал флаг Дании.
В 1266 году был образован приорат Ордена Св. Иоанна в Дании (Дакийский приорат), который включал в себя девять командорств – шесть из них находились на территории Дании и Гольштейна, два в Швеции, и одно в Норвегии. Однако вскоре приорат сильно обеднел, и его сначала отдали на поруки Родосскому представительству, которое сплавило приорат Тевтонскому Ордену в обмен на владения немцев в Сицилии. С тех пор основаня деятельность госпитальеров была сосредоточена на Средиземном море, но балтийские страны о них не забывали и умения рыцарей понадобились после того, как страны Балтийского моря стали строить регулярные флоты.
Началось наверное все с любви нового шведского короля Густава Вазы к галерам. Ваза просто обожал их, и только на галерах путешествовал морем. Понятно, что после завоевания независимости Швеции король Густав обратился за помощью в строительстве прибрежного флота к мальтийским рыцарям, которые построили королю 20 мелких галер, защищавших Стокгольмский архипелаг.
Продолжение истории наступило в 1629 году, когда царствовал Густав-Адольф. По истории по кораблю «Васа» можно понять, что дядька страдал манией величия и гигантомании, и в 1629 году мальтийским рыцарем Джозефом Фруттенбахом былапереведена на немецкий и шведский знаменитая мальтийская книга «Architectura Navalis», по которой Густав-Адольф и повелел строить шведский флот. Однако с галерами произошла та же история, что и с «Васой» - несмотря на протесты корабельных дел мастеров с Мальты король приказал директивно увеличить размеры галер до 90, а то и 100 метров, и до 30 весел на борт. В результате вела были толь длинными и тяжелыми, что ими с трудом ворочали семеро гребцов, причем на банке трое гребцов сидели, а четверо – работали стоя.
Карл XI продолжил подобное же строительство, но оказалось, что большое – не всегда значит хорошее. Такие громоздкие галеры было трудно водить по шхерам Балтики, плюс – стоимость их была очень высокой, в результате к концу правления XI-го от них стали просто… отказываться.
Чем, как вы понимаете, потом сполна воспользовался некто Петр I, по совместительству – царь всея Руси. Он просто затерроризировал берега Швеции набегами своих маленьких галерок, в ответ на что… шведы с упорством продолжали строить большие неповоротливые галеры, если в 1712 году у Швеции было 12 больших галер, то в 1719-м – уже 30. Все они стояли без дела в архипелаге Стокгольма.
Только в середине XVIII века шведы задумались о модернизации прибрежного флота. В 1749 году король Фредерик пишет гроссмейстеру Ордена де Фонсеке с просьбой о помощи в постройке в Швеции дивизиона галер мальтийского типа. Министр обороны Швеции барон Андрес Йохан де Хопкен просит своего друга, кавалера де Поластрона, прислать в Стокгольм кораблестроителей, которые смогли бы обучать местных мастеров строить галеры, и т.д. Понятно, что на Мальту на учебу засылаются шведские офицеры, в том числе и в 1751 году внебрачный сын короля, Фредерик фон Гесенштайн. И результатом становится осознание создания отдельного галерного флота – под управлением армии.
Когда же госпитальеров изгнали с Мальты, то король Карл-Густав IV предложил из в подарок остров Готланд, однако те уже выбрали покровительство русского царя Павла I. С Мальты в Россию бежали до 100 рыцарей-госпитальеров, в том числе и главный судостроитель острова Юлиус Литте, которого царь Павел нанял на русскую службу во флот. Павел планировал создать на Балтике большой гребной флот, который бы сделал его безусловным господином региона, и в перспективе мог бы помочь завоевать Финляндию, однако удар табакеркой нарушил эти планы. Ах да, именно Литте впервые предложил ставить на малоразмерные гребные суда одну-две большие пушки, то есть предвосхитил спираль развития датских канонерок, доставивших потом столько проблем англичанам в войне 1806-1813 годов.

По данным статьи Данные из статьи Order of St. John in the Baltic Sea. Participation of the Order in the struggle for supremacy in the Baltic Sea, автор Stanislaw Lipiec.

https://george-rooke.livejournal.com/1132718.html

И опять - продолжение по поводу разговоров с умными хорошими людьми.

Возник тут вопрос - а какой флаг мог поднять на "Арабелле" Питер, наш, Блад?
Флаг какого-либо государства - неинтересно, да и к тому же - он конечно "презренный пират", но, как говорил сам Питер - "я не могу поступать так, как Левасер. У меня есть свое понятие о чести и своя честь... или, допустим, остатки от прежней чести."
Итак, что мы имеем? Питер Блад - ирландец, к тому же католик, человек, чье пристрастие к сарказму рефреном проходит через всю книгу.
Какой флаг он бы мог выбрать?
И тут я сделал несколько допущений.
Блад, как мы с вами помним, человек лет 30-ти, то есть родился в 1650-е. Наверняка он слышал про восстание в Ирландии времен английской Гражданской войны, и про Ирландскую Конфедерацию, именно в это время впервые в Ирландии возник Зеленый (Изумрудный) флаг.
Он мог быть таким:


Ранний флаг Конфедерации, надпись - Виват королю Карлу!

Мог быть таким:


Флаг, придуманный Оуэном Роу О'Нилом.

Было еще куча вариаций - с трилистником, и так далее. Тем не менее, главное на них, это изумрудное поле.
А теперь следим за руками.
Все-таки, основу беглых с Барбадоса в книге составляли англичане, и вряд ли бы они одобрили плавание под флагом Конфедерации. Но, как мы помним, Блад обладал оригинальностью мышления.
Поскольку в морских сражениях он участвовал неоднократно (ученик Рюйтера же), то об английской системе флагов эскадр был знаком.
Вкратце.
На тот момент в английском флоте существовало три эскадры. Эскадра Белого флага (центр), Эскадра Синего флага (арьергад), и эскадра Красного флага (авангард).
Выглядели их флаги тогда так:







И вот тут объединяем оба знания))
Почему бы не зафигачить флаг Св. Георгия на зеленом фоне?
Получается любимая английская многозначность - то ли флаг какой-то неведомой Зеленой эскадры, то ли объединенный флаг Ирландии и Англии.



Согласитесь, вполне в стиле Питера Блада)))
Ах да. Проект такого флага для Ирландии вполне себе был, это 1798 год, после восстания. И с 1801-го он стал вполне себе таким:



или в таком варианте:



Таким образом, если взять мое предположение за основу, появляется еще одна знатная пасхалочка к теме))

https://george-rooke.livejournal.com/1132483.html

Что-то чем больше я смотрю на современную ситуацию, тем больше она мне напоминает начало Крымской.
Итак, 21 июня 1853 года начался переход российских войск через Прут у Леово (граница России и Османской империи) и форсированное движение с целью скорейшего занятия Бухареста, куда войска прибыли 3 июля 1853 года.
Движение армии к Бухаресту было сродни  торжественному шествию,  жители радостно встречали  российские войска. Торжественна была встреча в Бухаресте, при входе в который войска были приветствованы митрополитом с духовенством и почти всеми жителями.
Но вот потом...
Ольтеница. Первое поражение наших войск. Осада крепостей ожидаемо превратилась в удары в лоб, и ни Рущук, ни Шумла, ни Никополь не были взяты. Горчаков раз за разом упускал возможности, предпочитал фронтальные атаки, бился лбом в крепости.
Ну а в Петербурге все были уверены, что "турки не умеют воевать", "Запад им помочь не решится", и "захватим Стамбул в 24 часа". Ах да, все были уверены, что все славянские братушки сразу же поднимут восстания, дабы сбросить турок со своей выи.
В марте 1854 года военные действия практически остановились, ибо было решено, что мы уже свою силушку показали (правда непонятно какую), ну а 20 июня было решено... Отвести войска за Дунай.
Ну а дальше вы все знаете.
Ах да, для полноты картины. Штурмовую пехоту Вагнера того времени (Кавказский корпус) Муравьев Карсский успешно сточил под ноль при штурме Карса. При этом на тот момент в штурме не было никакого смысла - Карс уже голодал и сдался бы уже через пару недель. Помощи Карсу было ждать не откуда.

https://george-rooke.livejournal.com/1131932.html

Вот так всегда бывает. Поговоришь с умными, хорошими людьми, и сразу прям из ниоткуда вылезают темы, которые прям просятся на бумагу. И да, господа читающие, вы не ошиблись. Речь у нас будет о Бладе, но не капитане, а полковнике, вполне реальном, кстати, историческом персонаже.


