Екатерина Ивановна Невельская, 1860 г.

 

Из кинофильма "Залив счастья" (Свердловская киностудия, 1987)

 

 

Геннадий Иванович Невельской родился 5 декабря (по старому стилю 23 ноября) 1813 года в усадьбе Дракино (Костромская губерния) в семье морского офицера.

Геннадий Невельской получил хорошее домашнее образование, в 1829 году приехал в Санкт-Петербург и поступил в Морской кадетский корпус. В годы учебы Невельского начальником Морского корпуса был знаменитый мореплаватель адмирал Иван Крузенштерн (1870-1846), с именем которого связано первое русское кругосветное плавание.  После окончания корпуса в 1832 году Невельской, произведенный в мичманы, в числе лучших учеников был прикомандирован слушателем в Офицерский класс — прообраз будущей Военно-Морской академии. В 1836 году, после успешной сдачи экзаменов, он получил чин лейтенанта и назначение офицером на корабль "Беллона", входивший в эскадру адмирала Федора Литке. В последующие несколько лет Невельской служил на различных должностях на кораблях "Князь Варшавский", "Аврора" и "Ингерманланд", участвовал в нескольких дальних походах, а также являлся вахтенным офицером и фактическим наставником при великом князе Константине Николаевиче, втором сыне императора Николая I.

В 1846 году Геннадий Невельской был произведен в капитан-лейтенанты и назначен командиром строящегося военного транспорта "Байкал". Спустя год было принято решение об отправке нового судна с грузом из Петербурга на Камчатку. Невельской решил воспользоваться этим случаем для реализации своей давней идеи по изучению устья реки Амур, которое долгое время считали непригодным для судоходства. Заручившись поддержкой вновь назначенного губернатора Восточной Сибири Николая Муравьева и начальника главного морского штаба Александра Меншикова, Невельской направил высочайшее прошение Николаю I о разрешении экспедиции.

Плавание, начавшееся в начале сентября 1848 года, завершилось спустя восемь месяцев в порту Петропавловска-Камчатского. Так и не получив высочайшего разрешения на свои исследования, Невельской решил действовать самостоятельно. В июне 1849 год "Байкал" достиг северной оконечности Сахалина, и, обогнув его с запада, направился в Амурский лиман. Вскоре был обнаружен вход в лиман и найдено устье Амура, которое команда Невельского обследовала на несколько километров вверх по реке. Таким образом, экспедиция под командованием Геннадия Невельского совершила значительное географическое открытие, доказав, что Сахалин является островом, а не полуостровом, как считалось ранее, и подтвердила теорию Невельского о возможности судоходства на Амуре. Вскоре Невельской и Муравьев получили высочайшие предписание о дальнейших действиях, которое прямо запрещало вновь спускаться к Амуру ввиду возможности обострения отношений с Китаем и Японией. Однако Невельской на свой страх и риск нарушил столь жесткие требования, и в августе 1850 года основал военное поселение в устье Амура под названием Николаевский пост, впоследствии ставшее городом Николаевск-на-Амуре. Невельской распорядился поднять российский военный флаг и объявил о присоединении Амурского края к России. После возвращения Геннадия Невельского в конце того же года в Санкт-Петербург, его действия были рассмотрены в Особом комитете, который счел их дерзкими и самоуправными. Невельского было предложено разжаловать в матросы, однако Николай I, рассмотрев обстоятельства дела, наложил на решение комитета знаменитую резолюцию: "Где раз поднят русский флаг, там он спускаться не должен".
В феврале 1851 года решением правительства под началом Геннадия Невельского была организована Амурская экспедиция, которая детально исследовала бассейн нижнего Амура, произвела там топографическую съемку, составила первую карту всего Амура, провела большую исследовательскую работу на Сахалине.

В 1854 году Невельской был произведен в контр-адмиралы. 8 июня (27 мая по старому стилю) 1855 года поступило распоряжение Николая Муравьёва о расформировании Амурской экспедиции и о назначении Невельского начальником Штаба Морских сил при генерал-губернаторе Восточной Сибири. В июле 1856 года Невельской вернулся в Санкт-Петербург и вскоре зачислен в резерв флота. В 1857 году он был назначен членом Морского Ученого комитета, в 1864 году произведен в вице-адмиралы, в 1874 году — в адмиралы.

Скончался Геннадий Невельской в Cанкт-Петербурге 29 апреля (17 апреля по старому стилю) 1876 года. Был похоронен на кладбище Воскресенского Новодевичьего монастыря.

