В своём романе "Всё поправимо" Александр Кабаков очень много внимания посвящает подробнейшему, тщательнейшему, скрупулёзнейшему описанию одежды персонажей. Вплоть до мельчайших деталей. Наверное, неспроста...

***

"..Погладив брюки, отец сразу начинал одеваться. Мгновенно сбрасывал пижамные штаны и, оставшись в синих очень широких трусах, стоя, с невероятной ловкостью просовывал тонкие жилистые ноги в узкие нижние части бриджей, вздергивал их доверху, так что стеганый высокий корсаж долезал почти до подмышек, и стягивал его сзади вороненой зубастой пряжечкой, прикусывавшей матерчатый хлястик. После этого, шлепая нижними завязками штанин по полу, он шел к шкафу, брал из узкого, бельевого отделения выстиранную и выглаженную матерью пару чистых портянок и садился обуваться на маленький, будто игрушечный венский стульчик..."

....

"..Он расстегнул ее пальто и снял его, выворачивая рукава. Платок она распутала сразу и положила на колени, но берета не сняла. С мелкими кнопками на спине платья он возился долго, подковыривая каждую ногтем, а потом просто потянул, и они разошлись с тихими щелчками. Под платьем на ней была шерстяная безрукавка без застежки, которую он потащил кверху, но она немного сопротивлялась, и он безрукавку оставил, подняв до подмышек. Обнаружилась широкая полотняная лента лифчика с шершавыми линиями швов, которыми были простеганы чашечки. Он сунул руку ей за спину, но она откинулась, прижалась к своему полуснятому пальто, и ему стало неудобно. Пожалуйста, сказал он, ну, пожалуйста. Она посидела минуту с закрытыми глазами - ему было видно в темноте - и перестала сопротивляться совсем. Ему удалось довольно легко справиться с крючками лифчика на спине. Ее груди разошлись, он положил ладонь и почувствовал подающиеся под рукой, как бы проваливающиеся в пустоту припухлости сосков и застыл. Они сидели молча, не двигаясь, огонь плясал, Валька храпела. Потом он всем телом повернулся и просунул вторую руку под платье, вниз, и нащупал верхнюю резинку трусов и еще какие-то широкие ленты и пряжки, и, неестественно выгибая руку, стал просовывать руку еще ниже и нащупал резинки, стягивавшие вокруг ног эти длинные и толстые, бархатистые внутри от начеса трусы, и еще пряжки, и сантиметр голой, холодной и гладкой кожи, и сморщенные пряжками верхние края толстых вигоневых чулок. Он оттянул верхнюю резинку..."

....

"...Он натянул, прыгая на одной ноге, обнаруженные под столом свои любимые американские брюки, успев привычно им порадоваться - таких, настоящих дакроновых Brooks Brothers с узенькими манжетами, без складок у пояса и с правым задним карманом без пуговицы в Москве было по пальцам пересчитать. Надел рубашку, свою лучшую голубую Arrow button-down pin-point, вчера к вечеру выбирал самое лучшее, хотя ничего особенного не предполагалось, но так, на всякий случай. Пиджак и галстук висели за дверью, но он надел прямо на рубашку чешский длинный рыжий муттон с поясом и белым воротником мехом наружу... "

Давно это было, в начале восьмидесятых, но вспомнилось… Мы с братом, навестив мать в Комарово (нет, не в том, что «На недельку, до второго…»), возвращались в Ленинград. Погрузились в местный поезд-подкидыш, состоящий из трёх стареньких вагонов, таких теперь нигде уже нет, откупорили портвейн. До узловой станции, где надо было пересесть в ночной скорый на Ленинград, ещё несколько часов. Лето, ранний вечер, полупустой вагон, портвейн, закуска, неспешный разговор, колёса весело стучат. Лес, поля, мосты через речки (на них колёса стучат по-особенному), провинциальные песчаные перроны… Едем… Хорошо.

Часа через полтора остановились на очередной станции, маленькая такая, даже вокзала нормального нет. Я в окно посмотрел, а там, прямо напротив меня, стоит длинноногая девчонка в лёгком платье, а низкое уже солнце так сзади её освещает, что просто неописуемой красоты картина получается. Платьице короткое, да ещё солнцем просвеченное, а девчонка молоденькая и очень симпатичная: юная нимфа в золотистом ореоле. Вокруг озабоченные тётки с сумками, мужики сельские полупьяные, а она стоит эдак независимо, типа встречает кого-то. На самом-то деле, конечно, просто пришла «к поезду» – нехитрое периферийное развлечение: пассажирские поезда два раза в день ходят, утром и вечером, вечерний поезд – повод для местных аборигенов «выйти в люди», время сбора молодёжи. И тут девчонка глаза на меня подняла. А я, восхищённый, не удержался и… Вот как дальше написать? «Показал ей большой палец?» Пошловато звучит. Начинаю понимать писателей. Хочешь рассказать про высокие чувства, яркие эмоции и красивые жесты, а слова подводят... Короче, я показал ей руку, сжатую в кулак, с оттопыренным до предела большим пальцем. Хороша, мол, красотка!

