Энтропия Nema_Alex.

Эпиграф: «Нужно бежать со всех ног, чтобы только оставаться на месте,
а чтобы куда-то попасть, надо бежать как минимум вдвое быстрее!»
Как уже говорилось, по традиции: энтропия — вещь хорошая. Большая. Общая. Всеохватная.

В компьютерных играх-стратегиях реального времени, где условное положение игрока — на небесах, то есть сверху над местом действия, есть такая фишка: участки карты (или местности), на которые не ступала нога игрока (его персонажей, игровых агентов), для игрока закрыты непроглядным туманом, и что они собой представляют, неизвестно. Менее распространена другая фишка: открытые, разведанные, и даже освоенные, участки территории, если на них долго не происходит никакой активности со стороны игрока, затягиваются опять тем же туманом. И даже для того игрока, кто НАД миром, кто в небе, это — ТАК. Так энтропия выглядит визуально в проекции на всё-вообще. Освоение, узнавание, организация в любой форме чего угодно требует усилий, считай — энергии, даже поддержание любого состояния требует усилий, при отсутствии или недостаточности которых территория начинает, как сказано выше, возвращаться в первоначальное одичальное состояние, по известной максиме «в отсутствие порядка наступает хаос» и родственной ей «протестантской» «мудрости», вынесенной в эпиграф. Собственно, энтропия — это та штука, которая делает положение таким. Этакий универсальный канал утечки порядка в out, преобразующий казус в ребус, ляпсус в узус, сапиенс в люпус. И чем дальше в этот лес, тем враждебней расклад и устойчивей равновесие.

Энтропия как понятие в переводе на язык цифровых систем — это raw error rate, а в переводе на язык аналоговых сигналов — уровень характер искажений, шумов, наводок.

Если вернуться к аналогии со стратегическими играми, то они представляют собой противостояние с некой силой, противником. При этом твои ресурсы исчерпаемы, а вот ресурсы противника — неизвестны, значит, условно бесконечны, в такой ситуации, фактически, речь идёт уже о противостоянии, в котором ты, так или иначе, отступаешь. Отступление имеет стратегический характер. Исчерпаемость. Ты исчерпаем, другая сторона — нет.
_________

Энтропия — это и целина, которую облагораживает человек, пытаясь обустроиться на новом месте, и скала, которую  бурит  рубит, желая что-то построить, и ветер и волны, которые всегда против . Это и та естественность, которая отвоёвывает мир назад, когда усилия по удержанию порядка и ясности перестают быть достаточными или адекватными. Также, энтропия — это тот самый туман одичания, накрывающий мир при недостаточности или неадекватности усилий на поддержание ясного разума... А с самим разумом, неспособным, неважно, в силу каких причин, поддерживать себя в ясном состоянии и твёрдой памяти, происходит то самое угасание.

Энтропия — это и космическая пыль, что покрывая всё, делает всё одинаковым, и волна, что, размыв рисунки на песке, взялась за причал, и тот протеин, который блокирует нейронные связи, превращая личность в колонию микроорганизмов, при болезни Альцгеймера.

Энтропия — это написанное самым мелким шрифтом и накрытое шапкой-невидимкой условие, в силу которого нужно бежать, чтобы хотя бы оставаться на месте.

Жизнь субъекта — главным образом, игра субъектом против энтропии.

В честной игре против энтропии — тебе всегда шах.

В азартной игре против энтропии у тебя может быть столько тузов, сколько предусмотрено правилами, а у неё — сколько угодно.

Отказ от игры, даже «буддийский», равносилен проигрышу, даже если и растянутому во времени.

То, что принято называть «интересом к жизни» — это мера того, насколько человеку нравится геймплей.

Вечером 19 апреля и в ночь на 20, вот прям ни раньше, ни позже, в Иркутске проходила культурная акция «международная ночь тротуарной астрономии» (Sidewalk Astronomy Night), в нескольких точках города на улице были установлены настоящие перископы воображения — телескопы, позволяющие душам земным чуть возвыситься, созерцая тела небесные. Лучше сего подарка человечеству представить трудно. Например, у Шпиля, в недавнем прошлом смещённого с престола Царём Императором и его зоркой боевой подругой Гарпией Двуглавой, было два смотрящихся на улице и удивительно и беззащитно, как всякая сложная точная техника в неприспособленных для неё условиях, телескопа и весьма благополучная, хотя и очень динамичная демографическая ситуация. Две очереди были длинны и змеизвилисты, но добры, бодры, веселы и под яркой Луной двигались очень быстро. К созерцанию в этом месте, как явствовало из проспекта, предполагались: Большая Луна, разъярённый Юпитер и Мудрейший Сириус. Лично мне раньше смотреть в телескоп не приходилось. Вот, что значит «центр». Стоит воткнуть в землю палку — и она превратится в дерево в новую земную ось.

