Сегодня мы продолжим рассказ об удивительно талантливых поэтах предвоенного поколения, начатый статьёй о Павле Когане. Этому поколению, обожжённому революцией и войной, выпала недолгая жизнь. Они мало что успели сделать, но то, что успели, — оказало огромное влияние на тех, кто шёл за ними. Сегодня мы вспомним и послушаем стихи Семёна Гудзенко.

Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.

Мы пред нашим комбатом, как пред господом богом, чисты.

На живых порыжели от крови и глины шинели,

на могилах у мертвых расцвели голубые цветы.



Расцвели и опали… Проходит четвертая осень.

Наши матери плачут, и ровесницы молча грустят.

Мы не знали любви, не изведали счастья ремесел,

нам досталась на долю нелегкая участь солдат.

             

(Я знал, что Гудзенко из Киева.Но где жил не знал. И вот пару лет назад прогуливаясь п
о Киеву, на Тарасовской 

увидел эту мемориальную доску...)

 

Он родился в Киеве в 1922 году, подростком занимался в литературной студии Дворца пионеров, а в 17 лет поступил в Московский институт философии, литературы и истории. Когда началась война, он оставил институт и добровольцем ушёл на фронт. Воевал под Москвой, да и как поэт сложился — под Москвой, в страшную зиму 1941–1942 годов. Из его фронтовых записей:

… Когда ползёшь по снегу, когда пурга обжигает лицо и слепит глаза, но знаешь, что если встанешь — погибнешь, вспоминаются северные ребята Джека Лондона. И они ползли в пургу, в 50 градусов, голодали, но не сдавались…

… Ранен в живот. На минуту теряю сознание. Упал. Больше всего боялся раны в живот. Пусть бы в руку, ногу, плечо. Ходить не могу. Бабарыка перевязал. Рана — аж видно нутро. Везут на санях. Потом доехали до Козельска. Там валялся в соломе и вшах…

«Моё поколение»… Всё то поколение пошло под нож. Из каждой сотни пареньков 1922–1924 годов рождения в живых остались единицы. Семёну Гудзенко посчастливилось оказался среди этих самых «единиц». Смерть настигла его только в начале 1953 года. Но — настигла.

У погодков моих ни стихов, ни любви, ни покоя -

только сила и зависть. А когда мы вернемся с войны,

все долюбим сполна и напишем, ровесник, такое,

что отцами-солдатами будут гордится сыны.



Ну, а кто не вернется? Кому долюбить не придется?

Ну, а кто в сорок первом первою пулей сражен?

Зарыдает ровесница, мать на пороге забьется,-

у погодков моих ни стихов, ни покоя, ни жен.

           

Поэзия — честность, настоянная на страстности. Если не задыхаешься в любви и горе, стихов не пиши». Это тоже из записных книжек Гудзенко. Этот юноша в свои неполные 20 лет вот так и писал стихи — задыхаясь в любви и горе. Благодаря Илье Эренбургу, они стали известны ещё до выхода в свет первого сборника. К ним можно относиться по-разному, но нельзя к ним относиться равнодушно, потому что в них талант, сила и правда — та самая правда, которую потом назовут «окопной».

Этот, по выражению Евгения Евтушенко, «киевлянин, украинский еврей, русский поэт» успел написать только о войне. А у него в жизни и не было ничего, кроме войны. И он писал правду о том, что видел, писал правду, пытаясь в самом себе совместить несовместимое — любовь и ненависть. Евтушенко замечает:

… Весьма любопытно, как меняется тональность записей Гудзенко после доставшейся ему из первых рук истории о патефоне, до которой всех немцев он поголовно с презрением называл «гансами», а после неё ни разу так не назвал: «Интернационал». «Шесть немцев жили в одной избе. Трое уехали. Трое пришли. Велели хозяйке закрыть плотно окно и двери: «Давай патефон». «Ну, погибла», — подумала старушка. Завели громко пластинку. Они сели вокруг стола, вынули листочки бумаги и запели «Интернационал». Пропели весь. Один пожилой прослезился. Встали и ушли. Она их больше не видела»…

Как и Павел Коган, он был плоть от плоти своего времени и своего поколения. А времена не выбирают. И родину не выбирают. И судьбу. Романтик в солдатской шинели, Семён Гудзенко жил, как умел, и умер, как солдат.