О своей деятельности на Дальнем Востоке Невельской рассказал в книге "Подвиги русских морских офицеров на Крайнем Востоке России, 1849-1855", над которой работал до конца жизни. Она вышла из печати через два года после смерти ее автора.

 

читать www.adjudant.ru/lib/nevelskoy00.htm

 

Невельской был награжден орденами: Святого Станислава IV степени (1838), Святой Анны III степени (1841), Святого Владимира IV степени (1850), Святой Анны II степени с Императорской короной (1853), Святого Владимира III степени (1853), Святого Станислава I степени (1855), Святой Анны I степени (1858).

Именем Невельского названы 12 географических пунктов в Японском и Охотском морях, Дальневосточное высшее инженерное морское училище (ныне Морской Государственный университет) и улица во Владивостоке, райцентр в Сахалинской области. Невельскому установлены памятники во Владивостоке (1897), Николаевске-на-Амуре, Хабаровске, Солигаличе, на месте пустоши Дракино и на Петровской косе. Невельскому посвящен художественный фильм "Залив Счастья" (1988, режиссер Владимир Лаптев).

Геннадий Невельской был женат на Екатерине Ивановне (Ельчаниновой), племяннице иркутского гражданского губернатора Владимира Зарина. В их семье было четыре дочери и один сын.

 

 

Екатерина Невельская.

В Амурской экспедиции, с Амуром в сердце

 

Екатерина Невельская (1831-1879) стала участни­цей опасной экспедиции на Дальний Восток. Знатная и образованная красавица могла бы блистать в светских са­лонах, а она решила отдать руку и сердце невзрачному на вид морскому офицеру Геннадию Невельскому и последовать за ним к берегам Амура. Зато она смогла пожить на бере­гу залива Счастья.

Об этой свадьбе судачил весь Иркутск. В провин­циальном городке, как правило, мало что происхо­дит, а тут такое событие: прелестная Катюша Ельчанинова, племянница и воспитанница гражданского губернатора Владимира Николаевича Зарина, отда­ла руку и сердце какому-то немолодому, невзрачно­му флотскому офицеру по фамилии Невельской.

Пересуды о браке Невельского с Ельчаниновой возникали в иркутских салонах подобно пене, а сло­во «мезальянс» то тут, то там перекатывалось с язы­ка на язык. Но с этим приходилось смиряться. День 16 апреля 1851 года, когда состоялся ритуал венча­ния, многим запомнился: невеста — ослепительная блондинка в белом подвенечном платье, жених — в парадном черном костюме... Да и на самой свадьбе нашлось место для многочисленных гостей, кото­рые восхищались красотой невесты и поражались ее неожиданному выбору. Праздник затянулся на весь медовый месяц: приемы, салоны, прогулки в окрестностях озера Байкал, — и скоро обыватели привыкли к этой необычной паре. Но едва иркутя­не смирились в душе с «мезальянсом» и порадова­лись за молодых, как те укатили... Ведь супругом 19-летней выпускницы Смольного Екатерины Ива­новны Ельчаниновой стал не кто иной, как капитан 1-го ранга Геннадий Иванович Невельской, который незадолго до бракосочетания был назначен началь­ником Амурской экспедиции, целью которой было изучение Приамурья и Приморья. Так что будущего легендарного адмирала углядела в неказистом флот­ском офицере юная белокурая красотка. Однако воп­реки расхожему мнению о блондинках, эта женщи­на с первых же дней показала характер и серьезный основательный подход к институту брака. Она не стала дожидаться мужа из его рискованной экспеди­ции, а заявила, что отправится вместе с ним. Тут и за примером не надо было далеко ходить: он явился в лице супруги собственного дяди Варвары Григорь­евны Зариной, которая, несмотря на уговоры род­ных остаться в Москве, решительно последовала за своим мужем в Сибирь.

