Мне много лет, и от прожитой жизни два чувства остались – чувство
 страха и чувство голода: вечный голод и вечный страх!
 Став красногвардейцем, один из братьев во время уличного боя в
одиночку пошел на вражеский броневик, прикрывавший вокзал. Машину
 парень подбил и уничтожил, но сам при этом погиб — с тех пор родных
 героя в Одессе стали называть «броневыми» или «бронированными», и
 прозвище это так плотно, можно сказать, намертво к ним приклеилось,
 что вскоре заменило Факторовичам фамилию.

Что ж, может, это и к
лучшему: впоследствии оба брата покойного поступили на службу в органы
 внутренних дел, и новые документы помогли скрыть тот факт, что их
 сестра эмигрировала в Америку, однако не защитили: когда в Украине
 начались репрессии и связанная с ними напрямую чистка аппарата, одного
 из них попросту застрелили, а второго — отца будущего актера —
 приговорили к 10 годам лагерей и отправили в Сибирь валить лес.
 В связи с этим детство для Лени Броневого закончилось в восемь с
>>>> половиной: подававший надежды скрипач из обеспеченной семьи, не
 знавшей голода и лишений, жившей в просторной и светлой
четырехкомнатной квартире в центре Киева, оказался с мамой в ссылке,
 сполна ощу­тив, что такое нищета и нужда.
 Кстати, самому Леониду Сергеевичу то, что он — Броневой, не нравилось
никогда: актер не раз признавался, что охотнее выступал бы под
 фамилией матери — Ландау, но перейти на нее так и не решился:
 возможно, в глубине души все-таки чувствовал, какая подходит ему
 больше...

 Мой дядька, родной брат отца Александр Броневой, был убит в своем
 кабинете: он служил заместителем наркома внутренних дел Балицкого по
 кадрам. Три ромба имел! В армии был бы командарм, а там на два звания
 ниже, комиссар какой-то...
 — Пришли и просто так расстреляли?
 — Не знаю — убит в кабинете, а что удивительного? Ежов вызвал Блюхера
 — и в кабинете убил.
 — Да вы что?!
 — Запросто! — какие там приговоры? (Вздыхает).Ужасно... Отца
 арестовали, когда мне восемь с половиной лет было, маме — 29, а ему —
 31.

 Родители мои в Институте народного хозяйства учились, на рабфаке (для
>>>> молодых, которые не знают, что это, объясню: рабочий факультет). Мама
>>>> экономическое отделение окончила, отец — юридическое, и она умоляла
>>>> его: «Не ходи ты в эти спецслужбы, не надо!», но рядом такой брат, и
>>>> он: «А куда мне?». — «Лучше в адвокатуру: там будешь людей защищать, а
>>>> здесь станешь стрелять их — есть разница или нет?». Мама очень умная
>>>> была, ее стоило послушать, но нет, отец подался в ОГПУ, надел
>>>> гимнастерку, кобуру с пистолетом... — ему это нравилось.
>>>>
>>>> — Людей он допрашивал?
>>>> — Говорят, да, и то, что получил по 58-й «десятку», — прости меня,
>>>> Господи! — по делу. Заслужил! Это наказание! За каждое преступление,
>>>> нравственное или физическое страдание, которое ты кому-то приносишь,
>>>> обязательно будет наказание Божеское...
>>>> — Чем в Киевском НКВД отец занимался?
>>>> — Был заместителем начальника экономического отдела, а это ужасный
>>>> отдел, по вы­качке золота у бывших нэпманов — ну, мо­жешь себе
>>>> представить, нет? Мне страш­ную вещь рассказали: он отца ны­неш­него
>>>> президента Академии наук Ук­ра­и­ны Патона, великого ученого,
>>>> допрашивал, чтобы золото тот отдал. Я с Борисом Евгеньевичем не знаком
>>>> и даже встречаться боюсь — как сын такого человека...
