* * *
Пленник чужой! Мне чужого не надо,
Я и своиx-то устала считать.
Так отчего же такая отрада
Эти вишневые видеть уста?

Пусть он меня и xулит и бесславит,
Слышу в словаx его сдавленный стон.
Нет, он меня никогда не заставит
Думать, что страстно в другую влюблен.

И никогда не поверю, что можно
После небесной и тайной любви
Снова смеяться и плакать тревожно
И проклинать поцелуи мои.
1917

в любое время, в любое настроение можно открыть томик ее стихов и читать, читать, читать... Лечит.

УВЕРТЮРА
Колье принцессы - аккорды лиры,
Венки созвездий и ленты лье,
А мы, эстеты, мы - ювелиры,
Мы ювелиры таких колье.

Колье принцессы - небес палаццо,
Насмешка, горечь, любовь, грехи,
Гримаса боли в глазах паяца...
Колье принцессы - мои стихи.

Колье принцессы, колье принцессы...
Но кто принцесса, но кто же та -
Кому все гимны, кому все мессы?
Моя принцесса - моя Мечта!

Много лет назад, в начале перестройки журнал Огонек издавал маленькие книжецы - приложения к журналу, которые были наполнены ранее запрещенной Поэзией. Для меня эти книжецы сделали гораздо больше, чем тысячи часов заседаний и съездов - они открыли неведомый доселе мир...

Нас было пять... Мы были капитаны,
Водители безумных кораблей,
И мы переплывали океаны,
Позор для Бога, ужас для людей.

Далекие загадочные страны
Нас не пленяли чарою своей.
Нам нравились зияющие раны,
И зарева, и жалкий треск снастей.

Наш взор являл туманное ненастье,
Что можно видеть, но понять нельзя.
И после смерти наши привиденья

Поднялись, как подводные каменья,
Как прежде, черной гибелью грозя
Искателям неведомого счастья.

АФРИКАНСКАЯ НОЧЬ
Полночь сошла, непроглядная темень,
Только река от луны блестит,
А за рекой неизвестное племя,
Зажигая костры, шумит.

Завтра мы встретимся и узнаем,
Кому быть властителем этих мест;
Им помогает черный камень,
Нам - золотой нательный крест.

Вновь обхожу я бугры и ямы,
Здесь будут вещи, мулы - тут.
В этой унылой стране Сидамо
Даже деревья не растут.

Весело думать: если мы одолеем,-
Многих уже одолели мы,-
Снова дорога желтым змеем
Будет вести с холмов на холмы.

Если же завтра волны Уэбы
В рев свой возьмут мой предсмертный вздох,
Мертвый, увижу, как в бледном небе
С огненным черный борется бог.
1913, Восточная Африка

Жить ли мне, забыв свои страданья,
Горечь слез, сомнений и забот,
Как цветок, без проблеска сознанья,
Ни о чем не думая, живет,

Ничего не видит и не слышит,
Только жадно впитывает свет,
Только негой молодости дышит,
Теплотой ласкающей согрет.

Но кипят недремлющие думы,
Но в груди — сомненье и тоска;
Стыдно сердцу жребий свой угрюмый
Променять на счастие цветка...

И устал я вечно сомневаться!
Я разгадки требую с тоской,
Чтоб чему бы ни было отдаться,
Но отдаться страстно, всей душой.

Эти думы — не мечты досуга,
Не созданье юношеских грез,
Это — боль тяжелого недуга,
Роковой, мучительный вопрос.

Мне не надо лживых примирений,
Я от грозной правды не бегу;
Пусть погибну жертвою сомнений,—
Пред собой ни в чем я не солгу!

Испытав весь ужас отрицанья,
До конца свободы не отдам,
И последний крик негодованья
Я, как вызов, брошу небесам!

Дмитрий Мережковский

Родился в Париже. Отец Шарля, Франсуа Бодлер, был художником и с раннего детства прививал сыну любовь к искусству, водил его по музеям и галереям, знакомил со своими друзьями-художниками. Но мальчик потерял отца в тот год, когда ему исполнилось шесть лет. Год спустя мать Шарля вновь вышла замуж; отношения с отчимом у мальчика не сложились. Когда Шарлю исполнилось одиннадцать лет, семья перебралась в Лион, и мальчика отдали в пансион. В 1836 году Бодлеры вернулись в Париж, и Шарль поступил в коллеж Людовика Святого, откуда был изгнан всего за год до окончания. В мае 1841 года Бодлера отправили в путешествие, чтобы он «избавился от дурного влияния». Год спустя он вступил в право наследования, однако быстро начал проматывать отцовские деньги, и в 1844 году постановлением суда управление наследством было передано его матери, а сам Шарль отныне должен был получать ежемесячно лишь скромную сумму «на карманные расходы». Писать он начал, когда получил наследство и стал вести жизнь богатого бездельника. В 1857 году вышел поэтический сборник «Цветы зла», шокировавший публику настолько, что цензоры оштрафовали Бодлера и вынудили убрать из сборника шесть наиболее «непристойных» стихотворений. Тогда Бодлер обратился к критике и на этой ниве быстро добился успеха и признания. А в 1860 году он вернулся к поэзии и опубликовал сборник «Парижский сплин», состоявший из стихотворений в прозе, - до него к этому жанру во Франции не обращался ни один поэт. В 1864 году Бодлер уехал в Бельгию, где провел два с половиной года, несмотря на отвращение к скучной бельгийской жизни и на стремительно ухудшающееся здоровье. 4 сентября 1867 года, будучи в церкви Сен-Лу в Намюре, Бодлер потерял сознание и упал прямо на каменные ступени, его привезли в Париж и поместили в клинику, в которой он и скончался. Перед смертью врачи обнаружили у него первые признаки правостороннего паралича и тяжелейшей афазии, перешедшей позднее в полную потерю речи.

ПАДАЛЬ
Вы помните ли то, что видели мы летом?
Мой ангел, помните ли вы
Ту лошадь дохлую под ярким белым светом,
Среди рыжеющей травы?

Полуистлевшая, она, раскинув ноги,
Подобно девке площадной,
Бесстыдно, брюхом вверх лежала у дороги,
Зловонный выделяя гной.

И солнце эту гниль палило с небосвода,
Чтобы останки сжечь дотла,
Чтоб слитое в одном великая Природа
Разъединенным приняла.

И в небо щерились уже куски скелета,
Большим подобные цветам.
От смрада на лугу, в душистом зное лета,
Едва не стало дурно вам.

Спеша на пиршество, жужжащей тучей мухи
Над мерзкой грудою вились,
И черви ползали и копошились в брюхе,
Как черная густая слизь.

Все это двигалось, вздымалось и блестело,
Как будто, вдруг оживлено,
Росло и множилось чудовищное тело,
Дыханья смутного полно.

И этот мир струил таинственные звуки,
Как ветер, как бегущий вал,
Как будто сеятель, подъемля плавно руки,
Над нивой зерна развевал.

То зыбкий хаос был, лишенный форм и линий,
Как первый очерк, как пятно,
Где взор художника провидит стан богини,
Готовый лечь на полотно.

Из-за куста на нас, худая, вся в коросте,
Косила сука злой зрачок,
И выжидала миг, чтоб отхватить от кости
И лакомый сожрать кусок.

Но вспомните: и вы, заразу источая,
Вы трупом ляжете гнилым,
Вы, солнце глаз моих, звезда моя живая,
Вы, лучезарный серафим.

И вас, красавица, и вас коснется тленье,
И вы сгниете до костей,
Одетая в цветы под скорбные моленья,
Добыча гробовых гостей.

Скажите же червям, когда начнут, целуя,
Вас пожирать во тьме сырой,
Что тленной красоты - навеки сберегу я
И форму, и бессмертный строй.

Перевод В. Левика

СЕНТИМЕНТАЛЬНАЯ ПРОГУЛКА

Пламенел закат блеском горних слав,
И баюкал бриз бледный ряд купав;
Крупные, они в камышах склоненных,
Грустно промерцав, стыли в водах сонных.
Я бродил один, покорен тоске,
Вдоль пруда, один, в редком ивняке,
Где вставал туман, где за мглою смутной
В муке цепенел призрак бесприютный
И едва стоная стоном кулика,
Что подругу звал, звал издалека
В редком ивняке, где в тоске бездомной
Я бродил один, там, где саван темный
Сумерек, волной блеклою упав,
Затопил собой пышность горних слав
И цветы купав в камышах склоненных,
Бледных тех купав, стывших в водах сонных.

другие стихи

* * *
Я не обманывал тебя,
Когда, как бешеный любя,
Я рвал себе на части душу
И не сказал, что пытки трушу.

Я и теперь не обману,
Когда скажу, что клонит к сну
Меня борьба, что за борьбою
Мне шаг до вечного покою.

Но ты полюбишь ли меня,
Хотя в гробу, и, не кляня
Мой тленный труп, любовно взглянешь
На крышку гроба?.. Да?.. Обманешь!
<1861>

погода стремительней всех моих настроений:
аааааах! - и тепло. и горло точит по-птичьи.
я непременно приеду к тебе. еле-еле
движется время. время кого-то ищет.
а за окном простывший январь, сопливый и сладкий
от крови с содранных губ, прилипших к железу.
я непременно найду твой поселок исландский
на задрипанной карте. глубже и глубже лезу
в топографический танец с материками. экватор -
совсем как талия. глобус по-женски мягок.
я непременно. я постоянно. в ватных
пальцах руки трепещутся и румяна,
и тушь, чтоб приехать к тебе красивой до рези
в глазах, привыкших к белому лаку наста.
я непременно приеду.
я буду трезво тепло и настойчиво
губами с тобой пинаться.

много ссылок

* * *
У царицы моей есть высокий дворец,
О семи он столбах золотых,
У царицы моей семигранный венец,
В нем без счету камней дорогих.

И в зеленом саду у царицы моей
Роз и лилий краса расцвела,
И в прозрачной волне серебристый ручей
Ловит отблеск кудрей и чела.

Но не слышит царица, что шепчет ручей,
На цветы и не взглянет она:
Ей туманит печаль свет лазурных очей,
И мечта ее скорби полна.

Она видит: далёко, в полночном краю,
Средь морозных туманов и вьюг,
С злою силою тьмы в одиночном бою
Гибнет ею покинутый друг.

И бросает она свой алмазный венец,
Оставляет чертог золотой
И к неверному другу,- нежданный пришлец,
Благодатной стучится рукой.

И над мрачной зимой молодая весна -
Вся сияя, склонилась над ним
И покрыла его, тихой ласки полна,
Лучезарным покровом своим.

И низринуты темные силы во прах,
Чистым пламенем весь он горит,
И с любовию вечной в лазурных очах
Тихо другу она говорит:

"Знаю, воля твоя волн морских не верней:
Ты мне верность клялся сохранить,
Клятве ты изменил,- но изменой своей
Мог ли сердце мое изменить?"