СМОЛЯНКА
По правде говоря, история Катюши Ельчанино­вой немного смахивает на сказку про Золушку, при­чем во множественном числе, поскольку у нее была еще и сестра Саша, — обе сиротки-погодки, которых приютил добрый и весьма богатый дядя. Вот только вместо злой мачехи была вполне доброжелательная тетушка — немногим старше самих сестричек. Они родились — в Подмосковье одна и на Смоленщине другая — в 1830 и 1831 годах в семье мелкопоместных дворян Ивана Матвеевича Ельчанинова и Марии Николаевны, урожденной Зариной. После смерти родителей по решению семейного совета воспита­ние обеих девочек было поручено родному дяде по матери Владимиру Николаевичу, который был граж­данским губернатором Иркутска, а значит вторым лицом после Н.Н. Муравьева. Третья их сестра, Ве­ра, осталась на попечении московских родственников, а единственный брат Николай поступил в уни­верситет. Надо сказать, что еще при жизни родите­лей девочек решили определить на казенное воспитание в Смольный институт благородных де­виц, в те годы больше известный как Смольный мо­настырь, поскольку он был закрытым учебным заве­дением наподобие лицея или кадетского корпуса. Го­товили там девиц, которые могли бы осчастливить в браке будущих сильных мира сего. Их обучали, со­ответственно, Закону Божьему, российской и немец­кой словесности, французскому языку, географии, всемирной и российской истории, арифметике, физике, рисованию, чистописанию, церковному и классическому пению, художественному рукоделию, музыке, танцам, домоводству. Все лето воспитанни­цы проводили в саду Смольного, отгороженного от Невы высокой каменной стеной. Разумеется, девуш­ки не могли не мечтать о своих принцах, которые рано или поздно прискачут в их застенок на белом коне и умчат на волю. Сестрички Ельчаниновы в этом могли рассчитывать на некоторые преимуще­ства, хотя бы потому, что были весьма привлекательными. Каким-то чудом сохранилось словесное описание Кати Ельчаниновой, сделанное ее подру­гой по Смольному: «Младшая сестра, впоследствии Невельская, была сама радость и веселье, и при боль­шом уме была и очень собой хороша. Она было не­большого роста, блондинка с правильными чертами лица и с прелестными большими голубыми глазами, имевшими ту особенность, что, когда лицо ее смея­лось, и голос звонко раздавался от смеха, они не из­меняли своего вдумчивого выражения, придавая тем ей особую оригинальную прелесть». Выпуск из Смольного института почти совпал с сиротством обеих сестер: в 1848 году умерла Мария Николаев­на, а отец ушел из жизни еще раньше. Летом того же года В.Н. Зарин с племянницами выехал к свое­му новому месту службы в Иркутск. Что же застали молодые выпускницы Смольного на новом месте? Их представили недавно прибывшему сюда молод­цеватому боевому генералу Муравьеву и его супруге- француженке. Муравьев — генерал-губернатор Вос­точной Сибири знал Зарина очень давно, еще по совместной службе на Кавказе и в Туле, причем их связывали доверительные и вполне дружеские отно­шения. Кстати, именно Владимир Николаевич За­рин ездил в Петербург за невестой Муравьева и при­вез француженку в город Богородицк, где и состоя­лась их венчание. Да и сам Зарин незадолго перед тем женился на своей незабвенной Варваре Григо­рьевне Гежинской. В общем, племянницы сразу по­пали в дружеские объятия местной элиты. Чиновник муравьевского штаба Б. В. Струве писал, что Влади­мир Николаевич Зарин «привез с собою в Иркутск двух своих племянниц-сирот, только что вышедших из Смольного монастыря, два прекрасных цветка — Blanche et Rose, как их стали называть в Иркутске; они поражали всех своею скромностью и в то же время развитостию ума».

ОНИ ЧУТЬ НЕ РАЗМИНУЛИСЬ...
Доброжелательные светские свахи стали пригля­дывать девушкам перспективных женишков... Но вскоре в Иркутск прибыли офицеры транспорта «Байкал» во главе с капитан-лейтенантом Геннади­ем Ивановичем Невельским. Появление этих офи­церов, к тому же окруженных ореолом таинственно­сти и секретности, вызвало много слухов: поговари­вали даже, что они приехали после исполнения какого-то важного царского поручения. В общем, эта зима с 1849 по 1850 год запомнилась жителям Ир­кутска надолго, хотя бы обилием балов, которые следовали один за другим, и если ранее на балах не хватало кавалеров, то наконец-то в них не было не­достатка.

Не сохранилось прямых свидетельств, где, ког­да и при каких обстоятельствах Геннадий Невельс­кой был представлен Кате Ельчаниновой, однако скорее всего это произошло на одном из балов.

Помните песенку:
Жил отважный капитан.
Он объездил много стран.
И не раз он бороздил океан...
...Но однажды капитан
Был в одной из дальних стран
И влюбился как простой мальчуган...