Итак, знакомьтесь – Томас Блад (Thomas Blood). Родился он в Ирландии, но его родители были выходцами из Англии, переселенцами. Его дед Эдмунд Блад приехал в Ирландию при Елизавете I в качестве солдата, хорошенько пограбил во время восстаний Десмонда и О’Нилла, затем остался на Изумрудном Острове и стал членом ирландского парламента. Отец – владелец небольшой металлургической мануфактуры, пресвитерианин, довольно зажиточный, владевший участками в нескольких ирландских графствах.
Тома Блад родился в графстве Клэр окло1618 года, это прям граница Манстера и Коннахта. Когда-то графство принадлежало Коннахту, но потом его оттяпали в президентство Манстера. Учился Томас в колледже в Ланкашире, по возвращении в Ирландию женился на Мэри Холкрофт.
С началом английской гражданской войны в 1642 году Томас опять отбыл в Англию и примкнул к войскам роялистов, однако в 1648-м перешел на сторону Парламента, участвовал во многих сражениях, даже стал лейтенантом в армии Оливера Кромвеля, а в 1653 году получил от Кромвеля новые земельные пожалования в Ирландии и должность мирового судьи в графстве Клэр. Чтобы понять, насколько тогда в Англии было все запутанно, добавим еще один факт – тесть Томаса, сэр Джон Холкрофт в 1642-м поддержал парламент, в том же 1648-м был выгнан из Длинного Парламента и… перешел на сторону роялистов, став конфидентом сторонников Карла II, тогда еще – принца Уэльского. Джон Холкрофт умер в 1656 году, и Блад унаследовал и его состояние, став довольно состоятельным человеком. Именно тогда же он и самоназвал себя «полковником».
В 1660-м в результате Реставрации к власти пришел король Карл II, который выпустил Акт о регулировании, который подразумевал частичную реституцию земель и ценностей в пользу бывших хозяев-роялистов. Под этот закон попали и некоторые владения Томаса Блада. По некоторым данным Блад потерял до 85% подаренной Кромвелем земли, что его глубоко возмутило. Ах, да. Немаловажно для всех последующих событий, что на конфискованные земли наложил свою длань Джеймс Батлер, герцог Ормонд.
Мало того, на имущество покойного тестя так же предъявили права его сыновья, что «полковником» воспринималось как вообще верх несправедливости. Кроме того, Акт об Единообразии запретил и крайние религиозные культы, в том числе – пресвитерианские. И тут у Томаса в мозгу все сошлось – новый король посягает не на его имущество, а на самого Бога и святую Веру. А значит – надо выбрать путь борьбы.
В том же 1662 году, в марте, Блад вступил в заговор с целью похитить из Дублинского замка лорда-лейтенанта Ирландии, Джеймса Батлера, графа Ормонда. Причем его колонне предстояло возглавить штурм замка. Заговор был раскрыт, но Бладу повезло – его имя не прозвучало в качестве одного из зачинщиков заговора, и он остался на свободе.
Пользуясь этим, Блад, собрав уцелевших, предложил провести то же самое действо, но… в апреле. К несчастью для заговорщиков, одним из их ближайшего окружения был осведомителем (Филипп Олден). К сожалению, попытка завербовать сэра Теофила Джонса (военного лидера, служившего под командованием Кромвеля) потерпела неудачу, поскольку Джонс сообщил обо всех деталях лорду-лейтенанту. Согласно донесению бывшего кромвелианца план состоял в том, чтобы группа, замаскированная под ходоков к герцогу, проникла в замок и нейтрализовала охрану ворот, после чего Блад и сотня человек пошли бы на штурм замка. После того, как они захватили бы лорда-лейтенанта, на север должен был быть отправлен сигнал, который бы начал ольстерско-шотландское восстание. Прежде чем заговорщики успели сделать свой ход, правительство нанесло удар.
Рано утром были схвачены 24 заговорщика, Бладу удалось бежать, но в этот раз доказательств против него было достаточно. За его поимку была предложена награда в сто фунтов. Несмотря на это, он оставался в Дублине еще какое-то время, по крайней мере до тех пор, пока не стало ясно, что заговор разгромлен, а затем направился на север, в Антрим, в поисках убежища среди своих ольстерско-шотландских союзников. Ему помогли слухи о том, что он бежал в Шотландию, известную как центр инакомыслия.
Последствием всего этого стало то, что Лорд-лейтенант даже усилил свою охрану, опасаясь, что Томас вернется и попытается убить его.
В 1664 году Томас прокрался в Англию, даже нанес визит своей овдовевшей свекрови и тут же оказался втянутым в еще один заговор, на этот раз - с целью захватить короля в Лондоне. Это была та же самая разработанная им дублинская схема, но в более широком масштабе. Ее постигла та же участь: она была раскрыта разведывательной службой Стюарта. Заговор был организован группой, известной как Пятые монархисты, которые считали, что Второе пришествие Христа должно произойти в 1666 году и что их священный долг - свергнуть короля до этого времени.
В результате в 1666 году Томас бежал в Голландию. По иронии судьбы, как только Томас и его компаньон Джон Локьер прибыли в Голландию, они были арестованы голландской полицией как… английские шпионы (на тот момент шла англо-голландская война). Но дело разрешилось быстро, голландцы признали в них эмигрантов, ищущих политического убежища.
В течение следующих нескольких лет Томас Блад стал настоящим ужасом для английского истеблишмента, а разведывательная служба короля Карла обвиняла «полковника Блада» во всем, начиная от Великого лондонского пожара и до Пентлендского восстания в Шотландии. На самом же деле Блад в кои-то веки решил уйти из бунтарской жизни и спокойно жил в Ромфорде под псевдонимом «Доктор Эйлифф».
Блад вновь появился на сцене в декабре 1670 года, напав на старого врага: Джеймса Батлера, герцога Ормонда и бывшего лорда-лейтенанта Ирландии. Вместе с бандой, в которую входил его старший сын (которого он только что выручил из-под ареста как разбойника с большой дороги), Томас под дулом пистолета задержал карету герцога прям на одной из улиц Лондона и вытащил его на улицу. План – простой как три копейки - состоял в том, чтобы отвести герцога к ближайшей виселице и повесить как обычного преступника, но Батлеру удалось вырваться из-под стражи и сбежать в свой дом неподалеку. Томас и его соратники были вынуждены бежать с места происшествия.
Это нападение на герцога королевства в центре Лондона вызвало возмущение и панику в столице. За любую информацию о нападении было предложено огромное вознаграждение в размере 1000 фунтов стерлингов. Но Томас уже готовил новый дерзкий план, который почти получился.
Итак, весной 1671 года, через несколько месяцев после нападения на герцога, некий священник и его жена посетили лондонский Тауэр, чтобы посмотреть на драгоценности короны. Это были новые регалии, поскольку оригиналы (некоторые из которых были изготовлены еще до норманнского завоевания) были уничтожены парламентом до Реставрации.
Для хранителя сокровищ короны (Талбот Эдвардс) было нормальным показывать их туристам за определенную плату, поэтому он не придал этому значения. Когда молодая жена пожаловалась на недомогание, смотритель и его жена позволили ей немного отдохнуть в своей комнате, а когда священник вернулся с подарком, чтобы поблагодарить их за это, между ними завязалась дружба.
Священник представился как «Доктор Эйлифф», но на самом деле он был, конечно же, Томасом Бладом. Женщина была не его женой Мэри, а молодой ирландской актрисой, которую он нанял на эту роль. Когда он купил пистолеты, которые он заметил на стене, «в подарок своему соседу», на самом деле это было сделано для того, чтобы убедиться, что в помещении нет оружия. И когда он предложил познакомить своего юного племянника с хорошенькой юной дочерью смотрителя, это подготовило почву для самого дерзкого подвига в его карьере.
В 7 часов утра 9 мая 1671 года священнослужитель Эйлифф прибыл в Тауэр вместе со своим «племянником» и несколькими «друзьями». Он объяснил это Эдвардсам, что эти друзья впервые в Лондоне и хотят увидеть драгоценности короны. Он также добавил, что его жена опаздывает, и спросил, могут ли они увидеть драгоценности, пока ждут. Эдвардс, решив заработать, открыл комнату с королевскими регалиями. Именно тогда они нанесли ему удар по голове.
На голову же другого смотрителя, Талбота, накинули плащ, быстро заткнули ему рот и связали. Они сказали ему, что если он не будет шуметь, они не причинят ему вреда. К его чести, старый смотритель пытался поднять шум, чтобы предупредить тех, кто снаружи, но получил нож в бок и деревянным молотком по голове. Молоток ирландцы взяли по самой простой причине – Томас, чтобы вынести корону, хотел ее расплющить, чтобы спрятать под сутаной. Другой вор засунул золотую государственную державу за пояс, а Томас же Блад-младший (который тоже участвовал в этой авантюре) начал разрезать один из скипетров пополам. И именно в это время «что-то пошло не так».
Сын Талбота, Уайт, который только что вернулся в отпуск из армии, шел к отцу, не предупредив заранее семью, ибо хотел устроить родным сюрприз. Уайт не сообщил о своем прибытии заранее, так как хотел удивить свою семью. Подельник Блада, стоявший на стреме, попытался спросить его, кто он такой, но Уайт проигнорировал его и направился наверх, чтобы поприветствовать своих родителей. Охранник сразу же направился в хранилище и предупредил своих товарищей, которые схватили все, что могли, и скрылись. Талботу же удалось освободить кляп и позвать на помощь, вытащив свою дочь, которая подняла тревогу.
Злоумышленники спешили скрыться с места происшествия. Их заметила охрана, после выстрелов из пистолетов воры рванули в разные стороны. Миновав через ворота, они начали кричать «Ловите воров!», заставляя всех прохожих думать, что они якобы преследуют бандитов, а не сами - бандиты. Однако им не хватило силенок, чтобы сбежать от Уайта и капитана Мартина Бекмана, инженера, отвечавшего за хранение оружия в крепости. Вор со скипетром (Джошуа Перро) и еще один были схвачены, хотя Томас-младший и человек, стоявший на стреме, сбежали. Что касается Томаса Блада, то его догнал Бекман, который схватил за сутану. После непродолжительного «перетягивания каната» Томас был побежден и взят в плен.
Томас-младший был все же схвачен чуть позже, при попытке бегства из города, когда в нем узнали разбойника с большой дороги «Тома Ханта». Отец и сын, как в лучшей мелодраме, были заключены в том же Тауэре, который пытались ограбить. Им грозило повешение как лучший вариант, а худшим вариантом был - «повесить, растянуть и четвертовать»: хороший эвфемизм для обозначения того, что их замучили бы до смерти на глазах у ликующей толпы. Но… судьба явно любила полковника Блада.
Томас настаивал на том, что будет отвечать только на вопросы, заданные ему самим королем Карлом II; в конце концов, что ему было терять? Тем более удивительно, что Карл согласился с ним встретиться. Официально это было связано с любопытством увидеть этого очень хорошо известного бунтаря.
Неофициально предполагалось, что герцог Бекингемский (и его союзница, любовница короля Барбара Палмер) могли предупредить короля, что Томас знает вещи, которые не следует оглашать в открытом суде. Томас на аудиенции немедленно признал, что руководил нападением на герцога Ормондского, но настаивал на том, что это было сделано им в отместку за «конфискации» герцога в Ирландии. Он отказался назвать своих сообщников в краже из соображений чести, но, по-видимому, был потрясен, узнав, что драгоценности стоят всего около двадцатой части того (6000 фунтов, тогда как Блад надеялся выручить за них не менее 120 тысяч фунтов), что он думал. На встрече также присутствовал принц Руперт Рейнский, который была генералом во время Гражданской войны. Он помнил Томаса по его службе роялистам и свидетельствовал о его храбрости.

Однако то, что, как предполагается, закрепило помилование Томаса, было историей, которую он рассказал о покушении на жизнь короля, когда Карл плавал в Баттерси. Он сказал, что прицелился в короля из своей мушкета, но передумал, когда понял, что Карл намного лучше тех, кто мог бы его сменить (это была завуалированный намек на брата короля-католика Джеймса Йоркского).
Король спросил Томаса, что он будет делать, если его жизнь будет сохранена. «Я бы постарался заслужить это», — ответил Блад. (В то время Бладу было известно о заговоре который ставил целью штурм Палаты лордов с участием 300 человек, и убийства короля, но он во время аудиенции не озвучил это, чтобы доказать свою ценность, если его предложение будет принято). Затем его вернули в Тауэр, а король рассмотрел дело. И… в августе 1671 года Блада освободили, причем выдав ему еще и отступные в размере 500 фунтов стерлингов. Однако при этом Блада взял в оборот начальник контрразведки Карла II, Генри Беннет, граф Арлингтон. Беннет был одним из мастеров шпионажа короля Карла, и он видел большой потенциал в «превращении» (вербовке) печально известного полковника Блада. Ведь, к примеру, надвигалась война с голландцами, и они были бы естественными союзниками инакомыслящих, которые могут устроить в Англии новое антиангликанское восстание. Томас был бы бесценен в борьбе с этой угрозой.
И с началом англо-голландской войны Томас действительно провел несколько шпионских миссий в Голландии. Он также расшифровывал письма, захваченные королевскими шпионами, пересылаемые между инакомыслящими и голландцами, и сдал всю пресвитерианскую сеть в Дублине.
Умер Томас Блад в 1675 году, в своей постели, наверное устав от своих бесконечных авантюр.

https://george-rooke.livejournal.com/1131534.html

.

Среди членов Лондонского греческого комитета был только один человек, имевший хоть какой-то опыт войны в Греции. Томас Гордон из Кэрнесса, который отплыл в Грецию в начале революции в 1821 году со своим собственным кораблем и собственным запасом оружия, служил начальником штаба Ипсиланти во время осады Триполицы. Вскоре после этого он уехал, в основном из-за болезни, но с тех пор поддерживал связь с греческими лидерами. 
Удивительно, но ему удалось сохранить хорошие личные отношения со всеми ними, и греческое правительство обратилось к нему по крайней мере с одной официальной просьбой вернуться.
Гордон представил меморандум со своими предложениями о том, как лучше всего помочь грекам. Он сказал, что прямая передача денег, как хотят греки, была бы неразумной и явилась бы яблоком раздора среди повстанцев. Отправка вооруженных европейских сил, хотя это и является наиболее эффективным методом, может рассматриваться только в том случае, если Комитет имеет в своем распоряжении не менее 30 000 фунтов стерлингов. В качестве практической схемы Гордон сделал два взаимодополняющих предложения.  Следует послать небольшую группу ремесленников со всеми необходимыми инструментами и оборудованием, чтобы обеспечить Грецию арсеналом для производства и ремонта ружей, мушкетов и боеприпасов. Кроме того, должна быть укомплектована и отправлена в Грецию бригада легкой артиллерии, которая могла бы действовать в горах. Гордон рекомендовал, чтобы, помимо стоимости арсенала и нескольких тягловых животных для пушек, все средства Комитета должны быть направлены на обеспечение легкой артиллерии и артиллеристов. 
Представляя свой план Комитету, Гордон предложил оплатить одну треть общей стоимости из своего кармана, если Комитет согласится оплатить оставшуюся часть. Это было щедрое предложение и смелый план. В умелых руках Гордона это, возможно, и увенчалось бы успехом, но по существу план напоминал катастрофический проект Немецкого легиона, который был столь же хорошо спланирован и хорошо оснащен.
Комитет решил не тратить деньги на схему, предложенную Гордоном, а отправить арсенал... без артиллерии. В дополнение к гаубице и более крупным орудиям, подаренным Гордоном, было куплено десять малых горных орудий, но расчеты артиллеристов предоставлены не были. 
В результате экспедиция, подготовленная британскими филэллинами, изначально была непонятной. Это была гражданская организация без вооруженных сил и без надлежащего командования. Были люди, которые ремонтировали ружья, но не было людей, которые бы ими пользовались. Вся концепция основывалась на неправильном понимании состояния гражданской организации и военной дисциплины в Греции. Комитет относился к экспедиции как к технической рабочей группе, направляемой в качестве подкрепления на стандартную британскую военную базу за границей, предполагая, что все необходимые условия уже существуют в пункте назначения. Реальность же в Греции, как вы понимаете, была совершенно другой.
Предметы непосредственного военного значения состояли из двенадцати орудий, 61 бочки с порохом и различного количества дроби и снарядов. Там был запас медикаментов и оборудования, был также набор музыкальных инструментов для военного оркестра – предмет, к которому все филэллинские общества питали непреодолимое пристрастие. Что касается арсенала, то, помимо Пэрри, руководившего операциями в Вулвиче, были задействованы еще восемь опытных мужчин, по одному из каждой профессии, необходимой в арсенале - клерк, мастер по изготовлению патронов, литейщик, жестянщик, кузнец, токарь, колесный мастер и плотник. Перечень сопровождавших их инструментов, материалов и приборов поражает своим разнообразием и полнотой. Комитет даже решил послать в Грецию печатные станки с целью создания газет и, таким образом, создания  общественного мнения, необходимого для  политической жизни и свободы. Ничто не могло более ярко проиллюстрировать высшую уверенность бентамистов как в своих политических теориях, так и в своих практических способностях, чем их планы основать газеты в варварских и анархических условиях Греции.
Экспедиция отплыла из Грейвсенда на корабле «Энн».в ноябре 1823 года. Все приготовления велись открыто, и цель, для которой закупалось оружие, была широко разрекламирована. Словно чтобы подчеркнуть молчаливое согласие британского правительства, экспедиции разрешили плыть на судне, которое также перевозило припасы для британских войск на Мальте и Ионических островах. 
Но была проблема...
На бумаге Греция обладала всеми чертами зрелого, либерально управляемого европейского национального государства.
В действительности же Греция была в лучшем случае компотом из различных сил. Были приматы, юрисдикция которых была в основном местной территориальной, часто восходящей к тюркскому периоду. Были различные островные общины и особенно это касалось островов Гидра, Псара и Специя, которые предоставили военные корабли. Были капитаны, чей авторитет основывался на их способности содержать отряды нерегулярных солдат или бандитов. Была там и церковь. И были греки, которые получили свои идеи за границей и вернулись, чтобы разделить выгоды при рождении новой нации. 
Но не было единства. Не было единодушия даже в том, какова была цель революции. В первые дни у различных теорий были свои приверженцы: что это была простая война на религиозное истребление; или что это была попытка восстановить греческую империю, вытеснив турок из Константинополя; или что это была реставрация Древней Эллады. Теперь, в 1823 году, через два года после начала революции, существовало только два взгляда на революцию, которые можно было принимать всерьез, но оба они были непримиримы. Первая точка зрения, которой придерживались в основном приматы и военачальники, заключалась в том, что Греция должна состоять из ряда полунезависимых княжеств, мало чем отличающихся от турецкой окружной организации, за исключением того, что турки были бы изгнаны. 
Второй взгляд, которого придерживались в основном греки с западным образованием, заключался в том, что Греция должна стать европейским национальным государством с сильным центральным правительством.

