я пошла со своим бывшим парнем покупать себе ноутбук. последняя неделя августа. асфальт в листьях, голова в кепке. пиджак, кеды, сумка с кошельком, в котором 20 с лишним тысяч.
зайдя в пару магазинов, мы, как обычно, рассориваемся вдрызг, я говорю, что уже не хочу никакого ноутбука, расходимся в разные стороны. по пути к дому есть маленькая булочная, в которой мы по вечерам иногда пили пиво, когда я училась еще в школе. решаю зайти туда по старой памяти, купить хоть чего к чаю. вижу за прилавком чудесное создание - это девушка, ростом чуть выше меня, в разноцветном старом полосатом свитере с гигантским горлом, длинные темные волнистые волосы и такая искренняя улыбка. я еще ни разу не выбирала булки полчаса. в конце концов, мы с ней начинаем разговаривать, она смеется, смотрит на меня, боже, какой цветочек. говорит, что у нее рабочий день заканчивается через пятнадцать минут, предлагает перекурить, поболтать. я готова ждать хоть три часа.
и вот, она выходит из-за прилавка, мы садимся на диван. смотрит на меня ласково. общаемся, будто знаем друг друга уже не один год. она, улыбаясь, кидает невзначай что-то про то, что я еще мала. в ответ, тоже улыбаясь и разглядывая витрины, заявляю, что учусь уже на третьем курсе и все такое. она снова заливается, я не могу на нее наглядеться, и в воздухе - будто тонкий слой тумана, это сказка, это волны ее волос.
она представляется мне каким-то непроизносимым именем на "М", которое я никак не могу понять, так что решаю звать ее просто Наташа. Наташа говорит, что страшно не выспалась, хочет отдохнуть хотя бы полчаса, а после - хоть на край света. так что я, конечно, укладываю ее на диван, сама ложусь рядом, она обнимает меня сзади и убаюкивающе дышит в ухо.

когда я очнулась, мы занимались сексом под голубым пледом в одном пафосном закрытом клубе нашего города. на диване посреди зала. Наташа сверху, мне горячо от ее дыхания, от ее ресниц. высовываю голову из-под пледа, беру в руки сотовый - сотовый сломан, показывает только дату и время. я вижу, что уже обед следующего дня. в панике говорю, что мне нужно домой, родители уже, наверное, поседели. на что она отвечает, что ее телефон тоже не работает, и что сегодня она должна купить на вокзале билет, она уезжает.
ничего не понимая, сажусь с ней в машину, едем на вокзал. а там - повстанческая облава. иранские солдаты с пулеметами хватают людей и грозятся расстрелять их прилюдно. идет ливень, серо. один из них хватает Наташу вокруг шеи и посреди площади кричит свои требования. никто не решается к нему подойти, я - лечу. кусаю его руку, рву его пальцы, тяну ее к себе, Наташа вырывается и бежит. я бегу за ней. но она уносится гораздо быстрее, куда-то в сторону моего дома. кричу ей вслед - все равно. не останавливаясь, вдруг замечаю, что сумки со мной нет, равно как и кепки, а вообще-то я - босиком.
начиная догадываться, что со мной произошло, двигаюсь в сторону дома. мама спокойной спрашивает, почему я так поступила с родителями, и, не найдя ничего лучше, решаю рассказать ей правду. облегчив мою участь, на моменте про туман вокруг в булочной, она уже все понимает и начинает успокаивать, рассказывая подобные случаи развода и ограбления.

переодевшись, я отправляюсь в булочную. за прилавком - по-прежнему улыбающая длинноволосая красота. увидев меня, старательно принимает вид крайней занятости. рассказываю о своих пропажах, она сочувственно гладит меня по плечу. предлагаю выйти покурить, она: "у меня нет времени, слишком много работы". тогда я говорю, что через пару дней уеду учиться. предвещая легкое от меня освобождение, соглашается покурить. тогда я говорю, что у меня нет сигарет, она уходит в другую комнату, в которой хранятся их вещи, я - следом, на цыпочках. там, в груде сумок, вижу свою.
оттолкнув Наташу, забираю сумку, забираю сигарету, выхожу.
усевшись на деревянный ящик, наслаждаясь вкусом ментола, изо всех сил ищу ей оправдание - это моя главная проблема и мое главное умение - уметь находить людям оправдание.

вспомнив про мамины деньги, решаю проверить кошелек. открываю сумку. открываю глаза. утро.