 

Это как будто о нем, о Невельском, сказано... Пропал бравый моряк, пропал. Он увидел Катю — и она сразила его наповал. Разумеется, как опытный мореход он пошел на абордаж, но, похоже, был от­швартован на исходные позиции... Моряк призаду­мался, может быть, посмотрел на себя в зеркало, а заодно и правде в глаза. Кто он? Уже не первой молодости, неказистый, маленького роста, с лицом, украшенным оспенными крапинками... А кто она? Молодая, веселая, красивая, маленькая, воспитан­ная, белокурая, привлекательная... Из этого следовало, что ее избранниками должны быть принцы, ну если и не коронованные особы, то, во всяком слу­чае, юные красавцы и сынки высокопоставленных папаш.

...Короче, Невельской «отдал швартовые» и уехал обратно в Петербург. По делам, разумеется, но с тяжелым сердцем. И от неудачного первого и един­ственного сватовства-предложения, и от неизвест­ности о том, что ожидает его в стольном граде. А рас­считывал он на многое. С Муравьевым были согла­сованы предложения о дальнейшей деятельности на Дальнем Востоке, главным из которых было созда­ние Амурской экспедиции для дальнейшего иссле­дования Приамурья и Сахалина.

А что Катя? Вышло так, что капитан сделал стра­тегически верный ход, отступив от собственных притязаний, а у девушки появилось свободное вре­мя подумать. Ну, хотя бы о том, кому именно она отказала.

Ведь отказала она человеку весьма и весьма дос­тойному, пусть даже и неказистому на вид, и, может быть, на общем фоне красавцев и аристократов, ко­торые выстроились в очередь к ее ручке, она своей женской интуицией или трезвым умом смогла это оценить. Или же было в Невельском что-то такое, что задело ее душу, заставило сердце встрепенуться? Бог знает...

ОТВАЖНЫЙ КАПИТАН
Геннадий Иванович Невельской был старше сво­ей избранницы на 18 лет. Он родился в 1813 году в Костромской губернии в имении Дракино. Хотя по документам значилось, что он на год моложе, одна­ко это вовсе не значит, будто он пытался скрывать свой истинный возраст. Просто при поступлении в 1829 году в Морской корпус Невельской опоздал с подачей заявления, и пришлось внести коррективы в свидетельство о рождении.

Невельские — старинный дворянский род, обо­сновавшийся на Костромской земле в XVI веке при царе Иване Грозном. В роду Невельских существо­вала легенда, что кому-то из предков удалось спасти жизнь царю Алексею Михайловичу. Так вот, пустошь Дракино и была подарена царем основателю той ветви Невельских, к которой принадлежал и Генна­дий Иванович. При Петре I служил на флоте боцма­ном Григорий Дмитриевич Невельской — он стал основателем флотской династии, — так что о том, чтобы избрать какую-то другую профессию, кроме морской, для Геннадия Ивановича не могло быть и речи. Подобно большинству дворянских недорослей своего века, он получил домашнее образование, но рассказы и книжки по морской истории и морской тематике, о морской службе вообще, надо думать, преобладали. Еще совсем недавно было совершено первое русское кругосветное плавание под руковод­ством Ивана Федоровича Крузенштерна и Юрия Федоровича Лисянского. Когда сведения об этом доползли до Костромы, то, наверное, родной дядя Петр Алексеевич вспомнил, что учился в Морском корпусе вместе с братом кругосветного мореплава­теля Ананием Лисянским.

В 1823 году по стране прокатилась эпидемия оспы, не обошла она стороной и семью Невельских: в том году умерла его сестренка Елизавета, перебо­лел ею и Геннадий.