>>>>
>>>> Когда отца арестовали, мама сетовала: «Тонны золота через его руки
>>>> прошли — хотя бы крупицу себе оставил!», а я уверял: «Мамочка, он же
>>>> порядочный...». — «Но дурак! Порядочный дурак!». Я возражал: «Ну,
>>>> мама, лучше быть порядочным дураком, чем умным негодяем или жуликом».
>>>> Кстати, во время ареста...
>>>> — ...а это происходило при вас?
>>>> — Да, ночью пришли, маузер в деревянной коробке забрали, что-то там от
>>>> Дзержинского было, какая-то вещь позолоченная... Забрали маузер,
>>>> ремень, отец надел гимнастерку, галифе, сапоги и сказал: «Я скоро
>>>> вернусь». Много лет спустя я у мамы спросил: «Почему, когда его
>>>> арестовывали, ты даже слезинки не проронила?». В детстве спросить об
>>>> этом не мог, я вообще еще ничего не понимал — теперь-то уже понимаю...
>>>> Она ответила: «Потому что все слезы я выплакала на рабфаке, когда
>>>> умоляла его в ОГПУ не идти. Сколько рыдала, сколько кричала — нет, он
>>>> пошел, и закончил так, как закончил».
>>>>
>>>> — Слышал, когда вы в Соединенных Штатах Америки гастролировали, в
>>>> Сан-Диего в зале вдруг встал человек...
>>>> — ...ой, встал! Старик — это ужасно было, и мне тяжело вспоминать... В
>>>> конце творческой встречи я обратился к залу: «Господа, вопросы
>>>> какие-нибудь есть?». — и он поднялся: «У меня не вопрос — я хочу вам
>>>> сказать: ваш отец в 34-м году меня допрашивал, очень жестко». В зале
>>>> повисла гнетущая тишина — представляешь мои ощущения? Только что я пел
>>>> песни, много рассказывал... «Вы знаете, — потупил я взгляд, — конечно
>>>> же, он преступник, но, может, я стал артистом (интуитивно, даже не
>>>> понимая этого), чтобы хоть немного загладить его вину»
>>>>
>>>> Что еще интересно, человек, поднявшийся в Сан-Диего, поведал мне о
>>>> сестре отца — я этого не знал. Отец скрывал, что его родная сестра
>>>> эмигрировала в Америку, и когда я там находился, ей было, как мне
>>>> сейчас, 83 или 84 года (мужу ее — 27!). Тот человек сказал: «Ну ладно,
>>>> а вы знаете, что у вас здесь родная тетя живет?». Я: «Нет». — «Она
>>>> миллиардерша, у нее в Голливуде шесть студий — она вам звонила?». —
>>>> «Нет». — «А вы ей?». — «А зачем мне ей звонить? — подумает еще, что
>>>> денег хочу. Нет, я ее беспокоить не буду». — «Она могла бы дать вам
>>>> какую-нибудь роль...». Я плечами пожал: «Я не знаю английского, но
>>>> ради такого дела, конечно же, выучил бы».
>>>> ...Да, отец это скрыл — если бы признался, взяли бы его в ту
> организацию!
>>>>
>>>> — Он вам рас­сказывал, как в родном НКВД его до­прашивали?
>>>> — Не хотел, но однажды все-таки рассказал. Одна женщина — по-моему, из
>>>> Ирпеня под Киевом, украинка — умоляла его в на­ча­ле 30-х: «Возьмите
>>>> куда-нибудь сына, пристройте — с голоду ведь умрет! Есть нечего, уже
>>>> лебеду съели...». Отец пообещал: «Возьму» — и устроил в киевское ОГПУ
>>>> часовым: тот стоял с ружьем, получал какой-то паек, немножко отъелся.
>>>> Отец вспоминал: «Когда меня арестовали, привели в мой кабинет, и
>>>> смотрю — за моим столом этот мальчик сидит, но это не самое
>>>> удивительное: у него в петлице один прямоугольничек».
>>>> — Лейтенант госбезопасности...
>>>> — Не будучи до этого ни ефрейтором, ни старшиной, никем, и первое, что
>>>> он сделал, — выбил отцу зубы. С ходу так — подошел... Отец вспоминал:
>>>> «Кровища течет, но даже не это произвело на меня впечатление — этого я
>>>> ожидал, а то, что он мне тыкает, тычет!». «Ты! За кого в 19-м году на
>>>> комсомольском собрании голосовал — за Ленина или за Троцкого?». На
>>>> столе документы лежат... Отец ответил: «За Троцкого, потому что он
>>>> тогда первым лицом считался, а Ленин вторым». — «А-а-а, так ты
>>>> троцкист!». Он: «Нет, я коммунист».
>>>> Ну, продолжение достойно, конечно, даже не знаю, кого — Солженицына
>>>> или О'Генри? На Колыме, в лагере, утром вывели их на поверку. Зима,
>>>> под 40 градусов мороз... «Иванов! Петров! Броневой!». — «Здесь! Здесь!
>>>> Здесь!». Прибыл новенький, отец смотрит — на самом краю стоит тот
>>>> мальчишка, младший лейтенант, в шапочке, в каком-то пальто тоненьком,
>>>> весь трясется от холода. «А бригадиром у нас, — вспоминал он, — был
>>>> двухметровый матрос с крейсера «Аврора»: первым началу революции залп
>>>> дал — за это и сел». Отец подошел к нему: «Смотри, тот, который мне
>>>> зубы выбил, прибыл, стоит...». Бригадир к замначальника колонии сразу:
>>>> «Слушай, новенького в мою бригаду давай!».
>>>> Пошли рубить лес (или пилить), было, наверное, полшестого утра, идти
>>>> далеко, мальчишка совершенно закоченел, да и голодный, сел на пенек.
>>>> Отец говорит матросу: «Садиться нельзя — он может замерзнуть!». —
>>>> «Ладно, я ему скажу». Рубили, пилили, мерзли, снова рубили, работали
>>>> целый день, про мальчишку забыли... Отец вспоминал: «Возвращаемся,
>>>> смотрю — на пеньке что-то ледяное — непонятная какая-то скульптура!».
>>>> Показывает матросу, бригадиру этому: «Не он ли?». — «Щас проверим.
>>>> Ну-ка, дай лом» — и ломом как ударил! «Никогда, — говорил отец, — не
>>>> забуду: брызги, как бриллианты, в стороны разлетелись!» — замерз...
>>>>
>>>> Вообще, ты знаешь, мне много лет, и от того, что называется прожитой
>>>> жизнью, у меня два чувства остались — чувство страха (которое я уже
>>>> изжил, потому что теперь ничего не боюсь) и чувство голода: вечный
>>>> голод и вечный страх!
>>>>
>>>> В кабаке сидели всегда три компании: одни — фронтовики: молодые
>>>> ребята, без руки, без обеих рук, без ноги, вторые — воры в законе:
>>>> человек восемь, шикарно одетые, и третья компания — хулиганье, все в
>>>> наколках, отвратительные. Я между тем весь репертуар Лещенко,
>>>> Вертинского, Козина выучил, все тюремные песни знаю и все военные. Как
>>>> ни странно, воры в законе военные заказывали — может, для фронтовиков:
>>>> «В кармане маленьком моем есть карточка твоя...», «Землянку»,
>>>> фронтовики — Лещенко, Вертинского и Козина, а хулиганье брало
>>>> тридцатку (она красного цвета была), наматывало на вилку — и так нам
>>>> врезало, что однажды старика насмерть чуть не прибили. Бросали и
>>>> кричали: «Мурку!», «По тундре»!» — и надо было все исполнять.
>>>>
>>>> Вот там-то с одним из воевавших я познакомился — молодой мальчик,
>>>> слушай! Он однажды пришел — три медали «За отвагу» у него на груди! —
>>>> столько я больше никогда не видел, только две. Спросил у него: «Скажи,
>>>> а что надо, чтобы три такие медали получить?». Он ответил: «Ну, первую
>>>> дали, когда немецкого полковника в плен притащил». — «Один взял?». —
>>>> «Да. Вторую, когда два танка подбил». — «А чтобы третью дали, надо,
>>>> наверное, выстрелить в самолет?». Он улыбнулся: «Я выстрелил и попал в
>>>> бензобак — не «мессершмитт» сбил, а «юнкерс», и вот в той программе,
>>>> где у меня интервью брали, я сказал: «Я обращаюсь к министру обороны
>>>> России: нельзя ли узнать, сколько в войну было людей, которые три
>>>> медали «За отвагу» имели? Не думаю, что очень много, потому что эту
>>>> награду только рядовым солдатам...
>>>> — ...за личную храбрость...
>>>> — ...давали, и она выше, чем звание Героя Советского Союза, чем три
>>>> ордена Славы! Интересно, сколько в России, Ук­ра­ине, Беларуси, не
>>>> важно, — в живых их осталось и нельзя ли хотя бы к Героям Советского
>>>> Союза их приравнять?».
>>>> Передачу ту в эфир не пустили, причина мне непонятна, но сейчас я
>>>> очень рад, что тебе об этом сказал — может, украинские власти выяснят,
>>>> сколько воевало их, с тремя медалями, и сколько уцелело?
>>>>
>>>> — Вот скажите, как после этого Ленина вам не любить?
>>>> — Нет, я его не люблю — Ленин выступал в здании нашего театра,
>>>> «Ленкома», на III съезде комсомола, и такую сказал вещь: «Между добром
>>>> и злом нет никакой разницы: добро — это то, что за советскую власть, а
>>>> все остальное — зло!». Гром оваций раздался, но ведь это было дано
>>>> указание...
>>>> — Конечно!
>>>> — Все, конец! Странно — вроде ж учился, интеллигентный человек...
>>>> Значит, не совсем интеллигентный, наверное, потому что «интеллигенция
>>>> — говно», ее выслать, расстрелять надо...
>>>> — Злой...
>>>> — А вот почему? Может, потому что маленький... Не знаю, отчего он
>>>> таким стал — просидел очень комфортно в Швейцарии, получал деньги...
>>>> — Может, мало получал?
>>>> — Нет, много — Сталин и Камо привозили.
>>>> — Налеты делали — будь здоров...
>>>> — Он хорошо в швейцарских ресторанах питался, на велосипеде ездил, что
>>>> тоже здорово, но, мне рассказывали, когда выпивал, очень злой
>>>> становился. Вот однажды принял на грудь и сказал молодому Сталину:
>>>> «Эй, ты, осетин! Пляши!» — и тот сплясал, после чего уже сам начал
>>>> делать такое с Хрущевым. Или Микояну подкладывал кусок торта...
>>>> — Дедовщина!
>>>> — Причем повальная, всенародная. Я не знаю, где раньше концлагеря
>>>> начались — у нас или в Германии? Надо проверить — мы же до сих пор не
>>>> можем установить, сколько в войну погибло и сколько из-за репрессий:
>>>> можно посчитать или нет?!
>>>>
>>>> Ну а уже после «Семнадцати мгновений...» вызывает меня директор Театра
>>>> на Малой Бронной Илья Аронович Коган...
>>>> — ...ой, плохая какая фамилия...
>>>> — ...причем во всех смыслах (смеется), а у него сидит женщина —
>>>> инструктор Краснопресненского райкома. Он вышел: «Я пойду, а вы
>>>> побеседуйте», и она мне: «Есть мнение, что вам нужно вступить в
>>>> партию». Я уточнил: «Чье мнение?». — «Ну, есть мнение...». Я говорю:
>>>> «Я этого не понимаю, это абстрактно. Ваше мнение?». — «Нет». — «Так
>>>> чье же?». Она помялась: «Виктора Васильевича Гришина» — это член
>>>> Политбюро был...
>>>> — ...первый секретарь...
>>>> — ...московского горкома партии. «Передайте Виктору Васильевичу, — я
>>>> ответил, — что у меня другое мнение. Я пытался вступить в партию после
>>>> комсомола — меня как сына врага народа, хотя он уже был
>>>> реабилитирован, не приняли, и вообще: в партию вступают по двум
>>>> причинам — либо по зову сердца, что я хотел тогда сделать, либо из
>>>> соображений карьерных. С точки зрения карьеры мне туда идти нечего —
>>>> она у меня сделана: меня знают, благодаря этому фашисту я хорошо
>>>> зарабатываю...». Она вопрос
>>>> задала: «На партию вы обижены?». — «Да, — я ответил, — обижен: и на
>>>> партию, и на советскую власть — на всех, кто наверху». — «Но вы же
>>>> звание народного артиста СССР ждете...». Я рукой махнул: «Да дадите —
>>>> куда денетесь?». Она: «Дадим, но гораздо позднее». Я: «Ну и...
>>>> — ...подожду»...
>>>> — Точно!
>>>>
>>>> Я долго не был информирован, что она на дачу к нему ездила, а Андропов
>>>> посмотрел и сказал:
>>>> «Это Плятт, это Евстигнеев, это Тихонов, а вот этот, похожий на
>>>> Черчилля, тот, который Мюллер, кто? Броневой? Я знал в Киеве Броневого
>>>> — я тогда учился, и человек с такой фамилией меня приютил. Два месяца
>>>> жил у него, он меня кормил и поил — без него с голоду бы умер».
>>>> — Потрясающе!
>>>> — Это дядька мой был, а я и не знал!
>>>>
>>>> — Вы часто негодяев играли — почему?
>>>> — Такая морда.
>>>> — Жирная, как сказал Эфрос?
>>>> — Нет, строй лица не положительный. Положительный — у Стриженова,
>>>> Ледогорова, Кузнецова...
>>>>
>>>> Медведев спросил: «Какие у вас просьбы и пожелания?», а я плечами
>>>> пожал: «Никаких». Он удивился: «Как?». Я: «А что, все что-то клянчат,
>>>> да?». — «Все!». — «Ну а мне ничего не надо». — «У вас дача есть?». —
>>>> «Дачу, Дмитрий Анатольевич, у нас нормальный человек иметь не может —
>>>> ее может иметь Путин, вы или Лужков». — «Почему?». — «Потому что у вас
>>>> трехсменная охрана, по 50 автоматчиков, вертолеты — значит, дом не
>>>> сожгут и не взорвут», а Галкин вон построил дачу, по глупости своей...
>>>> — ...в деревне Грязь...
>>>> — ...да-да, и он получит в свое время, когда поддадут. Нельзя этого
>>>> делать! — это возможно в Германии, во Франции, Англии, Америке, но не
>>>> у нас.
>>>> — Вы так Медведеву и объяснили?
>>>> — Да: у меня двухкомнатная, сказал, квартира, и мне ничего больше не
>>>> нужно — он очень был удивлен.
>>>>
>>>> — Вам 85 лет: какое оно — ощущение возраста при такой ясности ума? Вот
>>>> я с вами общаюсь — и восхищен, честно!..
>>>> — Ну, Пушкин же сказал: «Под старость жизнь такая гадость» — откуда он
>>>> это в 27-28 лет знал?
>>>>
>>>> — Я все-таки хочу, чтобы вы жили 120 лет, и искренне этого вам желаю...
>>>> — Талант — это чувство меры, значит, и в том, сколько жить, надо меру
>>>> знать. Не нужно перебирать и в этом, потому что дотянуть до состояния,
>>>> когда ты беспомощен и ничего не можешь, ужасно.