Девчонка чуть отвернулась, делая вид, что ничего не замечает, потом снова на меня посмотрела, потом попыталась нахмуриться, одновременно её веснушчатая физиономия начала расплываться в улыбке и, наконец, глядя на меня, она заулыбалась по-настоящему. Открыто, благодарно и радостно. Немая картина за окном стала абсолютно совершенной и завершённой: девчонка счастливо улыбалась мне, а на лице её читалось: «Да, это я! Да, вот я какая! Спасибо, что заметил!». Поезд тронулся, брат лукаво подмигнул мне, и мы накатили ещё по полстаканчика.

Счастливые минуты. Мы их не замечаем, лишь иногда, через много лет, понимаем, что это были они. Залитый закатным солнцем жёлтый перрон, гордая свой юной красотой девочка, оставшаяся на нём, весёлое постукивание вагонных колёс и живой брат Колька рядом…

Не думай о «секундах» свысока…

Николай РОМАНЕЦКИЙ. ИСКАТЕЛИ ЖРЕБИЯ. – М.: Изд-во Эксмо, 2002. – 480 с. (Серия «Абсолютное оружие»). 10 000 экз. (п). ISBN 5-699-00326-6


Лет двенадцать назад, сразу же в нескольких сборниках ВТО, была опубликована повесть Николая Романецкого «Казаки-разбойники» о неприкаянных тинейджерах из недалёкого будущего, создавших собственную Страну Грёз. Возможно, идею молодёжных рейвов в иллюзорном Дримленде, куда можно попасть, набрав в джамп-кабине никуда не ведущий «фальшивый индекс», автору подсказали питерские телефонные тусовки – «эфиры» (или «кафе») восьмидесятых, когда, зная определённый телефонный номер, можно было контактировать с несколькими десятками собеседников одновременно. В то время у нас практически не было ни домашних компьютеров, ни Интернета, ни мобильников, следовательно, не существовало ни чатов, ни форумов, ни конференций в нынешнем понимании. Желанное коллективное общение реализовывалось благодаря каким-то необъяснимым сбоям на телефонных узлах… Из тех самых «Казаков-разбойников», изрядно переработанных, и вырос роман «Искатели жребия», роман с чрезвычайно трудной судьбой, шедший к читателю почти 10 лет. Сначала был пожар на Шпалерной и рукопись, отданная в «Северо-Запад» сгорела; позднее, уже в издательстве «Русич», практически готовую книгу настиг дефолт; наконец, пару лет назад, файл именно этого романа, одного из трёх, пересланных по электронной почте в «АСТ», бесследно исчез... Автор, не особо склонный к суевериям, считает эту перманентную невезуху этаким предупреждением господа Бога, без всякого пиитета поминаемого в тексте романа, поэтому, отдавая рукопись в «Эксмо», он поменял название книги (ранее было - «Обречённый на любовь») и снял главный эпиграф, содержащий обращение к высшему имени.

Я специально пишу об этом, чтобы защитить автора от возможных упрёков в неоригинальности, поскольку в «Искателях жребия» попутно с основным сюжетом довольно подробно раскрывается тема полигинии, любовно застолблённая в отечественной фантастике В.Рыбаковым. Н.Романецкий описал в своём, застрявшем на подступах к читателю, романе полигамные семейные отношения ещё до создания «Гравилёта «Цесаревич» и «Евразийской симфонии». Почему бы, действительно, не «укрепить» зрелую семью молоденькой «секундой», - так красиво Романецкий обозначает вторую жену. Такой подход к обустройству матримониальных отношений, вероятно, близок многим мужчинам. А если «секунда» и «прима» (первая супруга) будут жить душа в душу – это и вовсе мечта… Но романом-мечтой книгу «Искатели жребия» я бы не назвал. Это, скорее, философско-фантастический детектив, в котором автор размышляет о любви, о жизни и смерти, о бесконечной эволюции носителей Разума, об ответственности родителей и детей друг перед другом. По Романецкому, тревога, висящая в воздухе, которую все мы иногда ощущаем, - это давление тяжкого груза неприкаянных душ-Сутей, носители которых забыты потомками. Чтобы мир не погиб, нам нужно крепче любить друг друга, помнить друг о друге. Этот постулат не нов. К сожалению, в нашей реальной жизни некоторые индивидуумы сию старую истину для себя так до сих пор и не открыли…


© Владимир Ларионов. 2002.

КОНЬ В МАЛИНЕ

Николай РОМАНЕЦКИЙ. ВЕЗУНЧИК: Фантастические произведения.
М.: ЭКСМО-Пресс, 2001. – 416 с. (Серия «Абсолютное оружие»). 12 000 экз. (п).