Кроме того, как оказалось, в ту же ночь проходила акция под кодовым названием «Библионочь» с разного рода ночными мероприятиями в библиотеках. Дааа, озаботившись чуть раньше,  чем при виде хвоста уходящего поезда, можно было (бы) устроить себе целую праздничную культурную программу, (тем более, что я, всё равно, не умею «наслаждаться мгновением», мне надо всё пережить либо до, либо после обрефлексировать, а в момент, когда непосредственно происходит событие — выполняется программа, система занята); правда, думаю, мне, категорически не являющемуся книгочеем, в библиотеке, месте, где книга — предмет сакральный, причём на окололитературном ивенте для «своих», то есть библиофилов, людей, для которых это, вообще, предмет чуть ли не культа, присутствовать было бы неловко, как будто на чужой праздник припёрся с фигой в кармане. Хотя, судя по всему, «Библионочь» по стране продавливалась сверху, поскольку, как сообщали и показывали, в Москве в Ленинской библиотеке даже запускали народ в книгохранилища, куда, вообще-то, запускать нельзя, и народ пальцАми листал старые и раритетные книги, прикасаться к которым полагается только в перчатках, а это, по-моему, перебор, не могу представить, чтобы библиотекари по своей воле учинили такое.

Бодрствовать ночью — люблю, только вот не знаю, есть ли где в том районе такие ночные места, куда, по окончании подобного похода, можно было бы зайти в два-три ночи и спокойно, попивая чаёк с корочкой хлеба с солью на мягком диване под тихую музыку или лёгкое кино, дождаться утра, когда начнут ходить междугородние автобусы, чтобы уехать домой.

Рубато — вещь, по традиции, очень хорошая.  Дикая!  Древняя!  Хтоническая!  Эвристическая! Честно говоря, после поста  психологического триллера  про внутренний стержень у меня что-то в голове переклинило и запустился моторчик, переиначивающий песни; теперь — то и дело — кааак чего послышится, так послышится... В этом русле и рассмотрим, ибо — разве можно упускать такой повод!

Песенка контрабартистов Исполняется на ужжассно известную мелодию. Только у них там два куплета, у меня три; бывает.

Мы артисто, не бандито и совсем не аферисто, Oh, yesss! мы игранто музыканто акробато инструменто. Oh, yesss! Зрителя-то удивлянто оркестранто-хулиганто, Oh, yesss! то и это исполнито упованто на эффекто. __________ Мы игранто как-попато, мимо нот, после вчера-то... Oh, yesss! Дириженто покраснето волоса-то вырывато. — Oh, yesss! Синкопато непристанно, постоянно форте-пьяно Oh, yesss! и рубато беспардонно, и плеванто на каноно. __________ Журналисто- колумнисто написат-о-нас в газето, Oh, yesss! публикато набеганто раскупанто все билето. Oh, yesss! Время-tempo на концерто просвистенто ун-моменто, Oh, yesss! а в конце-то все встают, даря нам гранд-аплодисменто! а в конце-то все встают, даря нам град аплодисменто! а в конце-то все встают, даря нам гром аплодисменто!

____________

Или так, кратенько: Песенка замечательного соседа Мы врубато килоВатто диско, ленто и кассето. Oh, yesss! И соседо — недоспато ажитато озверето. Oh, yesss! Дни и ночи непрестанно, меццо-форте-меломано, Oh, yesss! а когда-то и фортиссимо плясато до упадо. А вообще-то, байка это, мы плясанто не ументо.

Эх... Не выходит каменный цветок — будем выкладывать орнамент Не складывается на всё один общий потом, значит, победу торжествует формат слова отдельным постом

Андромеда lj_roni_14

Как уже говорил, про каждое слово начать хочется так: Андромеда — вещь очень хорошая. Книжная. Однако, продолжить начало, в любом случае, важно уточнением, что «Карл Маркс и Фридрих Энгельс — это не одно и то же лицо, а четыре совершенно разных человека».