градусник молчит, на телефоне пониженная температура, а я - замерзшая, с мокрой от ледяного пота головой, под одеялом, продолжаю убегать от своих снов по ночам на подоконнике, с ногами наружу - так приятно снова гладить листья кончиками пальцев ног. они ненадолго, они улетают на юг.

ах мамочка, откуда в тебе столько сил, откуда столько оптимизма? я хочу и дальше гладить твои пальцы, пряча свои шрамы и молча о секретах.

ах папочка, когда ты уже решишь заметить, что я молчу уже пятый год и отскакиваю, если на горизонте начинает маячить возможность случайного прикосновения? я хочу и дальше смотреть на тебя с укором и равнодушно отменять звонки, пока ты не поймешь, что дальше так продолжаться не может.

ах сестрички, разве можно быть такими умницами? ваши длинные светлые волосы, ваши тонкие цепочки на шеях, ваши "солнышко", "лапочка", прекрасная кожа. я хочу и дальше игнорировать эти изумленные взгляды на мои мужские джинсы и мешки под глазами.

как же холодно, мои милые, мои котята, слепые, как же холодно, когда в +25 ты один.

у меня появилась новая тенденция: убегать ночью по дворам от мужчин. дважды за неполную неделю.
наступило долгожданное. встретили в лучших традициях - не скупилась на портвейн и пиздила сок из магазина. утром оказался очень к месту.
сегодня сделала завидное усилие и проигнорировала просьбу абонента "перезвонить". учусь все делать заново, как инвалид, избавившийся от недуга: спать, говорить, писать лекции, ходить. все ново и по-старому. впитываю город с грохотом трамваев. привет,

самые слабые и грустные березы уже оперились в оранжевое. дороги с такими крутыми поворотами я до сих пор не встречала нигде. в плеере, по мере удаления, включаются самые ненужные (или, впрочем, наоборот, - нужные) песни - ненужные для моей болезни, нужные - для закалки.
в этом доме темнота не пугает, а греет.
в этом доме оконные стекла изрисованы краской.
в этом доме мыльные пузыри растут на балконе.
в этом доме никотин не запрещен и размереннен.
в этом доме лето уходит с грохотом и ливнем.
в этом доме много шума и пыли.
в этом доме много доверия.
в этом доме исцеление. иначе быть не может.
в этом доме теперь я.

это так интересно - следить за образованием смирения, за образованием нового старого равнодушия. следить, как по каплям утекает радуга с ночного неба - с каждой ночью радуга становится все тускнее, превращая привычное любимое время суток в обычную пору бессонницы. как раньше. все возвращается на круги своя: я перемалываю кости своим восторгам, пережевываю сумасшедшую тягу увидеть, рублю металлические тросы притяжения. изо всех сил. потому что нет выбора. потому что нужно освободить место для эмоциональной фригидности, опять.

это так интересно - восстанавливать события прошедшей ночи по следам на теле. то есть, просыпаешься, открываешь глаза, встаешь с кровати, радуешься тому, что все обошлось без похмелья, а потом взгляд падает на руку, на то, чего на ней не было раньше, и думаешь: "а, точно. и это тоже вчера было".

мой помешанный ангел-хранитель всегда опаздывает. он берет меня за руку при встрече, я отдергиваю ее под предлогом, что недавно накрасила ногти, и они еще не высохли. но когда проходит несколько часов и я инстинктивно вскрикиваю при его новой попытке сжать мои пальцы, рассказы про прищемленную руку уже не работают - он смотрит на следы на пальцах и приходится быть честной: "я их сшивала". он снова опустошен, снова не знает, как мне помочь, снова говорит, чтобы я собиралась к психиатру, снова спрашивает, что меня так мучает и почему я так себя ненавижу. но мне страшно представить, что будет с моим ангелом-хранителем, если я попытаюсь объяснить, что со мной на самом деле происходит. так что я молча докуриваю пачку, говорю, что замерзла, и он отводит меня домой.

в динамиках моих играет земфира, мною же и выстроенная в очередь, и это тоже абсолютно замечательно. она заставляет меня жить, - такой я сейчас сделала вывод. наряду со всеми этими ебучими олипмиадами и войнами, наряду с леденющим ветром, который не дает мне подкурить на балконе с первого разу сигарету, наряду с траханым в рот безразличием и различием, наряду с враньем и вообще - она заставляет меня жить. погода моя, между тем, прекрасна: по небу гоняются облака и меряюся размерами мускулов, деревья соревнуются в гибкости, солнце доказывает само себе, насколько оно может быть холодным в августе, а я - шагаю из подъезда и прямо по желтым листьям в платье - да-да! в платье! так же, как и вы. так же, в теплом и осеннем. так же, испытываю наслаждение. пусть это все, мон амур, алкоголь, - но если он делает настроение таким преподнятым, таким непохожим на обычное настроение, то пусть он - алкоголь - будет всегда.