Мать Геннадия Невельского Феодосью Тимофе­евну изображают злой Сальтычихой, и это не лише­но оснований. Получила огласку история с крепост­ной девушкой Анной Никитиной, которая утопи­лась, доведенная до самоубийства злой помещицей. Дело о самоубийстве замять не удалось, и даже в такой страшный век ему был дан надлежащий ход. В архиве Костромской области до пожара 1982 года сохраня­лось дело «Об убийстве девки Анны Никитиной» и «Дело по предписанию господина губернатора о жестоком обращении помещицы Невельской со сво­ими людьми». За это последнюю арестовали и нача­ли против нее следствие. Кончилось дело тем, что ее дочь, сестра Геннадия Ивановича, взяла мать на поруки и увезла на постоянное место жительства в Кинешму. Со временем туда переместилось все гнез­до Невельских, но это было уже потом, когда Генна­дий упорхнул из родимого дома. Матушкина жесто­кость по отношению к крестьянам вряд ли его как- то могла возмущать в детские годы. Скорее всего, его попросту все это не касалось, — такие были време­на, увы...тогда это, возможно, могло воспринимать­ся как само собой разумеющееся. Итак, Невельской рос в семье, насквозь пронизанной морскими тра­дициями, в которой служение Отечеству связыва­лась чаще всего с флотом, поэтому получив блестя­щее потому времени образование, Геннадий Ивано­вич стал близок к царской семье, к высшему петербургскому обществу. Более того, он вошел в число немногих передовых и гуманных офицеров, которые не допускали издевательств над матросами, вчерашними крепостными.

Следует отметить, что в Петербурге, поступив в Морской корпус в 1829 году, Невельской сразу ока­зался в среде интеллектуалов и патриотов. Так, ди­ректором корпуса в те годы был вице-адмирал И.Ф. Крузенштерн — тот самый, который совершил первое русское кругосветное плавание. А вместе с Невельским учились Павел Кузнецов — будущий ав­тор учебника по гидрографии, Николай Краббе — будущий военно-морской министр, Алексей Бутаков — будущий исследователь Каспийского и Аральского морей, Павел Казакевич — впоследствии выдающий­ся деятель гидрографии... В другой роте состояли Петр Казакевич — будущий сподвижник Невельско­го по плаванию на «Байкале» и государственный де­ятель на Дальнем Востоке в 1850—1860-х годах Сте­пан Лесовский — будущий военно-морской ми­нистр.

Гардемаринская практика в навигацию 1831 года проходила на Балтийском флоте. Невельской попал на корабль «Великий князь Михаил». Уже в эти годы юноша стал целенаправленно и углубленно интере­соваться Амуром, Сахалином и вообще Дальним Во­стоком, а интерес его «подогревал» еще сам Крузен­штерн. Из его слов выходило, что амурская и саха­линская проблемы не были решены до конца. Тогда на всех картах мира Сахалин изображался полуост­ровом, несмотря на то, что на старинных чертежах, картах русских мореходов и землепроходцев он был обозначен как раз островом. Амур тоже выглядел рекой, не имевшей выхода к океану. В 1836 году мич­ман Невельской успешно сдал экзамены за курс офи­церского класса, ему присвоили чин лейтенанта и назначили на корабль «Беллона». В том же году его взволновало одно любопытное сообщение: якобы японцы Могами Токунай и Мамия Риндзоо проплы­ли на лодке там, где был обозначен перешеек между Сахалином и материком. Более того, Риндзоо вроде бы удалось еще и пробраться с юга в лиман Амура и дойти даже до его устья. Это еще больше подлило масла в огонь, полыхавший в душе молодого офице­ра, — в общем, он заболел дальневосточной пробле­мой. Но служба есть служба и пришлось ему оказать­ся вместо Сахалина в Лондоне, а оттуда без остано­вок через Бискайский залив идти до Гибралтара и далее, вперед по Средиземному морю... Впервые Невельской вступил на землю африканских, итальянских, греческих, французских портов: Палермо, Сиракуз, Мальты, Мессины, Ливорно, Специи, Бахии, Неаполя, Тулона, Алжира. Затем был Копенга­ген, поездки в Гаагу, Веймар и Берлин.

В общем, с карьерой военного моряка все было в порядке: вскоре ему присвоили чин капитан-лей­тенанта и наградили в размере полугодового жало­ванья. Служба шла хорошо и обещала другие отличия. В тридцать три года — капитан-лейтенант и ка­валер двух орденов! И это в мирное время. Отныне он имел полное право претендовать на командирс­кую должность. Ему дают ответственчые поручения. К примеру, он командируется на Чepное море — в Севастополь и Николаев — осмотреть условия стоян­ки кораблей в портах, оценить оборудование ремон­тных мастерских и составить об увиденном обстоя­тельный доклад. Невельской справился с этой работой успешно, но возвращение домой омрачила страшная для Невельского новость: в его отсутствие 12 августа 1846 года скончался И.Ф. Крузенштерн, который так много значил в его жизни. Мысленно он уже дал клятву — завершить на Амуре и на Саха­лине то, что не успел сделать Иван Федорович, его духовный наставник.

