Мы очень изощрены в способах скрывать свои настоящие чувства. Мы строим крепости, надежности которых могли бы позавидовать создатели Форт Нокса, наносим маскировки искуснее индейцев, шьем карнавальные костюмы, яркость которых слепит глаза, - делаем все что угодно, лишь бы снова не оказаться в ситуации, когда нам сделали очень больно.

Если мы растем в "достаточно хорошей" социально и эмоционально поддерживающей атмосфере, то мы развиваемся целостно. Наша креативность, спонтанность, уверенность развиваются органично, и мы вырастаем с пониманием своего Я, с умением отстаивать себя, с желанием и возможностью строить и быть в здоровых отношениях. Однако, если в детстве нами пренебрегали, если наши насущные эмоциональные или физические потребности не находили удовлетворения, если вместо поддержки нас стыдили, то тогда здоровый процесс развития был прерван, и нам приходилось выживать всеми доступными способами, какие только были. Но проблема в том, что у ребенка их выбор весьма ограничен. Ребенок не может физически "покинуть сцену", выйти из ситуации травмы. И тогда он уходит эмоционально.

В детстве мы все делаем секретики, пряча самое драгоценное под цветным стеклышком в земле. Так и ребенок - "убирает" свою раненую часть вместе со спонтанностью, творчеством, эмоциями, искрой жизни, доверием, желанием близости глубоко под землю, в бессознательное, оставляя на поверхности то, что Винникотт назвал «ложным Я». И пока одна часть растет, адаптируется, учится соответствовать внешним требованиям, и, насколько это возможно, быть в мире, другая, скрываемая, часть спит глубоким сном под надежной защитой. В ней заключено все самое ценное и наша психика зачастую не позволяет ей проснуться, чтобы она не столкнулась с обесцениванием и унижением еще раз, так как тогда она может исчезнуть совсем.

«Никогда не повторится ситуация, в которой травмированный личностный дух этого ребенка так тяжело страдал! Никогда больше не будет этой беспомощности перед лицом суровой реальности… Для того, чтобы это предотвратить, я подвергну страдающий дух фрагментации [диссоциация] или укрою и утешу его фантазиями [шизоидное дистанцирование], или оглушу его при помощи наркотиков и алкоголя [аддиктивное поведение], или буду докучать ему и тем самым лишу его всякой надежды на жизнь в этом мире [депрессия]… Таким образом я сохраню то, что уцелело от этого насильственно прерванного детства – невинность, так рано принявшей так много страданий!» - описывает этот механизм Дональд Калшед.

Пряча себя от мира и мир от себя, мы сохраняем возможность быть. Очень дорогой ценой. Ценой настоящей жизни. Путешествие к себе может быть очень болезненным и решиться его проделать может далеко не каждый, но наградой в конце пути будет то, что Джозеф Кэмпбелл, назвал «ощущением реальности жизни; при котором жизненный опыт на чисто физическом плане неразрывно связан с внутренней сущностью и реальностью, и тогда нас наполняет восторг от жизни».

Кажется, о чем-то очень похожем писал и Рильке:
"...мы все ведем чужие жизни.
Случайны судьбы, лица, дни, заботы,
сомненья, страхи, мелкие щедроты,
все перепутано, подменено
мы только маски, лиц нам не дано.
Я думаю, сокровища лежат
на кладбищах, где жизни без отрады
таят никем не найденные клады
доспехи, и короны, и наряды
никто не надевает свой наряд <...>
я знаю: все пути ведут туда,
где мертвое сокровище таится.
Там нет деревьев, местность там ровна,
и лишь одна высокая стена
окружит это место, как темницу <...>
И все-таки, хоть наша жизнь течет
тесна и ненавистна нам самим,
есть чудо - мы его не объясним,
но чувствуем: любая жизнь живет.
Живет, но кто? Не вещи ли живут
несыгранной мелодией минут,
как в тело арфы, втиснуты в закат?
Не ветры ли, что над рекой шумят?
Деревья ли в своей осенней дрожи?
Одни цветы, а может, травы тоже?
Живет, быть может, тихо старясь, сад?
Иль птицы, что загадочно летят,
иль звери, что бегут? Живет, но кто же?
А может быть, Ты Сам живешь, о Боже?" 

(Перевод А. Прокопьева)