На первой странице романа «Везунчик», занимающего основной объём книги, помещено трогательное посвящение, сделанное Николаем Романецким одновременно целой группе известнейших писателей-детективщиков, придумавших плеяду знаменитых сыщиков: от Шерлока Холмса до Филипа Марлоу. При таком уважении автора к классическому детективу неудивительно, что одного из этих сыщиков, а именно - Арчи Гудвина, постоянного помощника тяжеловеса-гурмана Ниро Вульфа из книг Рекса Стаута, он сделал своим героем. Арчи получает от очередного клиента задание расследовать странное исчезновение владельца частной гинекологической клиники. Дело вырисовывается довольно запутанное, к тому же у сыщика начинаются странные приступы deja vu. В конце концов бедолага узнаёт, что он вовсе не Арчи, а некий субъект, на сознание которого с помощью гипнообработки наложена эгограмма Гудвина, синтезированная по произведениям Стаута. Проблема обретения собственной личности и самоидентификации будет мучить главного героя на протяжении всего романа…

Действие происходит отнюдь не в «городе Жёлтого дьявола», а у нас в России, в Петербурге - то ли в недалёком будущем, то ли в слегка параллельной реальности, очень похожей на нашу. На Кавказе ещё воюют, но на Марс уже летают... На период следствия Арчи, находящийся в России якобы в служебной командировке, залегендирован как Максим Метальников, бывший спецназовец, ныне - частный детектив. Помогает ему сексапильная блондинка Инга, к месту и не к месту употребляющая экзотическую присказку «конь в малине». Периодически появляются на пути героя и другие женщины. Никаких комплексов по отношению к прекрасному полу Максим, как и положено детективу-супермену, не испытывает, поэтому без зазрения совести «распинает» дам на «пушистых коврах» спален и прихожих, а покорённые красотки в отместку совершенно бескорыстно выручают его в трудные минуты. Вот только с зеленоглазой ведьмой-медсестрой по имени Альбина, безжалостно «снимающей» с новорожденных младенцев «счастливые рубашки», у сыщика б-о-о-ольшие проблемы…

Сам Романецкий называет направление, в котором работает - «sin's fiction», то есть «литература первородного греха». Неспроста в его произведениях такое пристальное внимание уделяется интимным отношениям мужчины и женщины, драме характеров. В случае с романом «Везунчик», мы имеем дело с детективом, причём детективом фантастическим. Автор широко использует возможности, предоставляемые этим синтетическим жанром. Погони, похищения, перестрелки, запутывание следов; на фоне этого - напряжённый поиск истины, затруднённый происками коварной ведьмы. О многом говорит перечень колоритных персонажей романа: продажный гипнотизёр из института прикладной психокинетики, соблазнительная жена космонавта, репортёр, гоняющийся за сенсацией, супер-хакер Щелкунчик… В тексте есть своеобразные маячки и специально для прожжёных любителей фантастики, например – упоминание о леске в Тарховке, где стоит семигранный болт-памятник творчеству братьев Стругацких.

К роману подвёрстаны три рассказа. Рассказ «Сквозняк в незакрытых дверях» под названием «Охота с борзыми» уже печатался в минском журнале фантастики «Мега» в 1993-м году, а мистическая новелла «Счастливая невеста» тематически примыкает к необычной и, по-моему мнению, в значительной степени недооцененной критикой и читателями, дилогии Романецкого «У мёртвых кудесников длинные руки» (АСТ, 2000). Хотелось бы отметить жанровую неангажированность петербургского автора – все его последние вещи представляют собой оригинально-органичную смесь альтернативной истории, детектива, и love story. Автору с фамилией Романецкий сам Бог велел писать романы. Хотелось бы, чтобы Николай занимался данным процессом более интенсивно. Тем более, что у него это получается совсем неплохо.

© Владимир Ларионов, 2002.

С сокращениями опубликовано в журнале «Если» #4, 2002 и в газете «Книжная Витрина».

«451 градус по Фаренгейту»Ниже, в комментариях к записи Про вершины мировой литературы иголллллка вспомнила про Рэя Брэдбери, а я вспомнил, что писал когда-то предисловие к сборнику фантастических рассказов отечественных авторов, который был выпущен к 85-летию Брэдбери. Книга должна была показать, как современные фантасты сегодня, сквозь призму «Марсианских хроник», вышедших более полувека назад, смотрят на мир. Книга в целом получилась, составлял её писатель Алексей Калугин, назвали её "Новые марсианские хроники". Это был своеобразный трибьют, посвящение, дань уважения знаменитому американцу.

А предисловие к ней было такое:

Владимир ЛАРИОНОВ

Глоток Марса

«...знаете, что мы сделаем с Марсом? Мы его распотрошим, снимем с него шкуру и перекроим по своему вкусу».
Рэй Брэдбери. Марсианские хроники.