 

https://george-rooke.livejournal.com/1131403.html

Мы с вами остановились на либерализме и его продвижении греческим комитетом Лондона.
Какими бы странными ни казались идеи Лондонского Комитета, греки решили подыграть им, потому что очень хотели получить деньги. Нечасто представители якобы незалежной страны писали такие подло-подхалимские благодарственные письма, какие греческие агенты адресовали членам Лондонского греческого комитета. Каждому, кто мог оказать услугу, вручали богато написанное пространное письмо, тщательно составленное, чтобы апеллировать к его идеалам. Большая часть переписки греческого правительства и его агентов за границей в этот период представляет собой просто филэллинскую болтовню, предназначенную для выискивания возможных друзей в деле независимости.

В частности, греки вступили в длительную переписку с Джереми Бентамом о точных параметрах идеальной конституции страны. Они - конечно же только ради  удобства -  игнорировали тот факт, что написанная для них и столь почитаемая ими конституция была сразу же полностью отброшена, да и предлагаемый тонкий баланс между различными конституционными инструментами вряд ли мог удовлетворительно функционировать в отсталой,  неграмотной стране, где главным источником политической власти была возможность содержать банды вооруженных людей за счет личных средств путем грабежа и вымогательства.

Официальное письмо от греческого правительства благодарило Бентама, «наставника всего девятнадцатого века в уроках законодательства», за то, что он приостановил свои труды, «которые были связаны с общим счастьем Европы», чтобы посвятить себя исключительно Греции. С помощью совета Бентама греческое правительство заявило, что Греция «продвинется вперед с  большей скоростью и большей удачей в великом деле морального возрождения, на котором зиждется ее нынешняя и самая непреходящая слава».

Греческие агенты называли Бентама в своих письмах «отцом и защитником Греции», «другом и отцом нашей страны», «нашим верным другом и возлюбленным отцом». Бентам конечно же был рад дать свой ответ «Моим дорогим детям» и передать свои подробные предложения по сложным юридическим вопросам «моему сыну» Маврокордатосу.  
Бентам стал почетным членом (по большей части мифического) Ученого общества в Навплии (Нафплиона),  существовавшего главным образом для того, чтобы производить и иметь почетных членов. Чем более экстравагантной была лесть, тем больше в нее верил Греческий комитет. 

https://george-rooke.livejournal.com/1131035.html

Из рубрики "Потому что в кузнице не было гвоздя...".
Все мы знаем, что Александр Первый был (ну или слыл) либералом, и даже после победы над Наполеоном просил и французского, и испанского короля о даровании своим подданным конституции. Но в 1820-21 годах скатился к махровой реакции и делать это перестал.
Одна из причин - почему.
Год 1820-й вообще был трудным для монархов Европы. Революционные брожения в южной Европе не прекращались с начала 1820 г. вплоть до 13 марта 1821 г., когда король пьемонтский, напуганный революционным движением в Турине, отказался от престола в пользу брата своего Карла-Феликса, а регентом назначил впредь до приезда Карла-Феликса принца Карла-Альберта, имевшего репутацию либерала.
Эта революция в стране, считавшейся до тех пор одною из консервативнейших в Европе, произвела на европейские правительства тем большее впечатление, что с января 1820 г. не прекращались брожения в Испании, Сицилии, Неаполе, Португалии. Еще до  усмирения неаполитанской революции Меттерниху понадобилось созвать конгресс представителей пяти великих держав, чтобы получить от них полномочия отправить австрийскую армию в пределы Неаполя.
В октябре 1820 г. конгресс собрался в Троппау, а весною 1821 г. переехал в Лайбах и 12 мая подписал важную декларацию против пьемонтской революции. Государи, бывшие на конгрессе (Александр I, австрийский император и прусский король), покинули Лайбах еще в мае, но дипломаты продолжали заседать до конца июля.
Австрийская армия, еще во время заседаний конгресса, вторглась в итальянские королевства, разбила конституционалистов и заняла Неаполь (22 марта 1821 г.). Самодержавие было восстановлено в Неаполе, как и желал того Меттерних, хотя сначала Александр I склонялся в пользу дарования королевству умеренно-либеральной конституции.
Так почему же Александр изменил свое мнение?
Дело в том, что в октябре в России произошло восстание Семеновского полка.
И во время заседаний конгресса пришло известие о так назыв. "семеновской" истории в Петербурге, т. е. о возмущении офицеров Семеновского полка против их  командира,  Шварца. Меттерних получил известие о восстании раньше царя и первый сообщил об этом Александру, представив ему дело в виде начинающейся революции. Этим и объясняется, что Александр в течение всего конгресса не играл той сдерживающей роли, как раньше, при слишком уж безоглядных реакционных вожделениях Меттерниха.
В результате  Пьемонт постигли страшные казни и репрессии, которые совершались под прямым воздействием Троппау-Лайбахского конгресса, а точнее - под воздействием реакции Александра на восстание Семеновского полка в пересказе Меттерниха. Такие дела.

https://george-rooke.livejournal.com/1130791.html

Лидеры  Лондонского греческого комитета искренне верили, что наделены высшей политической мудростью, и считали, что открыли ключ ко всем политическим вопросам. Либерализм для них был не просто отношением к политическим вопросам, но законченной и последовательной политической философией со своим собственным обоснованием, своими принципами веры и своей догмой. 
И здесь стоит упомянуть еще одного человека.  Джереми Бентаму было уже за семьдесят, и он уже полвека высказывал свое мнение о проблемах мира. Теперь он был почтенным стариком, но его ум и тело все еще были  более активными, чем у многих мужчин вдвое моложе его.
 Если бы Бентам довольствовался изложением общего руководства по политическому поведению, а не созданием целостной системы чистой философии, его мысли получили бы более широкое признание. Ошибка Бентама заключалась в склонности к догматизму, и его окружение преувеличивало эту ошибку. Например Бентам всерьез считал, что  естественным и идеальным  общественным режимом только английский политический и экономический строй, а «разумным» человеком — представителя английского среднего класса.
Боуринг, который должен был стать душеприказчиком Бентама, уже имел привычку использовать имя старика как духовный призыв для поддержки своих собственных идей. Другие выдающиеся сторонники Бентама, присоединившиеся к Лондонскому греческому комитету, были раболепны и некритичны к учению Бентама, считая даже случайные замечания учителя обязательными к выполнению тезами.
Были два аспекта бентамовского либерализма, которые особенно вызывали преувеличенное уважение. Одним из них была вера в то, что общественное мнение может гарантировать принятие наилучшей политики внутри государства, а другой — вера в то, что хорошо написанная конституция может гарантировать все свободы граждан. Последователи Бентама продвигали оба этих символа веры с особой силой, и некоторые из членов Лондонского греческого комитета иногда, казалось, считали политику исключительно связанной с конституциями и методами коммуникации. Лондонский греческий комитет с самого начала отдавал ханжеством. И это было правдой.
Сомнительно, чтобы различные представители греческого правительства, которых время от времени отправляли в Лондон для переговоров с британскими филэллинцами, осознавали, с какими людьми они связались. Сначала они просто растерялись. Блакьер, привезший из Испании первого греческого агента, занял позицию собственника и водил своего гостя по Лондону, выставляя его как достопримечательность. Греческие агенты могли только с изумлением смотреть, как Блакьер и Боуринг защищали их от уговоров того или иного встречного предложения, объясняя, что они единственные имеют в сердце истинные интересы Греции.
Но греческие агенты, при всей их очевидной готовности руководствоваться самопровозглашенными друзьями и защитниками, никогда не упускали из виду свою главную цель. Им нужны были деньги, в которых они нуждались больше всего, и они были готовы сделать все, что требовалось, чтобы получить их. Мизерные суммы, собранные Комитетом по подписке, никогда не могли существенно повлиять на ход войны. Их цель состояла в том, чтобы использовать свои связи с видными деятелями Комитета, чтобы получить заем на Лондонской фондовой бирже. Разговоры о предполагаемом займе начались, как только был образован Лондонский комитет, — как его собрать, от имени ли комитета или от имени самих греков, как его израсходовать. В дико спекулятивных условиях лондонского денежного рынка в то время одних только разговоров о возможности было почти достаточно, чтобы обеспечить успешное размещение. Этим и воспользовались Боуринг и Бланкьер.

https://george-rooke.livejournal.com/1130672.html

Итак, Лондонский греческий комитет.
Как и любое общественное начинание, появился он в кабаке, таверне Crown and Anchor 3 марта 1823 года.
В этот день в таверне собрались 26 человек, причем почти все - члены парламента, которые и подписали циркуляр, составленный Боурингом, которого избрали секретарем.
Начинался он пафосно: "Нынешнее состояние Греции представляет заботу и интерес для всех друзей человечества, цивилизации и религии... Настало время выспись с публичным призывом - освободить этот народ от цепей варварства и деспотизма".
В одном из предложений от имени молодого лорда Джона Рассела говорилось: «Освобождение этой несчастной страны дает самые радужные перспективы расширения границ христианства и цивилизации». 
Штаб-квартирой решили сделать именно эту таверну, Crown and Anchor, где  регулярно проводились публичные собрания, на которых произносились страстные филэллинские речи после того, как аудитория была должным образом залита алкоголем. 
 Была организована и весьма успешно проведена кампания по «размещению» новостей и статей о Греции в прессе. Некоторые из старых филэллинских брошюр, вышедших в начале войны, были переизданы с соответствующими исправлениями.  Другие были написаны по этому случаю.
Сам Блакьер совершил долгое путешествие по Англии и Ирландии, чтобы навестить владельцев газет и попытаться создать местные комитеты. Гордон создал комитет в Абердине. Постепенно программа становилась все более масштабной. Было объявлено и организовано «сенсационное поднятие» на воздушном шаре, хотя в тот день воздушный шар так не поднялся. Блакьер особенно хорошо разбирался в рекламных трюках. 
В один из своих визитов в Грецию он привез несколько пушечных ядер, сделанных из мрамора Парфенона, соединив таким образом привлекательность современной войны с античной славой Греции. В других случаях в Англию привозили несколько напуганных греческих и турецких сирот. Цель состояла в том, чтобы дать им образование, но возможность рекламы была использована в полной мере.
Блакьер так же выпустил книгу под названием «Греческая революция, ее происхождение и развитие», достойную его более раннего труда  «Исторический взгляд на испанскую революцию».
Возможности Блакьера узнать, что на самом деле произошло в первые месяцы греческой революции, были честно говоря никакими, и он, конечно, никогда не понимал глубинных причин греческого восстания. Тем не менее, именно он был виновен во всех нехитрых уловках недоговорок, искажения и клеветы, которые отличают беспринципного пропагандиста или непоколебимого фанатика от честного журналиста. 
Каждое действие греков в его изложении было доблестным, мудрым и достойным восхищения; каждое действие турок, именуемых повсеместно «неверными», было жестоким, трусливым и оскорбительным. 
Зверства, совершенные турками, были подробно описаны; те, что были совершены греками, были предусмотрительно опущены. Даже резня турок под Триполицей была  оправдана.
Реклама, начатая Лондонским греческим комитетом, привела к созданию вспомогательных комитетов в нескольких провинциальных городах, хотя, похоже, они просуществовали недолго.  Благотворительные и миссионерские общества в соответствии с новой модой обратили свое внимание на Грецию. Существовало даже «Шотландское женское общество содействия нравственному и интеллектуальному совершенствованию женщин в Греции» — надо сказать, слишком сложная программа даже для шотландских дам.
Но... денег так и не заносили, а донаты были микроскопическими.
Причина, по которой британская общественность не хотела расставаться со своими деньгами, заключалась в характере Комитета. На первый взгляд, список из восьмидесяти пяти человек, вошедших в состав Лондонского греческого комитета, отражал все лучшее и хорошее, что было в британской жизни. Там было несколько пэров и многочисленные члены парламента, несколько юристов, включая бывшего лорда-канцлера, два генерала в отставке и другие военные, несколько ученых, академиков и священнослужителей, поэты Байрон, Мур, Роджерс и Кэмпбелл и другие. имена которых по тем или иным причинам были знакомы публике.
Но Комитет был прежде всего политической организацией, и его судили по его политике. Из членских списков было ясно, в чем состоят его симпатии. Во всем комитете был только один тори, и это был непривлекательный памфлетист, выступавший за уничтожение турок во имя религии, преподобный Томас Хьюз. Все остальные члены, насколько можно было определить их общие политические взгляды, были вигами и радикалами. 
Но с самого начала большинство членов Комитета не принимали активного участия в его делах — платили по подписке, разрешали использовать свое имя, присутствовали, может быть, на первых заседаниях, но больше ничего не делали. Движущей силой Комитета была небольшая группа из полудюжины членов: Джозеф Хьюм, сэр Фрэнсис Бердетт, Эдвард Эллис и Джон Кэм Хобхаус, все члены парламента и, конечно же, Боуринг и Блакьер. Эти люди задавали тон Комитету и несли основную ответственность за то впечатление, которое он производил на общественное мнение. 
Они были крайне левыми в политическом спектре, в рамках которого тогда проводилась британская политика. Они считали себя либералами, радикалами, реформаторами или прогрессистами, носителями передовых идей, и противниками установленного порядка.