Кто вернется - долюбит? Нет! Сердца на это не хватит,

и не надо погибшим, чтоб живые любили за них.

Нет мужчины в семье - нет детей, нет хозяина в хате.

Разве горю такому помогут рыданья живых?



Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.

Кто в атаку ходил, кто делился последним куском,

Тот поймет эту правду,- она к нам в окопы и щели

приходила поспорить ворчливым, охрипшим баском.
      

Стихотворение «Моё поколение» было написано в 40-х годах, но широко известным оно стало после выхода на экраны киноэпопеи «Цыган», где песню на стихи Гудзенко исполнил Михай Волонтир. Послушайте это исполнение 

«Мы пред нашей Россией и в трудное время чисты»… Народный артист СССР, лауреат Государственной премии РСФСР, Михай Волонтир стал тогда кумиром всех наших мальчишек. В безумии начала 90-х он в молдавском парламенте клеймил позором «русских оккупантов». Бог ему судья. Кстати сказать, через десяток лет, когда Волонтир серьёзно заболел, деньги на операцию собирали и эти странные, эти такие непонятные «оккупанты», а саму операцию делали, кажется, в Санкт-Петербурге. И в нынешней России Михая Волонтира по-прежнему ценят и искренне любят, как ценили и любили всегда.

               
Пусть живые запомнят, и пусть поколения знают
эту взятую с боем суровую правду солдат.
И твои костыли, и смертельная рана сквозная,
и могилы над Волгой, где тысячи юных лежат,-
это наша судьба, это с ней мы ругались и пели,
подымались в атаку и рвали над Бугом мосты.

…Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели,
Мы пред нашей Россией и в трудное время чисты.

               Стихи Гудзенко оказались необычайно созвучны внутреннему миру другого большого русского поэта — 
Владимира Высоцкого. Знаменитый спектакль Театра на Таганке, который называется «Павшие и живые», Юрий Любимов 
как раз и построил на стихах Павла Когана, Семёна Гудзенко и других поэтов того самого поколения. 
В октябре 1975 года Высоцкий вспоминал:

… Это очень дорогой для меня спектакль, потому что в этом спектакле я не только читаю стихи замечательного поэта Гудзенко, но это был первый спектакль, в который Любимов меня попросил написать песни профессионально, то есть и моя поэзия тоже входит в этот спектакль. Я играю там много ролей вместе. Это спектакль о поэтах и писателях, которые прошли через Великую Отечественную войну. Одни погибли, другие живы до сих пор, но на их творчестве лежит печать военных лет. И вот один из лучших военных поэтов, Семён Гудзенко, достался мне, я его играю и читаю его, ну правда, мне кажется, высочайшего уровня стихи о войне…

Вот как звучит «Моё поколение» в исполнении Владимира Высоцкого. 

Сила любимовского спектакля состояла в том, что не свои стихи актёры выплёскивали в зал, как выстраданные ими самими. Пользуясь выражением В. И. Новикова, режиссёрская установка была — «предельно вживаться» в стихи.

               
А когда мы вернемся,- а мы возвратимся с победой,
все, как черти, упрямы, как люди, живучи и злы,-
пусть нам пива наварят и мяса нажарят к обеду,
чтоб на ножках дубовых повсюду ломились столы.

Мы поклонимся в ноги родным исстрадавшимся людям,
матерей расцелуем и подруг, что дождались, любя.
Вот когда мы вернемся и победу штыками добудем -
все долюбим, ровесник, и работу найдем для себя.
Со стихами Семёна Гудзенко выполнить эту установку было для Высоцкого, вероятно, делом не слишком трудным. 
Читая следующее стихотворение, вообще невозможно отделаться от ощущения, что его написал не двадцатилетний Гудзенко 
в 1942 году, а сам Владимир Высоцкий четверть века спустя:

       ПЕРЕД АТАКОЙ

Когда на смерть идут - поют,
а перед этим
             можно плакать.
Ведь самый страшный час в бою -
час ожидания атаки.
Снег минами изрыт вокруг
и почернел от пыли минной.
Разрыв -
         и умирает друг.
И значит, смерть проходит мимо.