Марс издавна привлекал внимание фантастов, что совсем не удивительно: это один из ближайших соседей Земли по Солнечной системе. Марс доступен изучению даже с помощью маломощных телескопов, особенно в дни противостояний, поэтому полярные шапки на нём обнаружили ещё в 1704 году, а уже в 1877 году итальянский астроном Джованни Скиапарелли описал знаменитые марсианские каналы. Ох, уж эти гипотетические водные артерии Красной планеты! Сколько пищи для воображения дали они фантастам ... О Марсе и марсианах в разное время писали Эдгар Берроуз и Алексей Толстой, Герберт Уэллс и братья Стругацкие, Ли Брэккет и Константин Волков, Кристофер Прист и Василий Щепетнев. Особое место на книжной полке, посвящённой этой планете и её обитателям, занимают «Марсианские хроники», принесшие славу Рэю Дугласу Брэдбери. Время бессильно против экзотически-таинственного обаяния этой замечательной книги, увидевшей свет в США 55 лет тому назад. Поэтично-печальные новеллы, составившие сборник, ничуть не устарели, они по-прежнему свежи и интересны, пронзительны и тревожно-щемящи. Читая их, мы начинаем видеть окружающее проницательными глазами Брэдбери и вновь обретаем утерянную в раннем детстве способность наивно удивляться разнообразию, необычайности и непредсказуемости мира. Мы сопереживаем героям Брэдбери, мы волнуемся и страдаем вместе с ними. Ведь в своих марсианских историях писатель на самом деле говорит о земных чувствах земных людей, то есть — о наших с вами чувствах: об отношении к жизни и смерти, о мечтах и сокровенных желаниях, о дневных страхах и ночных кошмарах, о душевных мучениях и телесных соблазнах...

В 1964-м году издательство «Знание» выпустило книгу «Фантастика Рея Бредбери» (именно так, через букву «е», обозначено на её обложке имя автора). Это был первый сборник рассказов Брэдбери, изданный в СССР. В книгу вошла избранные новеллы из «Марсианских хроник» в ставших теперь уже классическими переводах Льва Жданова. Помню, как в том далёком 1964-м, я, третьеклассник, купил эту книжку за 57 копеек, сэкономленных из денег, выданных мамой на школьные обеды, а потом с восторгом читал волшебную прозу Брэдбери, и по спине моей бежали мурашки от странной и не до конца понятной мне, тогда ещё ребёнку, внутренней музыки рассказов «Марсианин», «Будет ласковый дождь», «В серебристой лунной мгле»... Позднее я узнал другого Брэдбери — создателя жёсткой антиутопии «451 градус по Фаренгейту», яркой автобиографической повести «Вино из одуванчиков», острого памфлета «Ветер из Геттисберга», но имя Брэдбери ассоциируется для меня в первую очередь всё-таки с его изящно-грустными «Марсианскими хрониками»...

(далее здесь)

UPD

Сегодня, кстати, на  "Первом канале" фильм ночью «451 градус по Фаренгейту». Наверное, тот, что Трюффо снял. Но он тягомотный...

Я не люблю отвечать, когда меня просят назвать книги, которые произвели на меня неизгладимое впечатление, как-то повлияли на мою жизнь, изменили её коренным образом. Или отвечать на вопросы, подобные тому, что был мне недавно задан: «Какие десять книг для вас наиболее читаемы, ценимы? Что вы считаете для себя вершиной русской и мировой литературы?». Назвать десяток лучших (на мой субъективный вкус) фантастических романов за прошлый год для составления каких-нибудь номинационных списков – это пожалуйста. А вот выделять десять лучших книг из всей мировой литературы – увольте. Не могу взять на себя такую ответственность… Даже перед собой лично. Во-первых, таких произведений в десятки (а то и в сотни) раз больше, чем десять. Во-вторых, на разных этапах моей жизни мне виделись разные вершины литературы. Помню, как в 1964-м читал толстенный фолиант Ефремова, роман «Лезвие бритвы», только что полученный школьной библиотекой. Для меня, восьмилетнего, это и была тогда «вершина литературы», правда, не во всём понятная. Мама, учительница начальных классов, на полставки заведовавшая библиотекой, давала мне ключ, и я в середине шестидесятых часами мёрз в неотапливаемом флигеле, негнущимися пальцами листая журналы «Вокруг света», «Техника-молодёжи», «Наука и жизнь» и «Знание-сила» выпуска пятидесятых годов, страшно раздражаясь, когда каких-то номеров не хватало, и я не мог дочитать очередную фантастическую «вершину литературы» с продолжением. Но в этой же библиотеке я нашёл Чехова, Алексея Толстого, Эмиля Золя, Мопассана, Уэллса, Дюма, Жюля Верна, Сервантеса, Конан-Дойла…