https://george-rooke.livejournal.com/1130467.html

Еще один человек, который стал движущей силой Лондонского греческого комитета, был гораздо более интересным персонажем. Джон (впоследствии сэр Джон) Боуринг, если бы его таланты не были такими широкими, мог бы быть одним из самых великих викторианцев. 
Его филэллинизм был всего лишь эпизодом в начале его долгой карьеры финансиста, журналиста, ученого, лингвиста, политика, экономиста, путешественника с Востока, дипломата и колониального администратора, эпизодом, которым он не особо гордился в своей дальнейшей жизни.
Тем не менее даже в 1823 году, когда ему был всего тридцать один год, Боуринг  уже был известной фигурой в политических кругах Лондона и далеко за его пределами. У него было необыкновенная тяга к языкам, и мальчиком он быстро выучил французский, итальянский, испанский, португальский, немецкий и голландский языки и нашел хорошее применение своему таланту, присоединившись к лондонской компании по экспорту. 
В молодости он много путешествовал по Европе, попутно изучая датский, шведский, русский, сербско-хорватский, польский, чешский и мадьярский языки. Позже он выучил арабский и китайский языки. 
Но он был не только успешный торговец и ученый. Повсюду в своих путешествиях Боуринг знакомился с видными деятелями литературных и политических кругов и, однажды заведя знакомство, кажется, уже никогда не отпускал его. В частности, он познакомился с либералами по всей Европе. 
Должно быть, он был приветливым и интересным молодым человеком, а его успех в салонах порождал интерес к нему и лавинообразное увеличение его связей. Постоянно переходя из одной либеральной гостиной в другую, он производил впечатление человека, очень хорошо осведомленного о внутренней политике ряда европейских стран. Он также был глубоко вовлечен в сложные финансовые операции. 
В 1821 году Боуринг находился в Мадриде, пытаясь урегулировать претензии к испанскому правительству, которые восходили к тому времени, когда он был подрядчиком в армии Веллингтона в 1813 году. Когда новости о греческой революции достигли Мадрида, Боуринг, как говорят, основал Испанский филэллинский комитет, непонятную  организацию, о деятельности которой, если таковая и имеется, ничего не известно. Похоже, это была организация не столько испанцев, сколько   неудачливых революционеров из Италии и других мест.
Своими постоянными метаниями среди либеральных обществ Европы Боуринг как бы придавал правдоподобие вере в то, что революции в Испании, Италии и Греции были результатом международного заговора. Другим казалось, что Боуринг -  шпион британского правительства.
В 1822 году французская полиция арестовала его в Кале, когда он собирался вернуться в Англию. Из-за его известной переписки с противниками режима французская полиция тайно следила за ним, обыскивала его квартиру и читала его документы. Из других источников считалось, что он был замешан в заговоре с целью вызволить из тюрьмы четырех солдат, приговоренных к смертной казни за исполнение республиканских песен, известное дело четырех сержантов Ла-Рошели. Чтобы усилить ауру интриг и шпионажа, которая всегда окружала Боуринга, когда он был арестован, было обнаружено, что он вез депеши от португальского посланника в Париже, предупреждающие о неминуемом французском вторжении в Испанию. Боурингу посчастливилось, его не расстреляли, даже не посадили, а просто выдворили  из Франции.
Именно эти два человека, журналист и  всезнающий торговец, были ответственны за создание Греческого комитета в Лондоне. 
Блакьер и Боуринг не были шпионами. Просто их политическая деятельность привела их в сумеречную область дипломатии. Они собрали много полезной разведывательной информации и были готовы передать ее британскому правительству, но сотрудничество или молчаливое согласие правительства, хотя и полезное, не имело для них существенного значения. 
Они не нуждались в руководстве для защиты британских интересов. Напротив, одним из главных соображений в их планах было предотвращение попыток других стран использовать ситуацию в Греции. 
Именно они предупредили правительство, о плане возрождения мальтийских рыцарей был прикрытием для французского вмешательства в Грецию, и таким образом убедили правительство не допустить, чтобы рыцари заключили ссуду на лондонском денежном рынке. Именно они сорвали различные планы генерала де Винца, убедив правительство вмешаться. 
Каннинг, который уже знал, насколько полезным может быть Боуринг, попустительствовал созданию филэллинского движения в Великобритании. 
Таким образом, Британское правительство, оставаясь нейтральным в греко-турецком конфликте,  имело инструмент для утверждения своего влияния. Это был косвенный инструмент, никоим образом не находившийся под контролем правительства, но, тем не менее, им можно было управлять, на него можно было влиять и внимательно за ним следить. В обмен на это  Правительство закрывало глаза на деятельность Лондонского комитета, легитимность которого была сомнительной, несмотря на неоднократные протесты османского правительства. 
Слишком много говорили о том, что Лондонский греческий комитет состоял в союзе с правительством, но, с другой стороны, он не был независимым благотворительным учреждением, каким он мог бы являться.

https://george-rooke.livejournal.com/1130048.html

Танцы с конями.

Итак, мы с вами остановились на финансах и разведке.
и все-таки, почему движение филэллинов на начальном этапе в Англии не зашло?
Новости из Греции лились потоком, пропаганды было много, попыток создания обществ друзей Греции - тоже.
Одна из причин, заключалась в том, что защитники греческого дела в Англии были экстремистами и фанатиками, которые скорее отталкивали, чем привлекали общественную поддержку, и, судя по брошюрам, в этом объяснении наверное  есть здравый смысл. 
Но я всё же главное - это позиция правительства. Когда лорд Каслри был во главе МИДа, никакая открытая поддержка повстанцев не могла быть приемлемой для Англии, и большинство умеренных политиков, даже если они и симпатизировали греческому делу, не были склонны выступать против своей официальной политики. 
В конце 1822 года, после того как Каслри в приступе отчаяния покончил жизнь самоубийством,    министерство иностранных дел возглавил более хитрый человек. 
Джордж Каннинг был одним из самых успешных британских государственных деятелей. Несмотря на его последующее возвеличивание в Пантеоне современной Греции, было бы неправильно считать Каннинга филэллином. Во многом благодаря дальновидности, энергии и дипломатическому мастерству Каннинга в конечном итоге и был достигнут  удовлетворительный для властей исход греческой революции.  Но никогда не возникало сомнений, что его главной заботой было продвижение британских интересов. Именно потому, что Каннинг считал -  гибкая внешняя политика будет полезна для Великобритании, британскому филэллинизму и было позволено укорениться в туманах Лондона и Острова.
Лондонский греческий комитет был основан в марте 1823 года и в течение следующих двух лет был самой важной филэллинской организацией в мире. Лондонский комитет был центром греческого движения на всех Британских островах, а также какое-то время - в Европе и Соединенных Штатах. 
В отличие от немецкого, швейцарского и других обществ прежних лет, его деятельность оказала большое влияние на ход войны. 
Трудно связать вместе различные нити событий, которые привели к его созданию. Еще труднее оценить  мотивы в сознании людей, вовлекавшихся в его деятельность. Простые идеи о возрождении Древней Греции и защите христиан от неверных, вдохновившие первые филэллинские усилия на континенте, теперь смешались с явно более изощренными соображениями.
В то время, когда граф Журден находился в Париже, ведя переговоры о заключении договора с мальтийскими рыцарями, еще один греческий агент находился в Испании. Греки ошибочно считали, что испанские конституционалисты, как последнее уцелевшее либерально-революционное правительство в Европе, помогут своим собратьям-революционерам в Греции, и дадут немного денежек-деньжат-мани-золотца. Но денег у испанцев не было. Наоборот, их собственное положение теперь было отчаянным. Континентальные державы, успешно подавив революции в Италии, обратили свое внимание на последний уцелевший нарыв либерализма на теле Европы и обдумывали, как лучше всего его вскрыть. На границе била копытом французская армия, готовая провести специальную военную  операцию против Испании.  Французское правительство ждало только какое-то время, чтобы убедиться, что британцы не будут вмешиваться, прежде чем отправить свою армию через границу.
Именно в Мадриде, после того как ему не удалось заручиться помощью испанцев, греческий агент встретил  молодого ирландца по имени Эдвард Блакьер, которому суждено было сыграть решающую роль в филэллинском движении в Британии. Блакьер убедил его, что, если он поедет в Лондон, деньги для греков найдутся и что у него самого достаточно влиятельных друзей, чтобы дать ему виртуальное обещание. Греческий агент почти сразу уехал в Лондон.
Эдуард Блакьер был человеком очень ярко выраженных убеждений. Во время войны он служил в британском флоте на Средиземном море и проявлял интерес к народам этого региона, но он видел сложные политические проблемы Европы в абсолютно черно-белых тонах, так любимых наивными и фанатичными людьми. 
Сила Блакьера заключалась в его энергии и очевидной искренности. Он стал политическим пропагандистом, быстро написав серию книг о политических проблемах различных средиземноморских стран. В целом его  чувства теперь сочли бы безупречными, но его книги представляют собой непривлекательную смесь сиюминутной истории, общепринятых на тот момент настроений и заезженной риторики. 
Он был примером человека, который так благонамерен и так занят, что у него никогда не остается времени, чтобы узнать что-то новое. 
Пропагандист, чей ум действительно не мог воспринимать информацию или выносить суждения, противоречащие его личным убеждениям. Энергия стала ему заменой мысли. На протяжении всей своей короткой жизни Блакьер продолжал верить, что все средиземноморские народы  одинаковы и что поверхностные знания, приобретенные им, когда он был гардемарином на Мальте, могут быть непосредственно применены к Испании, Италии или Греции. В 1823 году он только что закончил пропагандистскую работу об испанской революции, когда французские войска уже переходили границу.  Отказавшись от проигранного, как он считал дела, теперь он бросил всю энергию, чтобы посвятить себя делу греков. 

https://george-rooke.livejournal.com/1129869.html

Ну а мы продолжим про страдания англичан в Крыму.

Итак, англичане и французы дошли до Балаклавы. Проблема была в том, что Балаклава была, на уровне моря, а  высоты перед Севастополем  -  на плоскогорье высотой 600 футов над уровнем моря.  Причем дорога в город шла по хребту, разделявшему  две низменности. 
Хребет защищали турецкие войска, которые построили серию редутов, каждый из которых был оснащен 12-фунтовой пушкой, заимствованной у флота. 
Про сражение при Балаклаве все знают.
После битвы при Инкермане, которая шла в непроницаемом тумане и превратилась в военно-полевую игру в прятки, русская  армия больше не предпринимала атак, а англичане и французы сели в осаду русской зимой.  
Раглан был почти патологически робок, даже застенчив и не выносил споров; из него скорее всего мог бы выйти отличный пастор  (фактически многие отмечали, что он похож на него), но для генерала подобные качества были просто бесполезны. Поскольку русские все еще удерживали дальний конец хребта после Балаклавы, обычная дорога на Севастополь была ими перерезана, и британцам приходилось возить припасы для полевых работ в обход, по пересеченной местности. 
Когда наступила зима, для лошадей не стало корма, и они почти все погибли, что потребовало того, чтобы носилось людьми. На руках.
 Хотя в Крыму должна была быть мягкая зима, это оказалось «мягкой исключительно для России». Не было ни палаток, ни печей, ни еды, ни одежды, ни обуви (многие из этих вещей реально были, но они были запрятаны в самых нижних трюмах кораблей, или уже были выгружены, но никто не знал, куда их положили). Затем снова появилась холера (которая никогда не исчезала). 
Британская армия в Крыму теряла в течение зимы более 1000 человек в месяц, а к весне они были лишь символическими силами. 
Так что же делал Раглан во всем этом бардаке? Он... писал письма и записки. Жаловался в Лондон. Но и только. Но жалобами в Лондон бардак на месте исправить было невозможно, и это факт.
К сожалению, эта "тяжелая" работа писания писем и жалоб ни к чему хорошему не привела. Многие офицеры вспоминали, что Раглан всегда спрашивал по той или иной ситуации: «Что бы сделал герцог (Веллингтон)?».
Хотя на этот вопрос нельзя ответить с уверенностью, можно точно предположить, что Веллингтон что-то бы, да сделал, даже если для этого потребовались  расстрелы. 
В конце концов Раглан решил-таки все свои проблемы, по крайней мере сам для себя, когда помер от холеры.