Первое, что я могу сказать, это то, что благодаря использованию слово «Андромеда» практически исключительно в одном родительном падеже, для меня оно долгое время имело множественное число, как часы, весы или, на худой конец, рыбы, те, что тоже «космические» пришельцы из созвездия «Зодиак». Ну в самом деле, если есть астероиды и, тем более, метеориты, кометы, то почему бы не быть андромедам, объектам того же ряда... Так и думал в пять лет, что туманность Андромеды — это много андромедов. А лет в 6, наверное, услышал по радио спектакль, из которого вынес, что во-первых, не андромед, а АндромедА, во-вторых, это  не ос, а полосатый мух  не метеорит, а такая тётенька с музыкальным голосом, в-третьих, что она какая-то там богиня. Если первые два пункта были достаточно удобоваримы для принятия как факт, то третье нуждалось в осмыслении:

Что-то мне читали, а что-то я слышал про древнюю Грецию, что у них там есть мифы и боги, думал, ориентируясь на разного рода сказки, что их боги — это вроде волшебники, по-нашему, самый главный добрый волшебник — это Бох (и это было всё, что о нём известно), а как зовут самого главного злого волшебника я не знал, ну не Карабас же Барабас, в самом деле. Но знал, что злые волшебники — это маги и колдуны, различал я их так: одни колдуют там, где находятся в любой данный момент, а другие — в своей тайной «лаборатории», какие кто — уже не помню, за давностью. Заключил, что: во-первых, если маги и колдуны — это злые волшебники, то боги — надо полагать, добрые волшебники, и во-вторых, что не все боги и маги — это старые кощееобразные дедки и ягоподобные бабки.

После разрешения этой путаницы возникла другая: Теперь Андромеда путалась с Атлантидой и Антарктидой, которая находилась толи на Юге, толи на Севере, но это уже просто потому что попробуй разбери из какого-то фильма, что Арктика и Антарктика, (Ант)Арктика и Антарктида, Антарктида и Атлантида, особенно, если учитывать, что Атлантида — это к мифам и богам, а хоть на Юг, хоть на Север — это даже для бешеной собачьей упряжки тот ещё крюк...

Классу ко второму, наверное, наступила какая-то определённость хотя бы с тем, что это всё, как и биология и геология, скажем так, не совсем одно и то же, ненужное было вычеркнуто, в финал вышли Андромеда и Атлантида. Или Антарктида?.. — Сейчас это кажется более логичным, а как получилось тогда, уже не помню.

И вот, только-только всё устаканилось, как дома обнаружилась книжка, такая небольшая, тёмная, с твёрдой обложкой с фиолетовым звёздным небом и облезлыми углами, на которой большими белыми буквами было написано... АЭЛИТА!

По звёздному небу на обложке и нескольким прочитанным предложениям с первых страниц я понял, что это «про космос», соответственно, решил, что Аэлита — это либо планета, либо какая-нибудь там  диалектика  галактика... Потом мне сказали, что на самом деле, это, во-первых, гражданочка, во-вторых, инопланетного происхождения. Первое разочаровывало, второе окрыляло. Правда, я эту книжку, всё равно, так и не прочитал. Но зато, даже заканчивая вуз, ещё помнил, где она находилась. За колонкой стояла-лежала в шкафу.
___________

Все предложенные слова я вбивал в поиск и бессистемно заглядывал в результаты, просто чтобы раскрутить моторчик, пошёл по ссылкам в википедии, и набрёл на «Плеяды» — и, о ужас (!), текст, особенно, состоящее сплошь из ссылок начало статьи, воспринимается так, как будто его писал Корчеватель, беря имена из базы данных, вроде: «Глокие куздры — в древнежреческой нимфологии дочери Глока Гука и Даздры Гваздры: Мурзя, Пуcя, Хрюся, Клуся и Вася». Так и хочется руки и очи воздеть к небесам и патетически воскликнуть «Оо, мой мооск!!!»

И — слава магу, догу, багу, и логу — я ТОГДА не знал слова «А(ртем)ида»!   

Часы — вещь очень хорошая. Я их в детстве разобрал много (одних больших будильников — штук 5-6). Как я понимаю, среди игрушек советского мальчишки сломанный будильник всегда стоял на особом месте, делить которое мог разве, что с лупой или каким-нибудь мотором. Особенно мне нравились большие «хозяйские» гранд-будильники, которые, даже когда уже не могли ходить стоя (а шли только лёжа на стекле циферблата), но звенели яростно, самоотверженно и беспощадно, в первый момент аж проворачиваясь вокруг собственной оси, так, что если подложить такой в наши дни человеку, в силу возраста незнакомому с той эпохой, можно его заикой оставить. У меня были даже детские «игрушечные» часы, о которых упоминал раньше. А вот, чтобы отремонтировать или собрать часы, такого не было, хотя было дело, даже покупал конструктор для сборки.