ты для меня - как снег летом.

не столько удивительно,

сколько непредсказуемо - так, что можно замерзнуть напрочь.

"Мы" - это всё же не антиутопия.
"Нас" не будет. А значит,
Будешь ты. И я, если буду.
Через глупость разбитой посуды, сцен,
перешагивая, говорю:
Нас не будет.
Не будет и второй "поэмы конца".
И по нашей (не "нашей") улице
Никогда не пройдут трамваи.
Даже сваи домов не будут тепло отдавать.
А спать? не могу.

Кто-то встаёт. идёт. ждёт.
Ну, дальше, вперёд, читатель!
Автор мечтает соврать - не врёт.
Не встаёт, не идёт, и так далее.
По Шекспиру - "конец иллюзий".
И Шекспира не будет тоже.
Перед сном, по ролям, вслух.
Значит, хлипко всё было, раз рухнуло?
И разруха вполне ощутима.
Смерть - не только в ножах и свинце.
Помогите, Марина Ц.
Разве стоит теперь просыпаться?
Не вернуться домой, не сорваться.
Петербург меня трёт на тёрке.
Ну, зачем? я и так растворимый.
С ярлычком. Как пакетик с чаем.
Очень маленький, очень отчаянно
Растворялся. Вода не та.
Мой пакетик сигает с моста
И Нева становится слаще.

Наконец-то тебе посвящаю, мама.
Мама, не хочешь чаю? моего..
Я скучаю, и я обещаю, что не будет теперь ничего.
Плохого.. ведь всё случилось?
Ты не плачь, это просто хроника
Одного большого пожара
в муравейнике.
Вымети веником муравьёв, муравьиный сор.
Ты не плачь - это просто хроника.
Наши слёзы им - как соломинка,
Как дальтонику - светофор.

А теперь - отпустить и смириться.
Ну, давай же, не будь придурком!
И с небесными драматургами предстоит ещё помириться -
Столько дел! Только дел - не "наших",
А каких-то уже "моих".
Зарекаюсь от слова "страшно".
Страх один - перечитывать стих.
Никаких больше бурь - только море,
На которое "мы" не поедет.
А лирического героя скоро вырвет.
И автор бредит.

Это всё остаётся хроникой,
Если друг мой поставит подпись.
Он - хороший, и он поставит,
Потому что он хочет спать.

есть у нас около университета Дом Творчества - просто высотка с балконами прямо в подъезде, где мы курим гашиш, когда не курим его дома.
и вот однажды, обторченные, мы стояли на одном из высших этажей и смотрели, как солнце убегает за дом. оно скрывалось, радостно сияя, а мы не могли не улыбаться и только говорили друг другу: "нет, ты только посмотри! ты видишь, как оно быстро, нет, ты видишь?" - мы перебивали, я её, она - меня: "посмотри, посмотри". мы были так же одиноки, но счастливы, не подозревая, что может быть еще хуже.

вот и сейчас я стою на одном из высших этажей, только теперь от меня убегает уродливая луна, настолько тяжелая в своей неровной желтизне, что сгибается под своим собственным весом, и прямо за дом. только я в другом городе, без гашиша и возможности сказать кому-нибудь "ты только посмотри".

дело было в третьей четверти XIX века.

помню, мы собирались каждый вечер в деревянном зале, на столе всегда стояла емкость с чем-нибудь мучным - своим, конечно, домашним. благо, и печь топилась вовремя, и руки целые имелись в наличии, - все, то есть, по заведенному обычаю. сидело там, как правило, много женщин: будущие врачи, бывшие учителя, "расчешись, держи ровнее плечи, а голову - выше". я на этих моментах дышала глубже, чтобы не зевать так часто.

- ...а мальчик-то этот, Петя, вы слышали, совсем распустился. как его фамилия... как же... ну, как его... сын Машки Хегай...
- может, раз он ее сын, то у него тоже фамилия Хегай?..
- ах, и правда!
дружный хохот. я смотрела на мух и думала, что было бы интересно размазывать их по стенам раскаленным утюгом.

далее следовали неизменные наставлениям девочкам о том, что нельзя связываться с такими, как Петя; пространные намеки в духе: "главное - береги себя!"; пачками рассказы о неблагополучных отношениях сошедших с правильного пути школьниц. мамы-бабушки даже не подозревали, что предупреждаемые, насмотревшись на своих непросыхающих чавкающих отцов, уже давным-давно решили вычеркнуть из жизни все, кроме мастурбации.

