В конце  70-х. – начале 80-х в нашем городе проходили джаз-фестивали. Незабываемое время. То, что на просторах Сов. Союза было в подвалах, подпольно и негласно, у нас – открыто. Воистину, как сказал  Бродский: если суждено в империи родиться, лучше жить в провинции, у моря… И городская мода была в Тифлисе  европейского уровня, и печатались сборники полукрамольных Вознесенского, Ахмадулиной, Тарковского..
Так я о джаз-фестивале. Приезжали к нам со всего Союза и даже из-за границы. Помню – толстая-претолстая Долина в жутком  желтом платье с оборочками вышла на сцену и …запела. Кто там смотрел потом на ее платье ! Или на ее толщину.  Вот не помню,  в каком году, – приехала Машина времени. Хотя это совсем не джаз. По-моему , они приехали как гости фестиваля и дали концерт – пол  -отделения, или  большой блок песен –не помню. Но главное, что все шли на Машину времени. И брали штурмом вход в Филармонию. О, это отдельная история. Там были  2 или 3 узкие двери, в которых стояли бабульки-контролерши. Народ приходил на такие концерты  часа  за два до начала, потому что билеты уже были раскуплены и перепроданы, так что  мы просто надеялись на  авось – или кто будет продавать с рук, или как-то можно будет просочиться. С рук не продавал никто. Так что все терпеливо ждали, когда откроются двери и будут запускать. Вот тут все и начиналось. Такой толпы, атаковавшей  входы, я больше не помню . Милиция, которая парами  и очень чинно прохаживалась до концерта и делала замечания особо вольным  товарищам (напр., я уселась на высокую каменную подставку для этой зеленой страшненькой  Музы, которая перед зданием, ко мне тут же подошли и строго сказали, что на этом сидеть нельзя! Я спросила: почему?  На что ответ был: нельзя! И меня хотели даже за ручки стащить оттуда. Веселое  время!) Так вот,  милицейские   пары  как-то мгновенно, толпой  были разбиты и вообще испарились.  Открыта одна створка,  бабульки на контроле  пропускают счастливчиков с билетами, а толпа напирает сзади, бабульки сначала ругаются, когда пролезают безбилетники, потом с жалобными лицами  отодвигаются в сторону и пропадают – кому интересно, где они;  мальчишки,  ворвавшись в фойе,  открывают  изнутри  вторые  створки,  и вся масса  втекает в проемы, вбегает в зал, занимает чужие места, усаживается на лестницах в проходах и ждет начала.
Вот так это было. Могу ли я не любить Макаревича после такого? Такого разного. Сейчас в его голосе и глазах какая-то грустинка. А на пальцах перстни. Но мерцает, мерцает огонек. Пока горит свеча.