Когда-то я был записан аж в три библиотеки, в книжных магазинах что-то стоящее (особенно из современных зарубежных авторов) удавалось изредка купить лишь в 60-е и начале 70-х. Спасала периодика. Были времена, когда я выписывал пару десятков журналов, чтоб прочесть в каждом один-единственный роман. Например, «Сирены Титана» Курта Воннегута в минском журнале «Неман». Или что-нибудь из рубрики «Приключения-Фантастика» в ташкентской «Звезде Востока». Или что-нибудь из зарубежной прозы в алма-атинском «Просторе», воронежском «Подёме», карельском «Севере» … И т.д и т.п. Был, правда, журнал, который радовал не единожды в год, а значительно чаще. «Иностранная литература». В «ИЛ» я прочёл «В зеркалах» Роберта Стоуна, «Объяли меня воды до души моей» Кэндзабуро Оэ, «Женщину в песках» Кобо Абэ, «Час пик» Ежи Ставинского», «Над пропастью во ржи» Сэлинджера, «Бойню номер пять» того же Воннегута... Апдайк, Вежинов, Маркес, Сартр, Доктороу, Дюрренматт, Голдинг, Кортасар… Иного пути познакомиться в провинциальном посёлке с ними не было…

  Вершиной литературы на какое время для меня смог стать даже Джеймс Хедли Чейз. Его роман «Весь мир в кармане», опубликованный в трёх номерах ленинградской «Звезды» (по-моему, это было в 1974-1975 гг.) я проглотил мгновенно, ведь в СССР нас редко баловали таким остросюжетным зарубежным чтивом. Наслаждался я и замечательным психологическим детективом Себастьена Жапризо «Дама в автомобиле» по кусочку в том же 1974-м печатавшемся в журнале «Смена»… В какие-то моменты вершиной литературы для меня могли стать Бернард Шоу и Ирвин Шоу, Грэм Грин и Александр Грин, Алексей Константинович Толстой и Алексей Николаевич Толстой (не говорю уже о Льве Николаевиче).

Я всего лишь мельком пробежался по тому массиву литературы, который читал до начала восьмидесятых. Ничего не сказав о сотнях авторов и тысячах книг. Ничего не сказав о Стругацких. А ведь «Понедельник начинается в субботу», «Улитка на склоне» и «Хромая судьба» – тоже вершины литературы. Как уж тут выбрать десять…

Галерея "Монстры Фэндома" журнала "Шалтай": 

С Гарри Гаррисоном в Разливе:

Бесспорно, вне всяких сомнений, за пределами любой полемики, лучшими фантастами русской литературы являются братья Стругацкие. Однако и эта размашистая характеристика не отдает им должного. Стругацкие шире и глубже своего жанра и своего времени. Именно поэтому они так легко перешагнули непреодолимую почти для всех советских писателей границу, отделяющую новый режим от старого. Более того, Стругацкие сохранили преемственность между тем, что было, и тем, что стало, связав, насколько это возможно, ''нить времен''. Это стало возможным потому, что Стругацкие повлияли на советского человека больше не только Маркса с Энгельсом, но и Солженицына с Бродским.

Собственно, они (а не Брежнев) и создали советского человека в том виде, в каком он пережил смену стран и эпох. Все, кого я люблю и читаю сегодня, выросли на Стругацких – и Пелевин, и Сорокин, даже Толстая. Мощность исходящего от них импульса нельзя переоценить, потому что они в одиночку, если так можно сказать о братьях, оправдывали основополагающий миф отравившего нас режима. Стругацкие вернули смысл марксистской утопии. Как последняя вспышка перегоревшей лампочки, их фантастика воплотила полузабытый тезис о счастливом труде. Стругацкие глядели в корень, хотя он и рос из будущего.Их символом веры был труд – беззаветный и бескорыстный субботник, превращающий будни в рай, обывателя - в коммунара, полуживотное – в полубога. 

Такой труд переделывал мир попутно, заодно, ибо его настоящим объектом была не материя, а сознание. Преображаясь в фаворском свете коммунизма, герой Стругацких эволюционировал от книги к книге, приобретая сверхъестественные способности и теряя человеческие черты. Так продолжалось до тех пор, пока он окончательно не оторвался от Homo sapiens, чтобы стать ''Люденом'' - новым, напугавшим уже и авторов, существом, у которого не осталось ничего общего не только с нами, но и с жителями светлого будущего.

Всякая утопия, если в нее слишком пристально вглядываться, становится своей противоположностью. Однако по пути от одной крайности к другой, Стругацкие, наравне с Лемом, подняли до вершины жанр, который быстрее других впадал в слабоумие.

Полностью - здесь.