Забавно, что я точно помню, даже уже рассказывал, как научился определять время на механических часах, хотя, на самом деле, чему я тогда научился, это не узнавать время, а мыслить величины в пропорции, и уже посредством этого мыслительного приёма узнавать время по часам, что, кстати, наверное, больше всего затруднило самообучение узнаванию времени на электронных часах в последствии, когда таковые появились в доступе, впрочем, это не было актуальной проблемой, поскольку мне тогда было 6, и это были долго остававшиеся единственными электронными ручные часы отца, с очень плохо для меня читаемым ЖК экраном с какими-то палочками. Кроме всего прочего, до школы, хотя и мог делать арифметические действия с многозначными числами в уме, имел весьма смутное представление о позиционности цифр. И ведь главное, помню, как вопрос с позиционностью устаканился, в первом классе учительница сказала чуть ли не в самом начале, когда ещё там палочками до 10 считали, мол, последняя цифра — единицы, а первая — десятки, а дальше ещё сотни будут. А я ещё с чёрт-знает-каких времён дома многократно спрашивал, как, как, как... Мне что-то рассказывали, мол, вот так будет девятнадцать, а так девяносто один, с примерами и образами, но за несколько лет никто не удосужился объяснить принцип, почему так, то есть дать элементарный ключ, будь то закономерность или хотя бы категория, которую бы можно было понять, а не выучить, как «чеовасинаратеуматако» песенку на японском в детсаду. Это, наверное, было самым обидным, за первые недели в школе. То есть, на первом месте, конечно, была радость от того, что, наконец, «дошло», но фоном, всё равно, чувствовалось, что меня очень долго водили за нос. Впрочем, я хорошо знаком с тем, как трудно подчас ясно и логично сформулировать/описать какую-то, казалось бы, элементарную вещь, да даже слово подобрать...

А вот читать «электронные» цифры я научился — с помощью калькулятора, который отец принёс с работы, причём тогда же, то бишь в том же сентябре. Увидел те же непонятные закорючки из палочек и спросил отца, что это значит, он показал, что вот эта фигура из сегментов, отдалённо похожая на 2, это 2, а вот это 4 (самая «трудная» непохожая цифра, сам бы я тогда мог догадаться — разве что методом исключения); я стал тыкать в кнопки, пытаться сопоставить то, что нажал, с тем, что вижу на экране, когда стало получаться уверенно, попробовал трюк для самопроверки посредством выполнения арифметических действий с целью прочитать неизвестное число, которое можно проверить: например, складываем два четырёхзначных числа на калькуляторе, читаем ответ, потом то же самое — в уме, и сверяем.

Кстати, о позиционности цифр. В прошлом посте про детсадовский секстильон есть картинка с куучей нулей. Так вот, интуитивно к моменту, когда происходила та история, я как норму уже усвоил, какие цифры идут впереди, какие позади, но самой идеи разрядности в голове не существовало, а число воспринималось, как иероглиф, нечто целое, состоящее из нескольких цифр, ну и, например, в каком порядке идут цифры в числе 965, сперва 9, потом 6 и 5, было интуитивно понятно, а вот двузначные числа — буксовали, скорее всего, из-за «надцатых», где всё наоборот, и края путались, как лево и право, чёрное и белое, плюс и минус, география и биография, Кобзон и Лещенко, грузовик и трактор, самолёт и вертолёт, дядя и тётя и все такое прочие, коварно запутанное.

Пока это писал, вспомнил. Выше я сказал, что не собрал ни одних часов, но это неправда; правда звучит так: не собрал ни одних механических часов, а одни электронные-таки собрал, во втором или третьем классе. Это был продававшийся в виде набора деталей конструктор (ещё один, другой, не тот, о котором упоминал выше и который так и не собрал) под названием «Часы — Электроника», довольно большие (размером, ориентировочно, 16х8х4 см.) сетевые настольные часы с большим зелёным люминисцентным экраном, двумя будильниками, секундомером и таймером. Собрать я их, значит, собрал, но неправильно запаял перемычки между двумя слоями платы, в результате оно глючило и чучело. Потом это исправил отец, но только частично (оказалось, что в самой принципиальной схеме в инструкции были ошибки), в результате оно заработало, хотя и криво, настройки глючили, но как часы и будильник использовать было можно. Забавно, что хотя штука была, и в самом деле, довольно продвинутая для середины восьмидесятых и ну очень продвинутая для их первой половины, казалось бы, детский конструктор, а стоил как самолёт толи 5х5, толи 6х6 рублей, во всяком случае, никак не меньше, чем 4х4. Из инструкции к этому конструктору я и научился, наконец, пользоваться электронными часами, там было, наконец, ясно написано, какие цифры что обозначают и хотя бы то, что они разделены на два числа.