           Стихотворение «Перед атакой» Высоцкий очень любил и часто исполнял, да это и неудивительно. 
«Замечательные стихи», «мне просто повезло читать такую замечательную поэзию» — 
вот так он отзывался об этом стихотворении.

           
Сейчас настанет мой черед.
За мной одним
              идет охота.
Будь проклят
             сорок первый год
и вмерзшая в снега пехота.
Мне кажется, что я магнит,
что я притягиваю мины.
Разрыв -
         и лейтенант хрипит.
И смерть опять проходит мимо.

           Это стихотворение звучало, конечно, и в спектакле «Павшие и живые».

          
Но мы уже
          не в силах ждать.
И нас ведет через траншеи
окоченевшая вражда,
штыком дырявящая шеи.
Бой был короткий.
                  А потом
глушили водку ледяную,
и выковыривал ножом
из-под ногтей
              я кровь чужую.

      1942
«Минная пыль», «вмёрзшая в снега пехота», «окоченевшая вражда, штыком дырявящая шеи», «умирает друг, и значит, 
смерть проходит мимо», «мне кажется, что я магнит, что я притягиваю мины», «за мной одним идёт охота», «и выковыривал ножом
 из-под ногтей я кровь чужую» — господи, да буквально все эти образы совершенно в духе Высоцкого!

Премьера спектакля «Павшие и живые» состоялась 4 ноября 1965 года, подготовка же, естественно, происходила несколько раньше.

Сам Высоцкий, как мы видели, говорил, что «это был первый спектакль, в который Любимов меня попросил написать песни профессионально, то есть и моя поэзия тоже входит в этот спектакль». И он написал их, эти свои первые песни о войне: «Братские могилы», «Солдаты группы «Центр», «Звёзды», «Мы вращаем Землю». Смею предположить поэтому, что стихи Павла Когана, Михаила Кульчицкого, Семёна Гудзенко оказали решающее влияние на формирование того Высоцкого, каким мы его знаем.

Одной из песен, написанных Владимиром Высоцким в 1964 году специально для спектакля «Павшие и живые» и под его влиянием, была вот эта:

На братских могилах не ставят крестов,
И вдовы на них не рыдают,
К ним кто-то приносит букеты цветов,
И Вечный огонь зажигают.

Здесь раньше вставала земля на дыбы,
А нынче — гранитные плиты.
Здесь нет ни одной персональной судьбы —
Все судьбы в единую слиты.

А в Вечном огне виден вспыхнувший танк,
Горящие русские хаты,
Горящий Смоленск и горящий рейхстаг,
Горящее сердце солдата.

У братских могил нет заплаканных вдов —
Сюда ходят люди покрепче.
На братских могилах не ставят крестов,
Но разве от этого легче?..

А завершить свой рассказ о Семёне Гудзенко мне бы хотелось следующим его стихотворением, написанным примерно тогда же, когда было написано и стихотворение «Перед атакой».

       НЕБЕСА

Такое небо!
        Из окна
посмотришь черными глазами,
и выест их голубизна
и переполнит небесами.

Отвыкнуть можно от небес,
глядеть с проклятьем
                и опаской,
чтоб вовремя укрыться в лес
и не погибнуть под фугаской.

И можно месяц,
           можно два
под визг сирен на землю падать
и слушать,
       как шумит трава
и стонет под свинцовым градом.

Я ко всему привыкнуть смог,
но только не лежать часами.
...И у расстрелянных дорог
опять любуюсь небесами.

      1942

Валентин Антонов

http://www.vilavi.ru/sud/290607/290607.shtml