Дмитрий Быков. Эвакуатор. М.: Вагриус, 2005 г. Тираж: 7000 экз. ISBN: 5-475-00099-9

Сначала я прочёл тот вариант романа Дмитрия Быкова «Эвакуатор», что вышел в журнале Бориса Стругацкого «Полдень, XXI век». Чтение захватило меня... Роман оказался глубоким и наивным, смешным и трагическим, непредсказуемым и угадываемым в своих наворотах. Социологам-политологам, анализирующим российскую действительность далеко до Быкова, который легко, мимоходом, одним точным предложением, умным абзацем, хулиганским приколом расставляет нужные акценты и приоритеты. Например: «Как левые и правые в российской политике всегда умудрялись промахиваться мимо огромного главного, с издевательской точностью попадая в десятистепенное, – так и люди вокруг интересовались всем, кроме людей…». Или: «…каждый живёт, будто делает нелюбимую работу – и главное, стопроцентно бессмысленную…». Или вот такое: «Что это мы делаем? Почему это мы не какаем?!» Тем самым Катька, тогда четырёхлетняя, сразу становилась ответственной за то, что воспитательница тоже не какает...».

Тарабарский язык эвакуатора Игоря с Альфы Козерога, его межзвёздный корабль, похожий на садовую лейку, печальная атмосфера романа, посткатастрофические пейзажи заставили меня вспомнить фильм «Кин-дза-дза» Георгия Данелии. Но если уж и проводить подобные аналогии, то «Кин-дза-дза» Дмитрия Быкова – намного болеее страшная, безысходная, крепко привязанная к сегодняшним событиям, аппроксимированным в ближайшее возможное будущее (ох, не надо нам такого, которое придумал Быков!). А ещё – это роман о большой любви: высокой и одновременно приземлённой, земной, о любви настоящей. Кто хоть раз любил по-настоящему и, что очень важно, любил взаимно, тот не найдёт в описании отношений Катьки и Игоря фальши, безоговорочно поверит в их чувства, провалится в роман и будет мучиться и биться о холодные стены мира вместе с его героями. И обязательно подумает про себя, что влюблённым необходим высокий покровитель: Царь, Бог, Люцифер, Воланд...

Потому что любовь – это выход из всех договоров, из всех раскладов,
Выпаденье из всяких рамок, отказ от любых конвенций,
Это взрывы, воронки, шлагбаумы, холодные ночи,
Танцы на битом стекле, пиры нищеты и роскошь ночлежек,
Нескончаемая тоска полустанков и перегонов,
Неописуемый ужас мира, понимаемый по контрасту...

Быков в романе довольно часто апеллирует к фильмам, стихам, прозе других авторов. Иногда весело кого-то обличает. В частности, досталось Михаилу Веллеру: «Катька представила Веллера в ракете: он с первой секунды начал бы учить Игоря правильно ею управлять. К чертям Веллера, ему и тут ничего не сделается. Придут оккупанты – научит оккупировать». А вот смешная фраза про братьев Стругацких, которая вызовет довольную улыбку у поклонников творчества АБС: «...по сравнению с личной жизнью подруги Лиды, чей муж вообще таскал её в байдарочные походы и постоянно цитировал бр. Стругацких, наш был ещё приличный, даже с проблесками понимания». Благодаря подобным авторским обращениям, упоминаниям кого-то просто к слову, к месту, а также многочисленным аллюзиям и реминисценциям, разбросанным по тексту, читатель видит литературные маячки, помогающие ему чувствовать себя в романе «своим» и находиться как бы внутри своеобразного объёмного гипертекста.

 Дочитывая журнальный вариант «Эвакуатора», я сильно получил по мозгам, наткнувшись на фразу, напечатанную мелким шрифтом в конце десятой главы: «О том, что случилось дальше, читатель сможет узнать из последней главы романа. Полный текст выходит в издательстве таком-то, тогда-то». Прочитанная несколько позже, уже в книжном издании, эта последняя глава несколько перевернула-изменила мои восторженные впечатления от романа. Мне кажется, без неё вполне можно было обойтись, но автору, конечно, виднее. А, может, во всём виноват месяц, прошедший с момента первого чтения «Эвакуатора»: ушло, потускнело пьянящее чувство погружения-сопереживания... Тем не менее, я хочу заявить здесь и сейчас: «Прочитайте эту книгу!». «Дядя Коль явно хотел сказать ещё что-то, но не знал, как; когда такие люди хотят привести последний и безоговорочный аргумент в свою пользу, они приписывают к заявлению «Прошу в моей просьбе не отказать».

Книгу «Эвакуатор» завершает стихотворный цикл Дмитрия Быкова «Стихи вокруг романа», который звучит как очень уместное и важное к ней дополнение…

Неясно, каков у них вождь и отец
Не ясно, чего они будут хотеть,
Не ясно, насколько все это опасно
И сколько осталось до судного дня,
И как это будет, мне тоже не ясно.
Чем кончится — ясно, и хватит с меня.