https://george-rooke.livejournal.com/1129643.html

Пишу приложение по Балтике (https://george-rooke.livejournal.com/1122320.html),  и снова натыкаюсь на новые данные по Крымской. И все более крепнет убеждение, что это был какой-то голимый ужас для всех сторон. На этой Паролимпиаде участники были достойны друг друга.
Вот что пишут англичане сами Про себя.
Вся крымская экспедиция с самого начала была катастрофой. Во-первых, никто до конца не понимал, почему англичане и французы сражаются на стороне Османской империи, чтобы наказать царя за то, что он действовал как защитник христиан. Британская армия вообще не была армией; Принц Альберт, имевший некоторый опыт работы с немецкими военными системами, заметил, что это была просто «группа батальонов».  Главнокомандующий конной гвардией командовал всеми войсками в Великобритании и, следовательно, отвечал за организацию их отправки за границу, но... он не имел власти над войсками, которые фактически находились за границей. Генерал-майор артиллерийского вооружения отвечал за покупку всего снаряжения.... но кроме одежды, которой занимался Совет генеральных офицеров (не знаю, как перевести точнее Board of General Officers).
 Комиссариат был гражданским учреждением при Министерстве финансов и номинально отвечал за снабжение, но не имел возможности транспортировки.  Медицинский департамент был независимым, за исключением финансов, которые приходили от военного министра, который имел юрисдикцию над всей оплатой и финансами, но.... кроме тех, что были в артиллерии и инженерных войсках, которые находились в ведении генерал-майора артиллерийского вооружения. 
Общий размер армии находился в ведении государственного секретаря по делам колоний, и транспортировка армии за границу, естественно, была задачей Королевского флота. 
Ну ведь трэш? А Добавим трэша еще. У Ост-Индской компании была собственная высокопрофессиональная и опытная армия, которую регулярные войска просто ненавидели; единственные индийские офицеры, которые служили в Крыму, по сути, должны были работать исключительно с дикарями, коими англичане и французы признали турок.  
Армия переехала из Англии в Россию более или менее хорошо, за исключением того, что флот предоставил парусные суда, а не пароходы для перевозки лошадей, и многие из лошадок погибли во время долгого перехода в Константинополь. 
Оказавшись наконец в Черном море, англичане и французы достаточно долго бродили по Балканам, чтобы подхватить холеру, а затем направились в Крым, не проведя никакой предварительной разведки. 
Они высадились на удобном берегу к северу от Севастополя, но обнаружили, что корабли не были «нормально загружены»; все палатки были глубоко в трюмах, и солдатам приходилось спать под открытым небом. В конце концов они высадились, решив, что им будет лучше южнее Севастополя.
Кстати, решение, почему Раглан не атаковал Северную сторону, принималось прям в тренде всего этого бардака - генерал Бургойн, командующий саперами, настоял на правильной осаде, поскольку при атаке с севера "его парням нечего было бы делать". Поскольку инженерный корпус подчинялся Совету по артиллерии, Раглан не мог ничего приказать Бургойну, только попросить. То есть обход Севастополя и лагерь у Балаклавы объясняется тем... что саперы тоже хотели повоевать.
 Раглану не хватало кавалерии, и он держал кавалеристов близко к колонне, чтобы их не атаковали; наверное, это было даже к лучшему, потому что кавалерийские офицеры и так не очень любили заниматься разведкой.
Отдельным рассказом стоит Альма.
Можно честно сказать, что поскольку разведки как таковой у союзников не было , Раглан просто наткнулся на русских у Альмы (тогда как они прекрасно знали, что он идет). В очередной раз присущая британской пехоте храбрость одержала победу над превосходящими русскими силами на хорошо подготовленной оборонительной позиции (французы действительно внесли свой вклад, использовав алжирские войска для обхода русских с фланга, которые думали, что скала слева от них неприступна, и поэтому её не защищали). 
И снова Раглан держал свою кавалерию близко, запрещая ей преследовать разбитых русских и заставляя их называть лорда Лукана (который только выполнял приказы Раглана) «лордом Смотрителем». 

https://george-rooke.livejournal.com/1129453.html

Греческая революция, высокая политика.

Ну а мы продолжаем.
В Лондоне правительство тори  поддерживало связь с оппозицией, организовавшей филэллинскую деятельность. Многие эпизоды невозможно объяснить по-другому, если только не предположить, что секретная информация передавалась и туда, и сюда, то есть и правительству, и оппозиции.  Помощь, которую могло предоставить правительство, хотя и сильно ограниченная его публичной приверженностью к нейтралитету, стоила того, чтобы ее наращивать. В Великобритании, например, Закон о вербовке за границей объявил преступлением вступление любого британского подданного в вооруженные силы иностранного государства. Если бы закон применялся строго, филэллинов было бы гораздо меньше. Однако было отмечено, что Закон не квалифицирует в качестве преступления намерение присоединиться к иностранной армии (кстати, этот закон был принят еще в 1818-м, чтобы дать возможность британским солдатам служить под знаменами Боливара и Сан-Мартина), и были предоставлены все возможности для того, чтобы добровольцы могли отправиться в Грецию, поскольку с некоторого времени  считалось, что это в национальных интересах Британии. Байрон, например, должен был провести много недель на Ионических островах в качестве незваного гостя британских властей, прежде чем отправиться в Грецию. Возможно, по закону его должны были арестовать. Кроме того, хотя добровольцам можно было позволить уехать, когда это соответствовало национальным интересам, правительство могло иногда запрещать людям, которые казались не теми, какими надо людьми, уехать, или убеждать или приказывать кому-то вернуться, если их действия в Греции не одобрялись.
Аналогичное гибкое использование правительственных постановлений могло быть использовано для контроля или поощрения экспорта оружия, еще одного аспекта внешней политики, которым правительства пользовались на свой страх и риск. Самое главное, британское правительство не предприняло никаких попыток воспрепятствовать притоку денег в Грецию. Они защищали это явное нарушение нейтралитета на том основании, что правительство не должно вмешиваться в то, как человек тратит свои деньги. Тем не менее, в то же время правительство активно сотрудничало с британскими филэллинами, чтобы помешать интересам, которые считались профранцузскими, собирать деньги в Лондоне, передавая полученные наводки властям фондовой биржи. Так, например, как мы уже говорили, прямые действия британского правительства сорвали планы мальтийских рыцарей.
Французское правительство, со своей стороны, использовало почти такой же набор мер для продвижения интересов французских филэллинов. Оно вновь открыло Марсель, чтобы разрешить проход добровольцев и оружия в Грецию. Это позволяло собирать средства в поддержку дела Греции и, возможно, тайно вносило в них свой вклад. Оно пыталось контролировать французских филэллинов, действующих в Греции, как если бы они были прямыми агентами французского правительства. Однако в то же время, даже когда египетские войска сражались в Греции на стороне султана, французское правительство оказывало помощь египтянам, снабжая их военными кораблями и технической помощью, позволяя им набирать обученных солдат во Франции и, вероятно, делало многое другое тайно.
В то же время другие правительства и заинтересованные группы точно так же вмешивались в хитросплетения греческой революции, и каждая из них полагала, что она достаточно умна, чтобы извлечь выгоду, но обычно лишь добавляла путаницы и подозрений. 
Американское правительство в меньшей степени, чем французское, нашло средства поддержки как греков, так и турок. Разрозненные изгнанники революций в Италии пытались сохранить свое дело на плаву, делая вид, что служат грекам. Во время этой новой фазы филэллинизма все было не так просто, как казалось. Это не означает, что все филэллины были сознательно агентами разных государств и правительств. Они ими не были. Старые лозунги, взволновавшие Германию в 1821 и 1822 годах, все еще имели свое очарование.
Эффект всей этой подпольной деятельности не надо преувеличивать. Точно так же, как чрезмерное значение часто уделяется секретной службе, чрезмерная эффективность опрометчиво может быть приписана и секретной политике. Организации наивных идеалистов особенно уязвимы для использования политиками, но, хотя правительства пытались контролировать деятельность филэллинов, им это не всегда удавалось.
Новый фактор возник в то время, и без его учета невозможно понимание хода войны. В то время как филэллины 1821 и 1822 годов явно действовали для себя, будь то из альтруистических, эгоистичных или других мотивов, поздние филэллины никогда не могли избежать подозрения, что сознательно или бессознательно они были частью длинной руки какой-то зловещей внешней политики.
В общем, как обычно. Идеалисты и правительства пытались использовать друг друга как " полезных идиотов", и в результате образовывали симбиоз, который, как локомотив, толкал Грецию к продолжению революции и независимости, причем, самое смешное, от греков уже ничего не зависело.

https://george-rooke.livejournal.com/1129155.html

В первую очередь и британское, и французское правительства опасались, что независимая Греция будет втянута в орбиту России, что греческая революция исполнит для русских их древнее желание -  утвердиться в Средиземноморье. Русские, безусловно, имели хорошие возможности воспользоваться ситуацией, не в последнюю очередь потому, что они были единственными иностранцами, которых греки считали своими братьями-христианами. Вся Европа знала также, что был один грек, который возвышался над всеми другими своими способностями и репутацией. Граф Каподистрия, родившийся на Ионических островах, поступил на русскую службу и дослужился до министра иностранных дел. Теперь он жил в Швейцарии. Британскому и французскому правительствам было известно о переписке, направленной на то, чтобы поставить Каподистрию во главе греческого государства и, учитывая его прошлое, они должны были прийти к выводу, что он выступает за тесную связь с Россией. Чтобы не допустить Россию в Средиземное море, нужно было найти средства, чтобы предотвратить рост русского влияния в Греции. Но также, если взглянуть на ситуацию в более долгосрочной перспективе, Османская империя не должна быть слишком ослаблена, поскольку только турки, как казалось, стояли на пути общего продвижения России на Ближнем Востоке.
И британское, и французское правительства были достаточно хорошо информированы о событиях в Греции и в других местах, чтобы понять, что русские вообще не собираются использовать свои преимущества и возможности. Для обоих правительств становилось все более очевидным, что главными претендентами на влияние в Греции являются Великобритания и Франция.
В 1823 году и Великобританию, и Францию раздирал конфликт интересов во внешней политике. С одной стороны, они хотели сохранить хрупкое согласие между державами относиться к грекам как к мятежникам или, по крайней мере, сохранять строгий нейтралитет в конфликте. Это соображение было главным в умах французов, поскольку они собирались послать армию в Испанию, чтобы подавить там либеральных конституционалистов во имя «Единой Европы». 
С другой стороны, и британцы, и французы могли видеть, что граждане другой страны, какими бы ни были публичные заявления правительств, работали в Греции, чтобы установить свое влияние в пику своим визави.  С французской стороны возникла дилемма внутри дилеммы, поскольку они также проводили политику создания особого положения в Египте, который все еще номинально оставался частью Османской империи.
Два правительства разрешили дилемму классическим методом -  вместо выбора какой-то определенной политики в отношении Греции они решили проводить все политики разом, используя любую выгоду для национальных интересов, которую представляла такая возможность, и осуждая методы и действия противной стороны. Начиная с 1823 г. оба правительства выработали привычку тайно поддерживать филэллинские движения в своих странах. Оба основывали свою политику на том факте, что  британцы и французы рано или поздно отложат  свои внутренние политические разногласия, чтобы служить своим национальным интересам. Но поддержка тому или иному курсу не оказывалась последовательно в соответствии с каким-то хорошо продуманным планом. Позиция обоих правительств безжалостно колебалась от одной крайности к другой в соответствии с моментом.
Поэтому трудно измерить ту степень, в которой правительства поддерживали филэллинские движения. Несомненно, что различные сомнительные операции, предпринятые французскими филэллинами в Греции, пользовались поддержкой французского правительства, даже несмотря на то, что эти филэллины были яростными противниками французского режима.

https://george-rooke.livejournal.com/1128947.html

Room 40.