С этими часами связаны ещё две «естествоиспытательские» вещи:

1. Глядя на мигающий секундный знак, проснувшись, я видел, насколько быстрее он мигает в первые моменты бодрствования, причём, не всегда, а иногда — сразу нормально, а иногда очень быстро, может, раза в два, но за некоторое время (может, секунд 15) замедляется до нормального, правда, весь процесс отследить удавалось только при везении. Предположил, что это зависит от того, из какой фазы сна просыпаешься, наверное, первое — из быстрой.

2. В каком-то научно-популярном кино, может, даже из серии «В мире животных» узнал, что в глазу есть светочувствительные элементы разных типов, цветочувствительные с узким спектром «колбочки» и неизбирательные с широким спектром «палочки». Вообще, о чём-то таком я к тому моменту уже смутно догадывался, но что «палочки» чувствительнее «колбочек» и поэтому в темноте мы не просто не можем разглядеть цвета, а видим непосредственно чёрно-белое изображение, в голове-таки не укладывалось, и вообще, интуитивно оно догадывалось даже наоборот. И вот однажды просыпаюсь ночью в темноте и смотрю на большое ярко зелёное табло часов, едва-едва приоткрыв глаз, в щелку, фактически, и вижу — табло не ярко зелёное, а серое, такого тёплого серого цвета, как изображение на хорошо настроенном цветном телевизоре, у которого из-за слабого сигнала «выбило» цветность по порогу. Приоткрываю глаз — появляется зелёный, сощуриваю сильнее — зелёный выцветает, нашёл этакий диапазон сощура, при котором изменяется насыщенность. Поигрался, поудивлялся... Через некоторое время ещё определил, что эти элементы имеют разное время насыщения и отката: при быстром колебательном движении едва видного в темноте корпуса и яркого светящегося элемента, желательно, какого-нибудь насыщенного цвета, движения тёмной «тени» корпуса и яркой точки элемента будут несинхронны, точнее, скажем так, фазово некогерентны, мера несоответствия практически не зависит от яркости элемента, если она выше определённой достаточной, из чего я сделал вывод, что это именно эффект от разного быстродействия рецепторов. Проверял потом на светодиодах неоднократно. Правда, можно ли назвать сию иллюзию оптической, не знаю, ибо она как бы оптическая сама по себе, но иной природы.

Кроме того, эти часы питались от сети и сбрасывались, когда отключали электричество, издавая в этот момент характерный незабываемый звук — хриплый глиссирующий вниз последний пик удавленной мыши. Чем чёрт ни шутит, может, они до сих пор есть и лежат где-нибудь.

Мои первые ручные часы были хорошие, большие, с, как полагается, секундной стрелкой, и кажется, кварцевые. До того они несколько лет лежали в шкафу, а мне их «выдали», когда пошёл в школу. Но они вышли из строя как-то быстро, кажется, даже в том же первом классе, но уже не помню, как, толи я их лично тюкнул, толи они сами гикнулись. Вторыми были часы механические, «обычные», то есть без секундной стрелки, их жизнь была длинной и скучной: они у меня продержались несколько лет, вплоть до поездки на Чёрное Море с родителями в году номер 1986, и это отдельная сказка.

Главное, что я могу сказать про так называемый курортный пляжный образ жизни вообще и, в частности, все_возможные «семейные» поездки на разного рода курорты-турбазы, турбазы и дома отдыха, одно, по сравнению с этим всё остальное — мелочи, пыли подобные, ибо это, действительно главное:
Я ИХ НЕНАВИДЕЛ. Точка.

Начинается всё с того, что — дорога — все вымотаны — вселение... Первый день — изучаешь главные пути: от своего номера до столовой, кинотеатра, дискотеки, моря, речки, что там ещё... Второй день — изучаешь прочие окрестности. Третий день — привыкаешь к расположению всего, изучаешь более дальние окрестности, день проходит так-и-сяк, ну а с начала следующего дня начинаешь мучительно хотеть домой, считая от завтрака до обеда, от обеда до ужина, от ужина до кино, от кино до всё-равно — часы, круги вокруг корпуса, последовательные проходы всех этажей, зигзаги проходов по всем коридорам, ходки по дорожкам от пляжа к номеру, день за днём мучительно находя, на что бы ещё отвлечься от этого бесконечного давящего, выворачивающего наизнанку, ожидания. Что скрашивало это ожидание, так это наличие магнитофона, который мне родители с маньякальной настойчивостью «рекомендовали» оставить дома перед каждой поездкой, но я ещё более маньякальной настойчивостью, как правило, брал его с собой, ну а в тот раз — я поддался, наверное, потому что и мне иногда хотелось «сделать широкий жест» побыть хорошим мальчегом. В общем, шла первая неделя курортного месяца, тяжкие последствия моего малодушия уже обозначили свои контуры, предвосхищая расплату под палящим Солнцем, растянутую во времени. Срочно требовалась хоть какая-то защита от... Так вот...