но у нас тогда были и свои, особые развлечения: ночью, когда в деревянном зале никого не оставалось, мы садились в кресла, замирали и, еле дыша, слушали, как скребутся мыши. после - кратковременные приступы паранойи. как следствие - кишмя кишащие сны об электрических угрях и темненьких длинноволосых семилетних лапочках, у которых со звоном взрываются глаза.

и, проснувшись, я еще долго наблюдала за вежливыми мухами и красными паучками.
ой. а с третьей четверти XIX века ничего не изменилось.

я неделю не могла сочинить нужную смс.

а сейчас на себе испытала: всё, что нужно было написать: "осень наступает".

и следом: "давай как-нибудь увидимся".

я хочу рассказывать тебе по памяти лучшее О Генри.

я хочу любоваться на цветы, растущие из асфальта. когда я иду с тобой рядом - они есть.

я хочу все-таки хоть раз дожарить для тебя мясо.

я хочу поделиться с тобой эксклюзивом Krec.

я хочу пересматривать сотни фильмов, чтобы выбрать из них один, который тебя по-настоящему впечатлит.

я хочу стать для тебя кем-то. я хочу дорогого стоить. ради тебя

я нелогична. сейчас объясню.

вчера должно было придти некое загадочное письмо - письмо счастья, как я склонна предполагать. письмо не пришло - пришел папа, которого я не видела уже три дня. принес мне открытку - подруга отправляла ее, когда была в Питере. план был такой: она гуляет по Питеру, отправляет мне открытку, потом приезжает домой, в Хакасию, мы с ней тут встречаемся, а она меня так заговорщицки спрашивает: "а ты получила мою открытку?", а я ей, конечно, отвечаю: "Таня, я не проверяю почту уже давным-давно", а она мне тогда: "а ты иди, посмотри", и я будто бы иду, смотрю, а там открытка, а на открытке написано: "Гуляю с мамой по городу, а мне верится и не верится, что уже через месяц я вернусь сюда с тобой". и дальше мы довольные садимся в поезд и едем вместе в Москву и Питер.
так вот, это похоже на злую шутку: мало того, что я не поехала никуда, потому что ни за что на свете не оставила бы маму одну со сломанными руками. более того, открытка мне пришла на неделю позже, чем было задумано. и к тому же, нашла ее не сама я, а папа.

это предисловие. дело, собственно, вот в чем:
прочитав открытку, встаю в кровати (до этого я лежала и пялила в потолок), молча одеваю пиджак, наматываю шарф, - на улице солнце, но кто уж с ним считается - отправляюсь просто вон из дома. были разговоры о том, что можно было бы пойти ночью на d'n'b. я понимаю, что не пойду туда обыкновенной, но пить не хочу. мы приходим в клуб, заходит разговор о гаше. я отвожу мальчика в полосатой рубашке, вязаной жилетке с узором, что-то вроде конопли, он в желтой кепке и кучей кудрей. он говорит, что сам не пьет и все понял.
но дальше мы идем во двор через дорогу, потому что там чисто и отличные длинные лестницы к подъездной двери, идем толпой, чтобы подождать, когда будет 00.00, скоротать время, пока не приедет диджей. я знаю, что у меня будет трип, но, сама не понимаю, как и зачем говорю своему другу: "надо бухнуть, понимаешь?", и мы идем с ним и покупаем на деньги, которые у него были на вход (он настоящий друг - до этого я нечаянно облила его шампанским и ему пришлось отменить встречу с грудастой девушкой), полтора литра портвейна, литр колы и большую пачку кальмаров. я без конца разбавляю себе в пропорциях 70/30, экономя колу для остальных, в то время, как никто, кроме нас двоих, и не пьет.
к началу вечеринки я падала с лестниц - теперь мне еще дольше придется носить дома кофты с длинными рукавами: на левой руке царапины от иголок почти зажили, зато на правой теперь абсолютно прекрасная симметричная ссадина - я сосчитала локтем 4 ступеньки. я люблю такие ночи.

знаешь, вот я делаю эту практику, воистину вожделею работать, вожделею зарабатывать на собственное жильё и почее, вожделею алкоголь, сигареты, вожделею громко орать, ссать под кустом. а всё оттого, что всё же верю в любовь. иначе нахуй работать? нахуй зарабатывать? нахуй алкоголь? нахуй сигареты? нахуй ссать? нахуй орать? нахуй сидеть за партой, где написано "нахуй так жить?" ?