Рядом с главпочтамтом на Ломбард-стрит в лондонском Сити располагался офис с незаметной дверью на Абчерч-лейн. Он состоял из трех комнат, в одной из которых никогда не гасили огонь и свечи. В помещении проживал персонал, и, кроме них, никто не имел туда права входа, кроме  генерального почтмейстера. В этих комнатах отрабатывались самые разные узкоспециализированные навыки — вскрытие писем, гравировка печатей, смешивании воска, расшифровка — навыки, которые развивались и передавались из поколения в поколение.
Это было место, где производилась перлюстрация дипломатической почты. И делалось это настолько искусно, что министры Его Величества часто имели возможность читать расшифрованные дипломатические послания — «Длинные пакеты» — еще до того, как оригиналы достигали места назначения. Получатели обычно оставались в полном неведении о том, что печати были сломаны а потом заново запаяны. Самой сложной частью операции была дешифровка, но она была развита в изящное искусство семьей Виллесов, которые делали прибыльную карьеру одновременно в англиканской церкви и в офисе дешифрования уже более ста лет. Практически ни один шифр не был защищен от людей, известных в Министерстве иностранных дел как «наши друзья из почтового ведомства», а отмена дипломатического перехвата в 1844 году привела к заметному ухудшению успехов британской внешней политики.
Вскоре после начала революции в Греции на Ионических островах был создан вспомогательный разведывательный центр. Письма, направлявшиеся из Греции в Западную Европу, были перехвачены во время карантина на Ионических островах. Законы о карантине были тщательно отрегулированы, чтобы облегчить эту задачу. В то же время ионийское правительство поддерживало сеть агентов в Греции, которые регулярно поставляли документы и отчеты. Многие из писем были зашифрованы или намеренно скрыты, но британские власти легко их читали и интерпретировали. Опасность перехвата сообщений является постоянной заботой дипломатии, и у всех основных держав были свои индивидуальные шифры, предположительно предназначенные для защиты их безопасности. У некоторых также были успешные средства перехвата, но канцелярии Европы пришли бы в ужас, если бы узнали, сколько их секретов в конце концов попадут в Лондон. 
Что касается греческих дел, то британское правительство вскоре получило возможность, благодаря своим разведывательным источникам, знать о греческой политике больше, чем кто-либо другой. Оно знало больше, чем греческое правительство, поскольку постоянно обнаруживало схемы и интриги, известные лишь небольшим группам лидеров греков. Оно знало больше, чем любое другое европейское правительство. У него даже был материал, чтобы судить об эффективности иностранных разведывательных систем, и они поняли, например, из чтения русской и австрийской переписки, насколько плохо были информированы эти два правительства.
Какой бы хорошей ни была разведывательная система, она может поставлять только неполную информацию, и всегда есть искушение считать информацию, полученную тайно и с большими затратами, более ценной, чем прямое открытое сообщение. Британское правительство, получившее дразнящий ряд проблесков бесчисленных и явно зловещих интриг, было склонно видеть руку соперничающего правительства за каждым идиотским филэллинским замыслом. 
Каннинг, министр иностранных дел Великобритании, был убежден, что Мальтийские рыцари не только действуют в интересах Франции, но и являются платными агентами французского министерства иностранных дел. Другие видели в планах  рыцарей руку русских — естественное предположение, поскольку их штаб-квартира находилась в России, — и были некоторые мысли связывать их с самим Фелики Этерия, подробности деятельности которого в России до революции постепенно  выходили на свет. Когда все-таки было установлено, что рыцари действовали от имени Франции, все еще оставалось подозрение - а не могли быть частью какого-то крупного франко-российского сговора по разделу Леванта без британцев.
Франция была единственной страной, правительство которой было хорошо информировано о положении в Греции. Как и британцы, французы держали агентов для проверки открытых отчетов своих военно-морских и дипломатических представителей. Хотя у них было меньше возможностей перехватить почту, у французов были другие источники, не используемые британцами. По всей Франции и в других местах большая тайная полиция внимательно следила за видными французами и иностранцами. В частности, они жадно следили за деятельностью групп, которые могли быть враждебны Бурбонам. За недовольными бонапартистскими офицерами, из которых многие филэллины были неизбежно изгнаны либо по склонности, либо в силу обстоятельств, наблюдали так пристально, что некоторые из них отправились в Грецию просто для того, чтобы избавиться от мании преследования. 
Тайная полиция выявляла передвижения потенциальных противников, позволяла им пересекать границы, если это соответствовало политике правительства, проникала в их псевдонимы и собирала огромные досье разной информации. При расследовании всех возможных подозрений в заговоре французское правительство неизбежно обнаружило много информации о филэллинских организациях во Франции и их переписки с группами в Греции.
Французы также производили систематический сбор информации в портах, особенно в Марселе. Собрав воедино разные отчеты о мужчинах, прошедших карантин, можно было получить много политической информации.
Как и у британцев, у французов было достаточно информации, чтобы испытывать скептицизм в отношении внешней политики других держав, а также  питать самые смелые и самые подозрительные фантазии.
Правительства редко собирают разведданные просто для того, чтобы насладиться ощущением того, что они хорошо информированы. Стремление использовать секретную информацию на практике обычно просто непреодолимо. Сложности греческой ситуации предлагали большие возможности для амбициозной внешней политики. Было ясно, что греки отчаянно нуждались в помощи и что ее можно было получить только из Европы. Если бы греки выжили как независимое государство, то страна, завоевавшая влияние среди них благодаря помощи в войне, имела бы хорошие возможности для  господства во внешней политике и экономике Греции. Таким образом, волей-неволей великие державы втянулись в греческую революцию. Как бы они не желали ввязываться в ситуацию, они не могли позволить своим соперникам перехватить инициативу.
В 1823 году практическое филэллинство вступило в новую фазу. Эстафету, которую в первые годы несли немецкое и швейцарское общества, подхватили британцы, а затем французы, и другие группы также играли важную роль. Но этот новый тип филэллинизма, хотя и казавшийся просто проявлением в новых местах знакомого явления, был в действительности чем-то гораздо более сложным. Тайная деятельность и тайная политика европейских правительств отныне добавили новое измерение.

https://george-rooke.livejournal.com/1128492.html

Вообще пока краткое резюме по Греческой революции выглядит так.
Сначала началась просто резня. В ответ на резню турок в Греции, турки устроили резню греков в Турции и Малой Азии. Потом прибежали интеллектуалы-греки из Западной Европы, которые грезили строительством идеального государства. Потом прибежали европейцы-идеалисты, чтобы помочь грекам-интеллектуалам. Объявили все революцией, на что местные знатно офигели и радостно продолжили резню турок. Потом между местными и идеалистами-европейцами начался конфликт, и местные отоварили европейцев по самые гланды. Ибо не фиг чужакам тут делать. И вот потом, когда идеалисты разочаровались, а греки-интеллектуалы почти оказались у разбитого корыта, медленно пришли банкиры, которые стали просто авангардом влияния и раздела данной территории иностранными державами.

Согласитесь, вообще никогда и нигде, кроме как в Греции, такого не было, и уж точно не бывает в нынешнее время, мы же все теперь намного умнее и цивилизованнее, чем какие-то там турки и греки.))
Ну а картинка просто для привлечения внимания).

https://george-rooke.livejournal.com/1128256.html

Итак, Немецкий легион распался, и вместе с этим закончился первый период филэллинизма. С весны 1821 года по конец 1822 года к делу Греческой революции присоединились около 600 человек из Западной Европы. 180 умерли, то есть смертность составила 1 к 3, что является гигантской цифрой, если учесть, что большинство европейцев находились в Греции несколько дней или недель. Остальные, за немногими исключениями, прониклись ненавистью и отвращением к грекам, которые даже унесли с собой в могилу. В конце этого первого периода филэллинизма в Греции все еще действовало всего несколько десятков добровольцев, и в основном это были изгнанники, не имевшие другой родины или возможности куда-то уехать.
С другой стороны, результат вмешательства европейцев не принес какого-либо успеха – велико было и разочарование греков в европейских военных методах, и разочарование Европы в реальности, совершенно не похожей на филэллинские мифы.
К концу 1823 г. филэллинство в Германии и Швейцарии, в тех областях, где оно наиболее пышно процветало, зачахло. Сообщения о возвращении филэллинов и постоянное давление более крупных держав возымели действие.
Меж тем нужда в деньгах в Греции была отчаянной. В первые месяцы революции большая часть располагаемого богатства страны (каким бы оно ни было) было израсходовано. В первом порыве энтузиазма были привлечены добровольные займы, а затем принудительные займы. Заморские греки охотно внесли свой вклад, и греческие торговые колонии в Италии и Германии успешно собрали ссуды. К середине 1822 года многие греки всех мастей были и мудрее, и беднее. Греческие государственные облигации, которые они приняли в обмен на свои деньги, ничего не стоили. Хотя у турок было захвачено большое богатство, оно попало в руки капитанов. Вся экономика пришла в упадок по мере того, как вооруженные банды успешно экспроприировали продукцию крестьянства и по мере того, как все больше и больше крестьян решало присоединиться к грабежу.
Теоретически был один огромный актив. Турки Мореи заняли лучшие земли. Теперь, когда их не стало, эти земли должны были принадлежать правительству, чтобы продавать или сдавать их в аренду по своему усмотрению. На самом деле правительство не имело реального контроля над этими землями, которые никто не мог себе позволить купить, и в той мере, в какой они вообще использовались, они были захвачены местными греками или капитанами.
Владение деньгами теперь стало главным источником власти. Капитаны могли платить своим вооруженным бандам за счет добычи и принудительных поборов в выбранной ими области. Правительство, терпящее постоянные унижения, но все еще существующее, могло надеяться утвердить себя как авторитет только в том случае, если оно могло обеспечить привлекательность именно своего проекта, в частности, если оно могло соответствовать плате, предлагаемой капитанами. И вполне логично, что мысли обратились к перспективе собрать деньги за границей, подключившись к огромному резервуару филэллинских настроений, которые, в глазах большинства греков, до сих пор были направлены немного не в ту сторону.
Из всех средств, доступных отдельному гражданину для влияния на события в дальней стране, передача денег ее правительству является наименее привлекательной. Видеть, как чей-то вклад брошен в казну национального казначейства на общие цели, не может удовлетворить то чувство личного участия и личной помощи, которое является столь важной частью мотивирующей силы донора. Понятно, что вкладчики предпочитают, чтобы их деньги тратились на какую-то более ограниченную и, желательно, более заметную цель, и осуществлять некоторый контроль над тем, как они тратятся после того, как они расстались с деньгами. У греков никогда не было реальной надежды получить за счет пожертвований огромные суммы, которые требовались, хотя пожертвования продолжали приниматься с некоторой демонстрацией изящества. Все их усилия были направлены на получение кредита.
Первые попытки греческого правительства привлечь иностранные деньги были предприняты в Германии и Швейцарии через агентство «барона» Кефаласа. Но отвращение к филэллинизму, вызванное возвращением разочарованных добровольцев, уже закупорило этот источник. Агенты с сожалением сообщали, что теперь ни на каких условиях собрать деньги невозможно. Поэтому агенты отправились в более далекие страны. Они были встречены с сочувствием, но не более того. Поскольку правительства Европы подтвердили на своем конгрессе в Вероне свою решимость не признавать греческое правительство, любой, кто рисковал деньгами ради Греции, должен рассматривать это либо как безвозмездное самопожертвование, либо как дикую спекуляцию.
Греки действительно получили несколько предложений. Французский граф Александр Лаборд предложил предоставить деньги в виде добровольных пожертвований, но взамен кредиторам должно было быть предоставлено бесплатное пользование портом Наварино, им было разрешено оккупировать его силой в 1500 человек и, в конечном итоге, основать свою колонию в Греции. Лаборд также требовал права назначать политических советников греческого правительства. Другой француз, утверждавший, что действует от имени французского либерального банкира Лафита, предложил ссуду в размере 4 000 000 фунтов стерлингов на очень обременительных условиях. Ссуда должна была быть дисконтирована на 50 процентов и иметь годовую процентную ставку 6 процентов. В качестве обеспечения греческое правительство должно было передать кредиторам все национальные земли, то есть все земли, с которых были изгнаны турки и которые для многих греков были добычей, за которую боролась революция.
Планы, которые в это время были ближе всего к осуществлению, опирались на один из элементов филэллинизма, который до сих пор не использовался в полной мере. Призывы к восстановлению Древней Греции и к защите христиан от мусульман повторялись так часто, что было практически невозможно повторять их, не впадая в клише. Новые схемы основывались на третьем элементе, который до сих пор был в значительной степени второстепенным по отношению к двум другим, а именно на призыве к новому крестовому походу.
Орден рыцарей-госпитальеров Святого Иоанна Иерусалимского был основан как военно-религиозный орден в двенадцатом веке. В последующие века военные аспекты его деятельности имели тенденцию преобладать над религиозными. Во имя христианства рыцари безжалостно убивали, порабощали и грабили мусульман и раскольников-христиан Восточного Средиземноморья. В 1522 году рыцари были изгнаны с Родоса, но получили остров Мальта в качестве своих суверенных владений и впредь были известны как мальтийские рыцари. С Мальты они продолжали свои спорадические крестовые походы до восемнадцатого века. Но по мере распространения цивилизации в Европе возник вопрос, обязательно ли вера в католичество влечет за собой обязанность вести вечную войну ненависти против тех, кто предпочитал другие верования и суеверия. Сами рыцари, все больше осознавая несоответствие своего положения, тратили накопленное богатство на благоустройство и наслаждение удобствами своего приятного острова. Был еще достаточный поток богатых рекрутов с требуемыми шестнадцатью четвертями дворянства, готовых посвятить свою жизнь пустому воинскому церемониалу ради Веры.
В 1798 году, однако, Бонапарт пренебрежительно изгнал с Мальты основную часть рыцарей, а в 1815 году их остров был официально передан Великобритании на Венском конгрессе. Теперь, семь лет спустя, мальтийские рыцари потеряли даже видимость нужности и полезности, вера в которые поддерживала их скуку в течение долгих лет под мальтийским солнцем. Чем более анахроничным и нелепым было их положение, тем больше рыцари чувствовали себя обязанными отстаивать свое достоинство. Они настаивали на своем статусе Суверенного Ордена, равного по статусу великим королевствам Европы, и они послушно отстаивали претензии на обширный список территорий, прав и привилегий, которыми они временно пользовались в какой-то отдаленный момент своей древней истории. включая, кстати, суверенитет над Мореей. После изгнания с Мальты члены Ордена рассеялись по Европе, преследуя свои неубедительные претензии. Штаб-квартира находилась в России, но наиболее видные члены жили в Париже.
Суверенный Орден был первым «государством», признавшим греческое правительство. В июле 1823 года граф Журден, французский морской офицер, отправившийся в Грецию с одной из первых филэллинских экспедиций из Марселя, заключил от имени греков «договор» с рыцарями о военном союзе. Рыцари обязались получить заем в 10 000 000 франков под 5%, из которых 4 000 000 франков должны были достаться грекам. На эти деньги рыцари должны были собрать отряд в 4000 человек для кампании против турок. Все завоевания должны были быть разделены между рыцарями и греками. Было много переговоров о предоставлении рыцарям базы для их операций. Греки предложили Кипр, но в конце концов рыцарям был обещан вечный суверенитет над Родосом, откуда они были изгнаны в шестнадцатом веке. Эти острова, конечно, все еще были твердо в руках турок, и участники переговоров спорили о разделе завоеваний, которые им еще предстояло сделать. Однако было решено, что до тех пор, пока не будет найдена постоянная база, рыцарям будет предоставлено право пользования островом Сира (Санторин). Такое расположение устраивало греков, поскольку Сира была в основном населена греками-католиками, которые предпочитали правление турок правлению греков-раскольников-христиан.
Когда договор был заключен, представитель рыцарей Шастелен был отправлен в Грецию, несколько греков были торжественно приняты в Орден, и Журден приступил к сбору денег. Реакция в Париже была разочаровывающей, но когда в Лондоне был распространен проспект займа в размере 640 000 фунтов стерлингов, он был подписан в течение двадцати четырех часов. Однако вмешались власти фондовой биржи, и комбинация внезапно разрушилась. Великий Магистр был вынужден отрицать, что Орден подписал договор, и отречься от усилий своего представителя. Рыцари были вынуждены отложить свои планы, но не отказались от них. Шастелен все еще ждал своего часа в 1825 году, уверенный, что события в конечном итоге повернутся в его пользу.
Примерно в то же время аналогичное предложение крупного кредита было сделано грекам. Англичанин по имени Пикок был отправлен в Грецию, чтобы объяснить план правительству, а другие члены синдиката, в частности черногорец, называвший себя графом генералом де Винцем, приставали к греческим агентам по прибытии в Лондон. Де Винц был офицером французской службы, а теперь работал в Ост-Индской компании. Его план включал сбор денег для греков в обмен на помощь в завоевании Кипра. Так и не стало ясно, кто были его покровители, которые должны были предоставить деньги, если они на самом деле у него были. Греческие агенты считали, что его предложение было просто предложением мальтийских рыцарей в другом обличье. Впрочем, также было сказано, что он действовал от имени короля Сардинии, который унаследовал старые права на Королевство Кипр и хотел участвовать в дележе, если Османская империя будет расчленена. Попытки де Винца собрать деньги на Лондонской фондовой бирже также были намеренно сорваны властями. Позже он выдвинул другой план, связанный с завоеванием Крита от имени мальтийских рыцарей: это тоже было запрещено биржей до того, как были получены какие-либо деньги, но представители рыцарей снова были в Греции в 1826 и 1827 годах, настаивая на том, чтобы греки приняли помощь, которую они были не в состоянии дать.
На первый взгляд идея помочь Греции путем возрождения традиций и институтов крестовых походов была не более неуместной или анахроничной, чем некоторые другие проявления филэллинизма, появившиеся до сих пор. В памфлетах и призывах добровольцев дело описывалось как крестовый поход, и многие из несчастных молодых немцев, погибших в Пете и других местах, подкрепляли себя в своих мучениях верой в то, что они подражают героям тех якобы великолепных дней.
И тут надо честно сказать следующее.Большинство попыток вовлечь мальтийских рыцарей в дела Греции были направлены не на помощь грекам, а на установление французского господства в Леванте. Как только рыцари создали бы военную базу где-то в этом районе, французское правительство могло взять на себя управление, предоставив рыцарям «защиту». Согласно одному плану, рыцари должны были превратить Крит в огромный перевалочный пункт, из которого можно было бы контролировать всю торговлю Восточного Средиземноморья. Точно так же, как британцы захватили Индию, основав несколько торговых постов и фортов, французы теми же методами создадут аналогичную империю на Ближнем Востоке. Это была давняя французская мечта, которой суждено было продлиться и в двадцатом веке.

https://george-rooke.livejournal.com/1128147.html

Во время написания этой части, постоянно вспоминалась фраза Михаила Задорнова: "Не надо травмировать нас своей заботой о нас".

Итак, мы оставили легионеров под руководством "барона Кефаласа Олимпийского" на бриге Сципион.
В начале декабря «Сципион» достиг Гидры. К большому удовольствию своих людей, Кефалас надел огромный серебряный плащ с эполетами и шпорами и вышел на берег с несколькими офицерами, чтобы посовещаться с островитянами. Никто из немцев, конечно, не мог понять, о чем идет речь, но вскоре стало ясно, что что-то неладно. Кефалас вернулся и объявил, что Легион нельзя выпускать на берег.
Шли дни, а Кефалас все еще, казалось, был занят бесконечными дискуссиями. Легионеры, запертые на своем грязном корабле посреди зимы, стали подозрительными, а затем и готовыми на бунт. Было даже отказано в разрешении высадить швейцарского солдата, заболевшего в пути. В конце концов решение было отменено, но было слишком поздно, чтобы спасти его жизнь. Для успокоения волнений было условлено, что их будут выпускать на берег, но только небольшими партиями и при условии, что они не будут входить в город.
Впервые немцы осознали ожидавший их прием. Одну партию, подошедшую к городу, отогнали камнями. Одного легионера отвели в хижину за городом, где он узнал двух друзей со школьных времен в Бремене. Они оба были подмастерьями в торговом доме и были освобождены от своих контрактов, чтобы отправиться в Грецию в рамках одной из предыдущих филэллинских экспедиций. Они лежали в лохмотьях, грязные, покрытые паразитами и сильно страдавшие лихорадкой. У одного, раненого под Навплией, была огромная опухоль на ноге, и он ослеп на один глаз. У них не было денег, и они давно продали свое оружие и все свое имущество. Легионер дал им денег, но, кажется, был настолько возмущен грязью и зловонием, что больше ничем не помог. Один из двух филэллинов умер через несколько дней.
Тем временем легионеры все еще оставались на своем корабле в гавани. Кефалас постоянно вел переговоры с Гидриотами и постоянно объявлял, что договор с греческим правительством вот-вот будет подписан, но ничего не происходило, пока, наконец, не произошло неизбежное. Вспыхнул мятеж. Командир одной из рот пригрозил взорвать корабль, поджег пороховой погреб, если их не пустят на берег. Спокойствие было восстановлено, и через две недели после прибытия на Гидру им наконец разрешили высадиться.
К этому времени Кефалас потерял практически весь свой авторитет. Легион разделился на две части: «партию лоялистов» и остальных. Диттмар стал лидером недовольных, Кефалас выдал оружие нескольким лоялистам, и они действовали как своего рода военная полиция, чтобы держать остальных в повиновении. В одной драке несколько человек были тяжело ранены, прежде чем мир был восстановлен.
Наконец Кефалас объявил, что контракт подписан и что Легион должен покинуть Гидру и отправиться на материк, оставив партию оружия на Гидре, но к этому времени легионеры были не в том настроении, чтобы верить словам Кефаласа. Они настояли на просмотре контракта и отказались расстаться с запасом оружия. Они обратились к грекам с многочисленными гневными протестами, но безрезультатно. Сципион ушел, они потратили свои деньги и поняли, что склад оружия был единственным активом, который у них остался, чтобы оплатить дорогу домой .
Постепенно был выработан компромисс. Легион согласился оставить оружие на Гидре под охраной и отправиться на материк, надеясь, что там они смогут договориться с греками. Как утверждал один из них, в Германии они были вне закона, и, если бы они не были осторожны, они были бы объявлены вне закона и в Греции. Их единственная надежда заключалась в том, чтобы держаться вместе и попытаться настоять на выполнении условий контракта. Итак, они покинули Гидру и отправились на материк. Они предложили взять с собой выжившего больного филэллина, который все еще лежал в своей хижине за городом, но тот был слишком болен, чтобы его можно было носить, и остался на Гидре.
Понятно, что прибытие германского легиона стало для греков полной неожиданностью. Единственным человеком, который мог бы разобраться в этой неразберихе, был Маврокордатос, но в это время он находился на другом конце страны, руководя обороной Миссолонги. На Пелопоннесе капитаны полностью контролировали ситуацию. Они отразили турецкое вторжение и захватили Навплию: им не нужны были регулярные европейские силы. Действительно, это было последнее, что они хотели видеть. Их не беспокоило прибытие ста двадцати человек из легиона: их гораздо больше беспокоили разговоры о последующих экспедициях, которые должны были отправляться в путь с месячными интервалами, и перспектива заселения этих людей , как гласили слухи, на отторгнутых у турок землях. Они были особенно настроены на то, чтобы большой запас оружия не попал в руки европеизированных греков и тем самым дал им новую возможность посягнуть на их власть. Гидриоты разделяли эти интересы и стремления капитанов, довольствуясь прибыльным сочетанием торговли и пиратства в условиях местной независимости.
Кажется, никто в Немецком легионе так и не понял, что скрывалось за позицией греков. Они заявляли, что все, что им нужно, — это возможность сражаться за Элладу, но их жалкие попытки продемонстрировать свое военное мастерство, устраивая парады, лишь укрепили решимость греков, что у них никогда не должно появиться возможности применить ее.
 Греческие лидеры, конечно, не могли сказать, что они на самом деле думали. Вместо этого они медлили, говоря, что Легион вещь хорошая, но в данный момент для него нет задачи, сетуя, как бы они хотели помочь, если бы только у них были ресурсы, предлагая послать легион на Крит или Эвбею, но все время внося путаницу, смятение и недоверие. 
Легионеры, израсходовав принесенные с собой припасы, просили дать еды, но и в этом было отказано. Еды, несомненно, было мало, но было очевидно, что заявления греческих лидеров о том, что им нечего есть, были по меньшей мере преувеличены. 
Озадаченные и рассерженные в ситуации, которую они не понимали, легионеры могли только заключить, как и многие из более ранних филэллинов, что греки были жадным, неблагодарным и ненадежным народом.
Надеялись они только дождаться прибытия обещанных последующих экспедиций, которые должны были отправляться в Грецию каждый месяц, но неожиданные  события произошли на другом конце Европы. Но...
Французские власти в Марселе систематически брали показания у возвращавшихся филэллинов с тех пор, как они впервые начали появляться в Марселе в конце 1821 года. Колеса бюрократии вращаются медленно, но постепенно французское правительство создало картину того, каковы были на самом деле условия. в Греции. После ухода Немецкого легиона в ноябре 1822 г. поступил приказ, запрещающий более филэллинским экспедициям покидать Марсель. Решение французов можно частично объяснить тем, что они больше не хотели выступать против политики Меттерниха и других держав. Но французские власти, однако, предоставили доказательства, что решение было принято главным образом по гуманитарным соображениям. Вернувшиеся филэллины смогли убедить французское правительство (даже если им так и не удалось убедить  общества друзей Греции), что пропускать добровольцев в Грецию означало бесполезно посылать молодых людей на смерть. 
В конце 1822 г., с закрытием Марселя, уже не было возможности отправки экспедиций филэллинов в Грецию из средиземноморских портов.
По мере того как начался 1823 год, солдаты легиона, бесполезно слонявшиеся по улицам Навплии, постепенно впадали в отчаяние. Старое разделение между лоялистами и теми, кто хотел действовать самостоятельно, вспыхивало, затухало и снова вспыхивало, но ни одна из сторон не могла предложить заслуживающей доверия линии действий. Постепенно они были вынуждены продать свое имущество и оружие вопреки контракту. В конце концов, отказавшись от всякой надежды остаться в Греции в качестве дисциплинированной военной силы, лоялисты решили объединить свои ресурсы и отправить одного из своих членов обратно в Дармштадт, чтобы попросить у Общества денег и вернуть их домой. Был выбран сержант Кольбе, и он отправился в путь. Мало кто ожидал увидеть его снова.
К лету Немецкий легион прекратил свое существование. Человек за человеком, они, чувствуя, что больше не в силах вынести такие испытания, уходили, пытаясь добраться "автостопом" обратно в Европу. Около пятидесяти или шестидесяти присоединились к сотням недовольных филэллинов, которых уже можно было найти разбросанными по всему Леванту и в карантинах Европы. Остальные постепенно погружались в нищету. Чума охватила город, и в 1823 году по меньшей мере двадцать пять человек умерли от болезней. Сам Кефалас был одной из жертв. Посетитель, видевший осенью остатки Легиона, говорит, что они питались черепахами. 