Гуляли мы по городу, заходили в магазины. В одном я увидел приёмник «Невский», маленький, зато с КВ. Я давай уговаривать хотя бы приёмник купить, на что родители отмахнулись, что неудивительно. Однако, как раз, тогда в этом доме отдыха, надо было взвешиваться, причём, послезавтра. Мой вес был известен, и чтобы отказать мне в приёмнике не тупо, они предложили спор, мол, наберёшь килограмм ко взвешиванию — купим приёмник. Килограмм я к послезавтрашнему взвешиванию набрал, причём, честно. Нимагумалчять Молчу, как мне жрать два дня пришлось. И приёмник купили.

Дела пошли веселей, приём всяких иностранных КВ-станций был отличный, море, открытое пространство, глушилки не попадали достаточно точно в станции, которые глушили, следовательно, станции можно слушать. С этим приёмником мы как-то раз пошли на пляж, где отец крутил его, крутил, да так увлёкся, что забыл свои электронные часы, когда мы уходили. То было утром, а спохватились к вечеру. Я так в шутку сказал, мол, пойду искать, найду — мои будут хихи-хаха. Возражений, естественно, не последовало. Самое удивительное, что и нашёл. Правда они раскалились, экран почернел весь. Но остыли и очухались. Я просто принёс их в номер, отдал отцу и далее про свою шутку не вспоминал. Однако, через пару недель мы с отцом о чём-то поспорили, что кончилось игрой в шахматы на приз, с его стороны стояли эти самые часы, с моей тот самый приёмник, я выиграл часы, хотя, на самом деле, сейчас — почти уверен, что он мне их проиграл намеренно. В общем, возвращался я из той поездки — с приёмником и с «новыми» электронными часами «Электроника-5, экспериментальная партия» выпуска толи 80, толи 81 года, убегавшими вперёд на полторы секунды в год, с которыми дальше отходил всю школу и два первых курса вуза, потом они кончились.

Вообще, та поездка оказалась особенной, кроме приёмника и часов оттуда я вернулся ещё с несколькими важными вещами:

1. Я терпеть не мог курортный образ жизни, дело это скучное, оттого, покупались и читались внизу какие-то маленькие книжки-сборники фантастики, и вот мне из одной такой книжки с названием вроде «Антология зарубежного фантастического рассказа» запал один рассказ, который, может, и не перевернул, но во всяком случае, очень сильно потряс моё видение мира, в том числе и так называемой социальной реальности, восприятие разниц: людей, условий, установок, (воз)действий приводящих к одному эффекту или наоборот, непредпросчитываемое многообразие эффектов одного (воз)действия. Кстати, забавно, что в игровой форме аналогичную же идею развивали достаточно очевидно в отечественном мультике про коричневую мартышку, цветастого попугая, серого слонёнка и оранжевого удава, и где они привет передают, и где измеряют слонёнка в удавах, а удава в мартышках и попугаях, не зная про один на всех общий метр, и особенно, когда они делают зарядку и выясняют, что они органически разные — у попугая нет ушей, у удава ног, у слонёнка рук, у мартышки хвоста... или чего-то наоборот, не помню, но вот это несовместимое по умолчанию, но совместимое усилием доброй воли противообразие, которое невозможно преодолеть, но возможно координировать при наличии необходимой доброй воли, позволявшее героям находить общий язык в ситуации, когда объективные предпосылки указывают, скорее, на ненужность, а то и невозможность этого, было очень ярким открытием. Только, когда это была ассоциация ретроспективная, то есть мысль, специально выраженная в доступной для детей форме в мультике, не доходила, а вот от рассказа, ориентированного на совсем другую аудиторию — проняло. Я периодически порывался найти этот рассказ, но не знал ни автора, ни названия, а в 2006-7 — нашёл-таки: им оказался рассказ Шекли «Всё, что мы есть». (Найдя и прочитав, подумал, что в этом рассказе, точнее, в диалоге, которым он заканчивается, не хватает одной маленькой заключительной реплики вроде: «Думаешь?...».Предполагается, как я понимаю, что её мысленно произнесёт читатель, но её не хватает именно написанной.) Это, пожалуй, единственный случай, про который могу сказать, что литературное произведение отчётливо повлияло на меня, на мою картину мира, хотя вспоминать больше нравится — в юморном ключе — в контрасте и аналогии с вышеназванным мультиком. В широком смысле, тут вышло аналогичным образом с узнаванием времени по механическим часам: казалось бы, всего лишь время посмотреть собираешься, а приобритаешь мыслительный приём и категорию пропорции, выливающуюся в последствии в способность совладать с клубком напряжений, и казалось бы, всего-то обнаруживаешь яркий образ разнообразия с непредпросчитываемым характером взаимосвязей, а упираешься в ничто иное, как, выражаясь языком программирования, возможность соотносить/сопоставлять/связывать несопоставимые явным образом параметры через некоммутирующие операторы, что, в свою очередь, может начинаться с художественных аналогий, а потом само вылиться в статистический принцип соположения явлений. Этакое «введение в неопределённость» или «неопределённость для чайников».