© Владимир ЛАРИОНОВ

В кои-то веки оказался вчера вечером в метро и, как на грех, что-то случилось с движением поездов в сторону Автово. Шли они с большими интервалами и набиты были под завязку. С неимоверным трудом втиснувшись на «Площади Восстания» в переполненный вагон, я полчаса не мог сменить застигшую меня позу и вынужден был смотреть не то что бы в одну точку, но в одно место. Как раз в этом месте над осевой дверью красовалась табличка «Ленинградский Ордена Октябрьской Революции и Ордена Красной Звезды вагоностроительный завод им. И. Е. Егорова. Год изготовления: 1971».

Под ногами что-то непрерывно лязгало и скрежетало, и я подумал, что всё-таки сорок лет – многовато для вагона... Ещё я подумал, как хорошо, что так много всего понаделали в СССР, на чём мы до сих пор ездим, плаваем и летаем, но сорок лет – всё-таки многовато для вагона... И ещё я подумал, что, может быть, именно в этом вагоне метро я ехал с «Площади Восстания» в 1972-м году, когда первый раз приехал в Ленинград, но сорок лет – всё-таки многовато для вагона…


Ещё про метро и Владимирского:
http://lartis.livejournal.com/208586.html
Ещё про метро и Олексенко:
http://lartis.livejournal.com/406913.html

Лучший роман: 
Тим Скоренко. Законы прикладной эвтаназии.

Лучшая повесть:
Ольга Онойко. Лётчик и девушка.

Лучший переводной роман:
Иэн М.Бэнкс. Алгебраист.

Рецензии:
Мария Галина. Рецензия под названием "Мир спасут подростки?" на роман О.Дивова "Симбионты".

Поздравляю победителей!

Приятно, что абсолютно все лауреаты из числа тех, кого я номинировал (я входил в номинационную комиссию).
:)

Несколько слов о повести польского фантаста Яцека Дукая "Сердце мрака", опубликованной во втором сборнике ВОЛФ "Формула крови" (мне тут как раз пишут, что сегодня у поляков праздник).



Незаурядностью, тоскливой беспросветностью, неожиданностью и осязаемой реальностью альтернативного мира, созданного автором, повесть "Сердце мрака" напоминает произведения российского фантаста Василия Щепетнёва ("Седьмая часть тьмы", "Марс, 1939 г." и др.), а плотностью идей и информационной насыщенностью - классические вещи соотечественника Дукая Станислава Лема.

До этого я читал (много лет назад) лишь один расказ Яцека Дукая, опубликованный в минском журнале "МЕГА", он назывался "Золотая галера". Жаль, что на русский язык переведена лишь малая толика творчества талантливого польского фантаста, ведь пласт написанного им достаточно обширен.(см. библиографию Дукая на Фантлабе).

Очень надеюсь, что ситуация с переводами и изданием произведений Дукая в России изменится, и мы его ещё почитаем...

Распад...
Спад...
Ад...

Премию «Бронзовый Икар» в номинации «За общий вклад в возрождение, развитие и пропаганду традиционной научно-фантастической литературы» (учредители А.Скаландис, В.Ларионов, СП Москвы, ж-л "Наука и жизнь") получает писатель Геннадий Прашкевич: "Учитывая, что первая книга вышла у меня в Магадане на Колыме, а за заслуги я получаю в Партените - жизнь определённо удалась!"

Фото Анны Андриенко. Сл. направо: В.Ларионов, Г.Прашкевич, Г.Гусаков.

"Бронзовые Икары" нынешнего года:
http://lartis.livejournal.com/802018.html

В "МГ" вышла книга Дмитрия Володихина и Геннадия Прашкевича "Братья Стругацкие":

Володихин Д. М., Прашкевич Г. М. Братья Стругацкие / Дмитрий Володихин, Геннадий Прашкевич. — М.: Молодая гвардия, 2012. — 350[2] с: ил. — (Жизнь замечательных людей: сер. биогр.; вып. 1331).

Аннотация на сайте издательства:

Братья Аркадий Натанович (1925—1991) и Борис Натанович (род. 1933) Стругацкие занимают совершенно особое место в истории отечественной литературы. Признанные классики научной и социальной фантастики, они уверенно перешагнули границы жанра, превратившись в кумиров и властителей дум для многих поколений советской интеллигенции. Созданные ими фантастические миры, в которых по-новому, с самой неожиданной стороны проявляется природа порой самого обычного человека, и сегодня завораживают читателя, казалось бы пресытившегося остросюжетной, авантюрной беллетристикой. О жизненном пути «звездного дуэта» и о самом феномене братьев Стругацких рассказывается в новой книге серии «Жизнь замечательных людей».