https://george-rooke.livejournal.com/1127866.html

Итак, мы с вами остановились на двух проходимцах - одном греке-турецкоподданном, и зауряд-офицере.
В сентябре 1822 года немецкое Общество помощи греков благодаря этим двум товарищам решило приложить самые большие на тот момент усилия и отправить в Грецию полностью снаряженную экспедицию добровольцев под командованием... того самого Кефаласа. Разочарованные филэллины уже вернулись из Греции, яростно протестуя против этого выбора, но Кефалас заверил Общество, что ему не нужно их слушать, поскольку они всего лишь разочарованные авантюристы, изгнанные из Греции за некомпетентность или еще чего похуже. Под его командованием и с его влиянием на греческое правительство все будет иначе. Общество вскоре убедилось, что он был прав. Проблема с предыдущими экспедициями, рассуждали они, заключалась в том, что они не были должным образом организованы или снаряжены; не было регулярной контрактной и командной системы, не было признанного лидера, не было официальной связи с греческим правительством. С греческим сенатором во главе вся ситуация была бы другой; Разве не было всеобщего согласия даже самых недовольных из вернувшихся добровольцев, что небольшой европейский регулярный отряд расправится с турками при минимальной поддержке со стороны греков?
Поэтому Общество и обратило свое внимание на то, чтобы эта экспедиция была должным образом организована, в отличие от восьми уже отправленных. Учитывая, что их средства полностью зависели от общественных подписок и что правительства не сочувствовали их деятельности, они добились удивительного успеха. Вербовка была открыта в землях юго-западной Германии и в Швейцарии — единственных областях, где правительства еще терпели их деятельность. Карты Греции были литографированы и распространены, чтобы показать места, где должна была действовать добровольческая армия. Были проверены полномочия всех кандидатов. Под эгидой обществ была составлена и издана прокламация на трех языках. Его даже перевели на ретороманский язык для удобства жителей Энгадина.
Было решено, что новый корпус филэллинов будет называться Германским легионом. Он должен был отправиться в Грецию отдельными контингентами с месячными интервалами, как только можно будет сделать все приготовления. В отличие от предыдущих экспедиций, организация и оснащение должны были быть ответственностью обществ друзей Греции, и они должны были обеспечить заключение надлежащего контракта с правительством Греции, чтобы обеспечить надлежащее использование и содержание сил.
 В течение нескольких недель набралось около ста двадцати добровольцев, и было решено отправить их в Грецию в качестве первого контингента. К ноябрю 1822 года все приготовления были завершены, и экспедиция направилась в Марсель, чтобы сесть на бриг Сципион, зафрахтованный Обществами. Это была, безусловно, лучше всего оснащенная экспедиция, когда-либо покидавшая Европу, и она была разделена на четыре роты, представляющие пехоту, артиллерию, снайперов и егерей. «Барон» Кефалас должен был стать главным командиром, и для каждой из четырех рот были назначены офицеры и унтер-офицеры. Дитмар же просто сопровождал экспедицию, но не получил никакой официальной должности.
Каждому солдату  было предложено поклясться соблюдать французский военный кодекс и обещать повиновение Кефаласу и греческому правительству. Он также должен был пообещать, что не покинет Легион, не присоединится к другому подразделению и не избавится от своего оружия. Каждому выдали униформу и обещали запасную. На борт была доставлена большая партия оружия и боеприпасов, достаточная для оснащения не только Легиона, но и полков греков, которые должны были быть присоединены к Легиону для обучения. Корабль также был загружен всем, что Общество считало необходимым для успеха экспедиции: продовольствием, деньгами, медикаментами, а также инструментами и материалами для создания мастерской. Была даже партия из девяноста двух музыкальных инструментов для военных оркестров.
Солдаты, составившие экспедицию, почти все были немцами и швейцарцами. Они происходили из всех слоев общества и в этом отношении больше походили на обычную европейскую военную единицу, чем на более ранние экспедиции, поскольку лица, отправившиеся в Грецию в первых восьми экспедициях, были в основном офицерами и солдатами из более образованных слоев населения.  Легион же, хотя в нем также были офицеры и студенты, в основном состоял из людей из низших слоев общества. Ранние филэллины, всегда сознававшие чистоту своего филэллинизма и своей «чести», были склонны пренебрежительно относиться к солдатам легиона как к наемникам.
В декабре 1822 г. лидер Дармштадтского общества лично отправился в Марсель, чтобы проститься со своей маленькой армией. На слезной церемонии на борту, на которой он сказал, что хотел бы идти с ними, он объяснил условия их службы. Как только они прибудут в Грецию, контракт должен быть подписан с греческим правительством, которое после этого будет нести ответственность за их снабжение и за их командование. «Барон» Кефалас заверил от имени греческого правительства, что с контрактом не возникнет никаких проблем, но в случае возникновения трудностей экспедиция была обеспечена достаточным количеством денег, чтобы вернуться в случае необходимости. Другие экспедиции будут следовать с интервалом в месяц. В середине ноября экспедиция отправилась в плавание. 
Бриг Сципион был слишком маленьким кораблем, чтобы с комфортом разместить сто двадцать человек. Он был старым, грязным и непригодным для плавания. Разместиться нормально было негде, и мужчинам приходилось спать по трое на матрасе. К дискомфорту добавилась морская болезнь. Уже был ропот против Кефаласа, и легионеры впервые получили возможность услышать версию событий Дитмара, но порядок все-таки поддерживался. Студент богословия, по предложению Кефаласа, регулярно читал проповеди о христианском долге великого крестового похода, в котором они участвовали.

https://george-rooke.livejournal.com/1127622.html

Столкнувшись с тем, что европейцы не хотят вообще слушать правду, добровольцы из Греции, разочарованные и в греках, и в своих соотечественниках, обратились к перу. 
Эти отчеты вызывают грусть. Некоторые из них являются  произведениями людей, не привыкших к писательству, другие написаны непонятно кем, третьи анонимны, чтобы защитить своих авторов от репрессий. Тот факт, что так много из них в конце концов появилось в печати, свидетельствует о серьезности авторов. В предисловиях описывается, каких усилий стоило им написать эти книжечки: как авторы бросали и возобновляли работу, но в конце концов завершили ее из возмущения или жалости к новым жертвам, или как они давали торжественные обещания своим товарищам в Греции опубликовать правду о том, что там происходит. Почти все без исключения эти книги были написаны тогда, когда их авторы не знали о том, что другие подобные книги издаются в соседних городах. В них есть безошибочное кольцо генотьбы. Снова и снова повторяются одни и те же строки. «Я пишу это, чтобы предостеречь других от ошибок, которые я сделал»; «Современная Греция не такая, как Древняя Греция»; «Греки — жестокий, варварский, неблагодарный народ»; «Прошу прощения за ненаучный стиль простого солдата». Сценарии резкие, несдержанные, неточные и неуравновешенные. 
Постепенно эти произведения возымели действие. 
Один из разочаровавшихся немецких филэллинов на пути к новой карьере изгнанника в Соединенных Штатах сообщает, что дважды на Пелопоннесе ему рассказали любопытную историю. Говорили, что два полка швейцарских войск направляются на помощь Греции и что, когда они окончательно изгонят турок, швейцарцам будут отданы лучшие земли в Греции. Филэллин отметил эту историю просто как пример десятков нелепых слухов, циркулировавших, когда он был в Греции. Однако на самом деле в этой истории было больше правды, чем в большинстве других. Из разных источников можно собрать воедино то, что за этим стояло.
В то время как Маврокордатос наслаждался  коротким периодом лидерства перед своей катастрофической экспедицией в Эпир, он лично одобрил план по доставке в Грецию армии из 6000 немецких и швейцарских добровольцев. Почти единственный из греческих лидеров, он понимал более глубокие последствия политической ситуации. Он понимал, что без регулярной армии, верной центральному правительству, его взгляды на цели революции никогда не возобладают над капитанами и их вооруженными бандами. Если он не мог собрать греческую армию, то был готов положиться на иностранных добровольцев. Поэтому он санкционировал эту схему, не сообщив об этом другим членам правительства.
Схема была предложена ему греком по имени Кефалас и пруссаком по имени фон Дитмар. Эти двое товарищей, хотя и были в плохих отношениях, решили соединить свои состояния, полагая, что они добьются большего успеха в команде, чем по отдельности. Их стратегия заключалась в том, чтобы использовать взаимное отторжение между греками и немцами.
В Греции Кефалас был человеком малозначительным, одним из многих честолюбивых греков, вернувшихся из Западной Европы в начале революции с преувеличенными представлениями о том приеме, который ему полагается. Но его сопровождал знаменитый прусский кавалерийский офицер фон Дитмар, завоевавший высокую военную репутацию в войнах против французов и впоследствии доказавший свою преданность свободе угнетенных народов участием в пьемонтской революции. Ясно, что он был влиятельной фигурой, которую можно было завербовать на сторону греков, и Кефалас купался в лучах отражения его славы. Два авантюриста объяснили Маврокордатосу, что богатый голландец сделал огромное пожертвование на дело Греции. На эти деньги и деньги, находящиеся в распоряжении греческих обществ в Южной Германии и Швейцарии, можно набрать регулярные европейские силы в Вюртемберге и Швейцарии и перебросить их в Грецию. Они утверждали, что это будет гораздо эффективнее, чем экспедиции отдельных филэллинов, которые в большом количестве прибывали из Марселя.
Итак, в то самое время, когда амбиции Маврокордатоса разбились в прах на холмах Петы, Кефалас и Дитмар вернулись в Европу и представили свой план Дармштадтскому греческому комитету.
В Германии картина выглядела совсем иначе. Фон Дитмара (если он действительно имел право называть себя фоном) нельзя было воспринимать всерьез. Он был просто еще обычным безработным офицером, одним из тысяч, которые еще не примирились с изменившимися условиями мира в Европе и надеялись возобновить свою военную карьеру, предлагая свои услуги за границей. А вот Кефалас в Германии развернулся во всю ширь, не хуже Остапа Бендера - он принял живописный титул барона Кефаласа Олимпийского, заявил, что он сенатор Греции и победитель Триполицы (при разрушении которой он даже не присутствовал). Беглый немецкий подмастерье без особого труда убедил Дармштадтское греческое общество в том, что он принц Алепсо из Аргоса:  Кефаласу легко было выполнять возложенную на него роль, льстя Обществу и повторяя мифы о современной Греции, в которые они так страстно хотели верить. Кефалас казался профессорам, церковникам, юристам, купцам и школьным учителям обществ именно тем греком, ради которого существует филэллинизм. Он хорошо говорил по-немецки, имел жену-немку и какое-то время служил в кобургской милиции; теперь он был одним из лидеров возрожденной страны. Для Дитмара, который согласился на собственное преображение в Греции, претензии Кефаласа были слишком велики, и он попытался предостеречь Общество от своего партнера. Но Общество не прислушивалось к жалобам недовольного офицера, предпочитая верить настоящему греку. 

https://george-rooke.livejournal.com/1127340.html

Всем подписчикам, которые уже получили Балтику.
Спасибо Владимиру Герасименко и Олегу Антонову, которые обнаружили кучу вошек.
Вошки убрал. Залил заново.

Поэтому.

Балтика-док

https://files.fm/f/dw8ukajch

Балтика-рисунки док

https://files.fm/f/j4rjs6f85

Балтика-рисунки пдф

https://files.fm/f/hm4f9uqfb

Но скачать могут не только лишь все, ибо.... пароль тот же)

Ждем приложение (вы могли это заметить по постам по Крымской и про Меншикова), и не забываем про Хроники Английского Кавказа. Для тех, кому интересно, конечно.

https://george-rooke.livejournal.com/1127038.html

Я просто процитирую лорда Кернса на том заседании.

"В одном отношении все теперь совсем по-другому; сейчас у Турции один из самых мощных флотов в мире, тогда как в то время, в 1856 году, у нее не было почти ни одного вооруженного корабля, который она могла бы назвать своим. Я не хочу вдаваться в вопрос, по которому я являюсь переговорщиком от нашей страны на конференции, которая продолжается и вновь соберется на этой неделе."

То есть все просто. Нейтрализация Черного моря подразумевает, что военных кораблей там нет ни у кого. Когда они появились у Турции, логично, что они появятся и у России.
Такие дела.

Далее лорд сильно обвиняет Пальмерстона, который из-за идеи нейтрализации Черного моря в 1855 году продолжал войну еще полгода, и это стоило десятков тысяч жизней.

https://george-rooke.livejournal.com/1126759.html

Про Крымскую.

Первые переговоры о мире начались в Вене в июне 1855 года.
Тогда англичане предложили России оставить в Черном море 4 линкора и 4 фрегата, но при этом по соглашению в Черное море могли заходить такое же количество военных кораблей любых наций в любое время. Предложение озвучил лорд Кларедон и поддержал лидер оппозиции Гладстон.
В ответ Франция предложила полную нейтрализацию Черного моря, при этом ни России, ни Турции нельзя было там содержать корабли.
Получилось, что Франция за нейтрализацию, Англия - за сохранение военного флота в Черном море, Австрии - все равно.
Внимание, вопрос. Как вы думаете, что выбрала Россия? Конечно же предложение Франции! То есть сама отказалась содержать флот на Черном море.
При этом премьер-министр Англии Пальмерстон прямо сказал, что этот договор о нейтрализации проживет 7-10 лет, не больше.
И как вы думаете, против чего Россия потом так упорно боролась на Парижском конгрессе в начале 1856 года? Вы не поверите - против запрета ей строить флот на Черном море.
Это какой-то сюр... Сначала всё слить, потом бороться против своего же слива, а потом... Обвинить во всех бедах не себя, а других...
Ах да, а потом сделать великую победу из отмены этого договора, типа - это мы врагов победили, а не свою ошибку исправили.

Изложено по Hansard, том второй, заседание 14 февраля 1871 года.

Ну и напоследок.
Прежде всего, забудьте Пикуля и Тютчева. Будет загадка на логику
Обсуждая выход России из Парижского мира и отказ от нейтрализации Черного моря, англичане думали, а как собственно реагировать.
И решили, что никак. Особенно сравнивая ситуацию с 1856 годом. Вопрос - что такого изменилось с 1856 года к 1871-му, что англичане согласились, что России нужен флот на Черном море (правда Россия его всё равно не строила до 1880-х, но это уже другой вопрос, к данной теме не относящийся).
Предлагайте ответы, а я - спать.
Завтра утром обозначу правильный ответ.)

https://george-rooke.livejournal.com/1126611.html