2. В который раз уже повторяю мантру о скучности курортного образа жизни, но в доме отдыха был кинотеатр, где кино показывали каждый день, а иногда и по два фильма в день. В детстве я смотрел по телевизору, в основном детское, конечно, кино, а из «взрослого» — пожалуй, один научпоп, ну и фантастику, пожалуй. А тут получился месяц плотного погружения во «взрослое» художественное кино, причём, мы в кино ходили с отцом, а потом про него разговаривали, и вот, после просмотра и последующего препарирования определённой, скажем так, критической массы материала выкристаллизовалась некая идея, которую я несколько дней, ходя вокруг-да-около, не мог заформулировать, и собственно как мысль это озвучил отец, но, фактически, снял у меня с языка. Так уже практически перед отъездом посмотрели мы один фильм, всё в частностях с ним было хорошо, а вцелом — не понравился, а чем именно, я объяснить не мог, и вот тут отец и говорит, мол, а в нём смысла нет, а в фильме должен быть смысл, я, не очень понимая, что значит «смысл» в таком контексте, начинаю выяснять, мол, «А что, если смысла нету?», на это получаю ответ, мол тогда это плохой фильм. Если содержание той беседы переводить на язык нынешних слов, это было бы «сообщение», а то и, вообще, «месыч», то есть «фильм должен оставлять после себя не только ощущения-настроения и прочую эмоциональную жвачку, но и сообщение/месыч», а уж мораль это, идея или ещё какой разрывшаблона — дело третье. Так в землю было брошено семя новой формы внимания к произведению, а может, и к контенту вообще.

3. Во-первых, именно в той поездке узнал и, как мог, экспериментально подтвердил, что в синем цвете человек видит хуже, чем в более длинноволновой части спектра (не скажу конечно, что эксперимент, сделанный с помощью игровых автоматов, был особо корректным, но на тот момент — вполне устраивало, и даже выборка имелась). Также заметил, что если на дискотеке использовать всего один мигальный прожектор, то лучше, чтобы он был синий или голубой. А вот настоящие причины того, ПОЧЕМУ оно всё так, узнал только где-то четверть века спустя.

4. В первый раз задумался о разбирании звука на составляющие и о психоакустическом эффекте маскировки тихих звуков громкими и об отдельности явлений — звука и его восприятия/интерпретации как сигнала/кода.

Короче говоря, проявилось довольно много вещей, для которых в том мире ещё не было слов.

(Сам год был специфический: сначала родственники, жившие в Узбекистане, чуть не купили дом в Припяти, ещё дня три — и купили бы, но взорвался Чернобыль, а потом, возвращаясь с вышеупомянутого черноморского курорта, мы чуть не взяли билеты (отказались уже в последний момент) на «Адмирал Нахимов», на тот самый рейс.

Если уйти из детства на более отвлечённый уровень впечатлений, то часы, по-моему, более всего похожи на тамагочи: В них течёт какая-то своя, внутренняя, жизнь, постоянная, но она именно течёт, происходит. Если часы механические, то их, элементарно, надо заводить регулярно, а если электрические, то всё равно, она, эта их внутренняя жизнь, пополняется энергией человеческих предубеждений, когда на них смотрят, а если на часы не обращают внимания, и не возвращаться к ним периодически, их внутренняя жизнь иссякает. Это, конечно, обратимо, но всё-таки. Кроме того, часы — это своего рода обобщённое воплощение зашифрованного послания, ты на них смотришь, получаешь некий знак, смысл которого не определён, а каждый раз вычисляется заново. Мне всегда больше нравились часы, у которых идут секунды, будь то секундная стрелка или бегущие цифры; потому что часы без секунд — это просто так предмет, утилитарный, скучный, а с секундами, когда смотришь и видишь — стрелка движется, цифры бегут, это уже не просто так, а какая-то динамика, ритм, внутренняя жизнь, автономная, но которую уже посредством наблюдения и/или воображения можно проживать, заселять событиями.