Максим Т. Ермаков привычно не ощущает голову на плечах. Это у него от рождения. Максим Т. Ермаков ещё в детском саду не добирал до нормы «примерно четыре кило» (вес головы). На самом деле голова у Максима Т. Ермакова имеется, и он ею думает. А особенно много соображать ему придётся в то время, когда Максима Т. Ермакова, «бренд-менеджера ужасающих сортов молочного шоколада» представители некоего «Государственного особого отдела по социальному прогнозированию» поставят в известность о том, что он является Объектом Альфа. От таких объектов зависит ход множества событий, на таких объектах замыкается неимоверное количество причинно-следственных связей. «Социальные прогнозисты» настаивают, чтобы Максим Т.Ермаков как можно быстрее покончил с собой выстрелом в голову (и даже выдают ему пистолет Макарова), иначе Россия погрузится в пучину катастроф, от мелких до очень крупных, а граждане её будут повсеместно и безвременно уходить из жизни как из-за индивидуальных неизлечимых болезней, так и вследствие террористических актов и всевозможных аварий с сотнями-тысячами жертв. Таким образом, спецслужбисты требуют от героя совершить самопожертвование, весьма изобретательно всячески на него давят, но Максим Т. Ермаков манкирует правом на подвиг, до неприличия цинично обосновывая своё нежелание пойти на самопожертование. На вопрос «Свету ли провалиться, или вот мне чаю не пить?» Максим Т. Ермаков отвечает так же непатриотично, как когда-то отвечал персонаж Достоевского. Кстати, надо заметить, что для благополучного рассасывания тромба причинно-следственных связей, самоубийство своё Максим Т. Ермаков должен совершить добровольно, исключительно по собственному желанию. А желание у него напрочь отсутствует. До поры.

Однозначно назвать основную тему этого романа без положительных героев непросто. Наверное, «Лёгкая голова» - книжка о свободе выбора, которой у нас, на самом деле, никогда нет… О совести и долге… О сегодняшнем дне и о вчерашнем… О людях и людишках… О правах индивида… В общем, о жизни. И немножко – о любви.

Содержание пересказывать не буду. Подробно анализировать тоже. Но прочитать - рекомендовал бы. Книга интересна до последнего предложения.

Текст переполнен, как обычно у Славниковой, метафорами. Можно открыть на любой странице и наслаждаться, если умеете, если есть у вас соответствующие рецепторы:
«Все-таки он не решался пока закладывать повороты, и брызжущая солнцем субботняя Москва несла его по относительной прямой, точно по трубе. Максим Т. Ермаков почти не узнавал Москвы — то есть на дальнем плане то и дело возникали знакомые сочетания архитектурных форм, а вблизи все мельтешило, искажалось, каждый прохожий был как щелчок ногтем. Внезапно труба вынесла Максима Т. Ермакова на шоссе — кажется, Новорижское, а может, и не Новорижское. Потекла навстречу, будто шелковая лента, разделительная полоса. Как-то вышло, что новый мотобот, независимо от воли Максима Т. Ермакова, повысил передачу, а перчатка добавила газ. И тут что-то случилось с вестибулярным аппаратом, и без того ненадежным: теперь все было так, будто байк с седоком не летит по горизонтали, а карабкается вверх. Оттянутый и облитый скоростью, Максим Т. Ермаков сидел вертикально на копчике, перед ним была грубая асфальтовая стенка, на которой крепились, вроде больших почтовых ящиков, разные транспортные средства. Сперва эти ящики оставались неподвижными, а потом стали валиться на Максима Т. Ермакова, только успевай уворачиваться. Слева и справа словно мазали малярной кистью с густо навороченной зеленой краской; заводными игрушками вертелись светлые и краснокирпичные коттеджи.»

Вычурное изобилие образной выразительности не мешает тексту «Лёгкой головы» быть достаточно простым, понятным и захватывающим. Во всяком случае, в меня он «шёл» намного легче, чем букеровский роман Славниковой «2017». Одно плохо - после Славниковой предельно тоскливо читать плоско-безграмотные творения некоторых наших популярных фантастов. Да ведь никто и не заставляет…

Указ президента РФ о мерах по обеспечению безопасности российского литературного наследия наконец-то обозначил безнадёжно утерянную ещё в перестройку Государственную единую национальную идею (ГенАцид): граждане страны в обязательном порядке должны выучить и сохранить в своих мозгах для последующей передачи потомству литературную классику. Каждый зубрит выделенное ему небольшое произведение. Или фрагмент крупного. Приобщается, воодушевляется и осознаёт…
Если по Стругацким - исполняет Одержание…

Как ГенАцид пришёл в деревню Большие Ущеры, и чем для её жителей закончилось тотальное приобщение к национальному литературному достоянию. Этакий гротеск деревенский. Вроде бы смешно.

« - Ладно, ты не дрейфь, - подбодрил он сникшего Поребрикова. – Прорвёмся!
- Ага. Прорвёмся. Сказал презерватив, - хмуро отозвался Поребриков.»

А финал, конечно же, по-российски печально-трагичный...

Похоже на Войновича,
Похуже Войновича.

В роман входит, возможно, самая большая сноска в истории мировой литературы – приложение: «Случай с посёлком Заполярный».

Два мамонта:

:

У Пу-старший и У Пу-младший: