Владимир Федорин  |  26 марта 2010 11:34

Иосиф Сталин управлял государством методом проб и ошибок. Коллективизация 1929–1930 годов, форсированная индустриализация первой пятилетки, террор 1937–1938 годов были авантюрами, уроки которых диктатор усвоил и которые в дальнейшем не повторял. Ведущий исследователь сталинизма Олег Хлевнюк называет эту управленческую манеру «кризисным прагматизмом» — сначала ввязаться в драку, а там уже думать, на какие уступки пойти под давлением обстоятельств.  В своей новой монографии «Хозяин» Хлевнюк рассказывает об утверждении сталинской диктатуры в 1930-х. Архивная революция после падения коммунизма позволила поставить вопрос об альтернативах сталинской политике. Хлевнюк показывает, что построение социализма в одной стране могло бы быть гораздо менее кровавым, если бы Сталин сначала думал, а потом принимал решения.

— Что нового узнали историки о сталинизме после того, как в начале 1990-х открылись архивы?

— Теперь мы точно знаем, как принимались почти все ключевые решения, которые фиксировались на бумаге. Наиболее яркий пример — история сталинского террора. Хрущевско-солженицынские представления о терроре очень сильно отличаются от того, что мы узнали благодаря архивам. Выяснилось, что массовые репрессии были сугубо централизованными акциями, которые проводились на основании приказов из Москвы. Аресты и расстрелы планировались, как выпуск стали.

— Какую роль в этой системе играл сам Сталин?

— Сталин был инициатором и главной движущей силой самых важных решений. Этот, казалось бы, банальный вывод очень часто оспаривался, а документы его подтвердили однозначно.

Коллективизация в том виде, в котором она проводилась, — это, несомненно, сталинское решение. Пускать, например, кулака в колхоз или не пускать? Даже среди ближайших соратников Сталина было мнение, что нужно попытаться вписать этого крепкого, опытного крестьянина в новую жизнь. А Сталин говорил: «Не пускать, уничтожить».

— Даже после победы над «правыми» в 1928 году?

— Да. Я бы отметил еще один важный момент архивной революции 1990-х. Это проблема вариантов. Идущие от «Краткого курса» и вбитые нам в голову идеи: могло быть только так, как было, и не иначе — это, конечно, чрезвычайное упрощение. Даже в рамках сталинской модели мы видим различные способы реализации и достижения одних и тех же целей.

Первая пятилетка абсолютно не похожа на вторую. Если первая пятилетка — это ломка всего что можно, без малейших раздумий, то во вторую пятилетку, выросшую из глубочайшего кризиса, тот же Сталин проводит совсем другую политику. Будь он более подготовлен к управлению государством, умей он прислушиваться к мнению оппонентов, ничто бы не мешало проводить первую пятилетку теми же методами, что и вторую. Это волевое субъективное решение слишком дорого обошлось стране.

И таких примеров можно привести много.

— У нас любят повторять, что «история не знает сослагательного наклонения».

— Совершенно невозможно объяснить, почему рассуждения о том, что история могла пойти иначе, считаются у нас в принципе крамольными.

В начале 1930-х Сталин еще спокойно, без страха передвигался по городу. 16 ноября 1931 года на Ильинке он столкнулся с вооруженным человеком — вероятно, белогвардейцем, которого направила антисоветская группа из-за рубежа. На счастье Сталина, этого человека сопровождал внедренный в подпольную организацию гэпэушник, который не дал ему выстрелить. В 1933 году, когда Сталин отдыхал на юге, его катер случайно обстреляли пограничники. Сталин сидел в этот момент на открытой палубе, дышал воздухом. Представьте себе, что его застрелили бы. Или что он тяжело заболел — он был не очень здоровым человеком…

— На совести Сталина миллионы жизней. А где же сознательное сопротивление, заговоры, которые сталинская политика должна была порождать?

— Сталин и его курс не имели даже такой легитимности, которую, предположим, имела нацистская диктатура. Гитлер был лидером одной из крупнейших в парламенте партий и на этом основании возглавил правительство. Сталина никто никогда не избирал. Сталинизм как система был стране навязан. Сделать это было сравнительно просто из-за колоссальной усталости и раздробленности общества в результате Первой мировой и Гражданской войны, страшного голода 1921–1922 годов, наконец, массовой эмиграции. Два миллиона человек, которые оказались за пределами страны, могли составить ядро мощного сопротивления. Большевики доказали, что в моменты разброда очень многое зависит не от большинства, а от активной, целеустремленной и сплоченной группы.

Сопротивление сталинскому курсу было, и весьма серьезное. Коллективизация привела к настоящей крестьянской войне. Благодаря архивам мы узнали, что в ней участвовало несколько миллионов человек. Плохо вооруженные крестьяне упорно сопротивлялись, в их руки переходили целые районы. Как и во всех крестьянских войнах, восставшие не смогли выдержать регулярного натиска государства, которое, кстати, учитывая крестьянский состав армии, до последнего момента старалось ее не использовать. Армия тоже бурлила. Красноармейцы получали из дома информацию, которая вносила в их среду очень большое смятение.

— А было ли брожение среди высшего комсостава?

— Архивы не подтверждают существования заговора Тухачевского. Он фабриковался Сталиным и НКВД.

— То, что военные не пытались сбросить Сталина, кажется удивительным.

— Армия в России всегда была нацелена на решение собственно военных задач, у нее просто не было серьезного опыта переворотов. Сталин полагал, что часть военных может стать ненадежной, если плохо пойдут дела в случае войны. И то, что он сделал в 1937–1938 годах с офицерским корпусом, было своего рода профилактикой. Очевидно также, что Сталин стремился сосредоточить в своих руках решение всех военно-стратегических вопросов, что и произошло на волне массовых чисток. Последствия этого сталинского «единоначалия» вполне проявились в июне 1941 года.

В связи с этим интересно вспомнить некоторые реальные эпизоды. 29 июня 1941 года стало ясно, что потерян Минск и немцам открыта дорога на Москву. Военные потеряли управление армией, и Сталин поехал в Наркомат обороны, чтобы на месте понять, что происходит. Он набросился на генералов с обвинениями и довел до слез Жукова, который в подавленном состоянии выбежал из кабинета.

А как бы повел себя в такой ситуации Тухачевский?

— Представим себе, что в 1928 году победили «правые». Была ли в этом случае война неизбежна? Удалось бы СССР, менее консолидированному и менее мобилизованному, выдержать натиск Германии?

— Нельзя исключить изменения внешнеполитических ориентиров руководства СССР. Хотя очевидно, что окружающий мир был антисоветским. Речь может идти только о градусе противостояния.

Гораздо интереснее мне кажется вопрос о возможности более сбалансированной индустриализации. Все прекрасно понимали, что будет война, что нужно создавать тяжелую промышленность. «Правые» предлагали только одно: не бросаться в прорубь с головой. Давайте двигаться быстро, но не теми сумасшедшими темпами, которые вы предлагаете. Такие темпы только разрушат экономику. Что и случилось.

Сталинские темпы так и не были достигнуты. А были получены показатели, которые отстаивали «правые». И это одна из причин, почему Сталин так активно боролся с ними после 1930 года: авторитет «правых» рос, потому что их прогноз оказался верным. «Правые», и особенно Рыков, просто были гораздо более опытными людьми, чем Сталин, в управлении государством.

— А что вы думаете об аргументе «зато Сталин выиграл войну»?

— Это утверждение еще надо доказать. Я просто хочу обратить внимание на то, что никто никогда не ставил под сомнение массовый героизм советского народа как фактор победы. Но существует огромная литература, доказывающая, что на Сталине и его методах руководства страной и армией лежит значительная доля вины за тяжелое начало войны.

— Нуждается ли Россия в десталинизации и десоветизации по примеру денацификации в Германии?

— Преодоление нацистского прошлого в Германии шло постепенно. Важное отличие: там сразу «расправились» с руководящей верхушкой нацистов, с Гитлером. Но Нюрнберг объявил их преступниками. В отношении Сталина юридическая реальность совсем другая.

Я в этом не вижу особой проблемы. Пусть какая-то часть общества лелеет свои иллюзии, если ей это приятно. Главное, чтобы никому не пришло в голову принять сталинизм или его модернизированные варианты как работающую, политически актуальную модель.