Мне, вообще, нравится всегда иметь часы под рукой и периодически на них поглядывать, в школе учителя долбили по этому поводу, мол, вооот, он постоянно смотрит на часы, подгадывает по конец урока, и всё такое, патологически не понимая, зачем это всё. Для меня же это был не ритуал, но своего рода способ поддерживать двусторонний контакт с миром: посмотреть на часы и увидеть время — это примерно то же самое, что, высунуть башку в окно, провести пальцем по поверхности и услышать характерный скрип, там скрипнуть дверью или извлечь какой противный звук из линейки, стукнуть пальцем по столу или гукнуть на стену — и услышать в ответ звук и резонанс от стола и эхо от стены, изменить где-нибудь какие-нибудь настройки где-нибудь, там громкость, яркость, верх, низ... да любое мелкое действие без пользы, из праздного фонового интереса. В общем, и сейчас вот — у компьютера есть таскбар, в таскбаре есть часы, и это есть хорошо. А ещё подозреваю, что у меня к часам отношение примерно, как у некоторых мурстчинов к оружию, когда эстетично уже само то, что и как они есть, и идя, например, по магазину мимо отдела/витрины с хорошими/красивыми/интересными часами, я обязательно остановлюсь и на них поглазею. Хотя я не коллекционер по натуре — и, скажем, иметь пантеон часов мне никогда не хотелось. Было время, меня раздражало тикание, особенно, когда пристрастился к ночному, а значит, тихому слушанию музыки, потом само по себе раздражало, как, впрочем, и всякие звуки, например, с улицы. Потом в какой-то момент попустило. Сейчас думаю, что это из-за общей шумовой усталости от компьютера, действовавшего на нервы постоянно, а как компьютер стал менее шумным, так через некоторое время и это всё само прошло.

А вот, просто так, навеялось картинкой с нулями из анонсового прошлого поста и воспоминанием о попытке досчитать до сек...эээ... ладно, хотя бы до миллиона. Итак, «на картинке»:

Лестница в небо — с обратным отсчётом ступеней, в небе теряется путь вереницы нулей, сколько осталось, едва различимым гореньем мечется сквозь пелену пролетающих дней. «Сколько осталось?» — вопрос без ответа... да что там, сколько прошло, не всегда так уж ясно, и дверь новая ждёт — за любым... за любым поворотом. Прошлое — в прошлом. Гадай, что случится теперь...

___________

В моём городе есть музей часов. Это небольшое помещение в несколько комнат, в котором в наши дни то и дело проводятся разные мелко-камерные арт-мероприятия. В школьные годы я в нём бывал, явно, больше десятка раз, поскольку туда, хоть мимоходом, а заворачивала любая экскурсия.
Если прийти на экскурсию, то музей — он и в Африке музей, однако, если прийти не как «на экскурсию в музей часов», а на что-то другое, содержательно отдельное, так, чтобы «функция» объекта «музей часов» было не предметом рассмотрения, а обстоятельством пребывания с иными задачами, например, какое-нибудь музыкальное или литературное мероприятие, то всё резко меняется. Дело в том, что многие экспонаты там — действующие, они идут, тикают, звонят и даже показывают какое-то своё время. Это создаёт вполне определённую звуковую картину, а звуковая картина — это такая штука, которой только дай на что-нибудь наложиться, в процессе чего она создаёт фантастическое ощущение, не в смысле, что какое-то супер-бупер-ощущение, а в смысле сходности с некими реалиями, свойственным фантастике: что «живое пространство» вокруг, оно именно «живёт своей жизнью», как лес. Оно расположилось вокруг, оно заполняет своим воздухом объём и смотрит, следит, что это они все тут пришли и делают.
Однажды, уже в двухтысячных, был там на вечере любительского театра «Чудак», посвящённом юбилею Вампилова. Это было что-то вроде «литературной гостиной», с небольшими сценками-постановками, комментариями, монологами-диалогами, театрализованными дневниковыми записями, зарисовками, бардовскими песнями и рассуждалками на темы цитат. Шёл-себе вечер своим ходом, а в это время пространство ландшафта, облако часов вокруг, жило своей жизнью, тикало, периодически звонило, во всём своём количестве сливаясь в общность, природный ландшафт, которому, в общем-то, нет дела до всей этой компании, собравшейся на поляне, но наблюдать — наблюдает.
Думаю, в таком применении наш музей часов трудно переоценить, поскольку никакие прочие атрибуты «культурного места», будь то слои картин на стенах, этажи книг на полках или магическая арка рояля в углу не создают своим присутствием «живого поля», способного заполнить собственной жизнью любое действие, фоном которого окажется, чем и превратить любое действие в театральное.