На первом годичном собрании Русского геогра­фического общества, состоявшемся в том же 1846 году, идеи Невельского получили поддержку Федора Петровича Литке — руководителя общества. Началась подготовка экспедиции на Дальний Вос­ток. Она должна была состоять из двух отрядов — морского и речного. Речной под командованием Баласогло должен был спуститься по Амуру до лима­на. Во время плавания ему надлежало описать реку на всем ее протяжении и наладить добрососедские отношения с местными жителями, а уже в самом лимане соединиться с морским отрядом под коман­дованием Невельского. Морскому отряду предстоя­ло описать Сахалин и, самое главное, — окончатель­но выяснить возможность входа в Амур со стороны моря. Иными словами, разобраться, является ли Сахалин островом, или же все-таки он полуостров. Надо сказать, что Невельскому как умному и успеш­ному офицеру прочили придворную карьеру и гото­вили в командование одним из лучших фрегатов того времени — «Палладой». Однако это не входило в планы самого Геннадия Ивановича, — он мечтал о другом и сумел добиться своего.

Так, 21 августа 1848 года транспорт «Байкал» под военным флагом и под командованием капитан-лей­тенанта Геннадия Ивановича Невельского ушел в плавание из Кронштадта. Он направлялся в сторо­ну Камчатки, планируя пройти вокруг мыса Горн, то есть через Атлантический в Тихий океан.

Результатом экспедиции 1848—1849 годов стало подтверждение гипотезы о том, что Сахалин все-таки остров, и основание на берегу Охотского моря, в заливе Счастья (это название дал ему Невельской) русского поселения, из которого теперь можно было вести торговлю с местными жителями и развернуть дальнейшие исследования Приамурья.

«Во имя угодника этого дня и в память Велико­го Петра, — писал Невельской, — я назвал его Пет­ровское!» А кроме того, он основал на амурском мысе Куегда первый в Приамурье русский военный пост, названный Николаевским, потом он стал на­зываться Николаевском-на-Амуре. Однако где-то Невельской допустил оплошность, если в 1849 году был произведен в капитаны 2-го ранга, но без пен­сии. Обычно за совершение кругосветного или по­лукругосветного путешествия офицеры награжда­лись орденами, получали следующие чины, а также могли рассчитывать на пожизненную пенсию. Не­вельскому не простили даже намека на непослуша­ние: формально он не имел права идти в лиман Аму­ра, не получив именного, личного царского пове­ления. А он пошел. И поплатился за это очередным орденом и пенсией. Правда, вскоре ему дали капи­тана 1-го ранга и назначили на должность офицера по особым поручениям при генерал-губернаторе Восточной Сибири. Существенным штрихом к био­графии Невельского может служить и тот факт, что во время его службы с великим князем Константи­ном на Балтике Геннадий Иванович при каких-то сложных обстоятельствах спас ему жизнь. Последующие годы подтвердили это: Константин до пос­ледних лет жизни Невельского находился с ним в личной переписке. А когда член царской семьи, ру­ководитель российского военно-морского флота состоит в дружеских отношениях с офицером и даже, как утверждали современники, «очень его любит», перед такими достоинствами меркнут мно­гие недостатки.

Вот таким человеком был Геннадий Иванович Невельской, когда он прибыл в Иркутск: всем хорош, одна беда — неказист.

НО ОТ СУДЬБЫ НЕ УЙДЕШЬ...
Невельской нашел в себе силы и волю не появ­ляться больше на глаза очаровательной Катеньке Ельчаниновой. Возможно, он не хотел еще раз ис­пытывать судьбу и постарался вырвать из сердца эту хрупкую красавицу, тем более что он слышал о ка­ком-то армейском или гвардейском офицере, кото­рый частенько бывает в доме у Зариных. Он бывал в Иркутске неоднократно, вот только общества бары­шень Ельчаниновых предпочитал избегать. Однако и Саше и Катерине пора была думать о женихах. И не исключено, что когда стало известно, какому именно, пусть даже немолодому и не слишком красивому офицеру, отправлявшемуся на Амур, она отказала, то мо­жет быть, она об этом и пожалела.

12 февраля 1851 года было принято решение об организации очередной Амурской экспедиции, ко­торая подчинялась генерал-губернатору Восточной Сибири. Начальником ее назначался капитан 1-го ранга Г. И. Невельской.

Он холост по-прежнему, и совсем не так счаст­лив, как хотелось бы его близким, поэтому его това­рищ и соратник Михаил Семенович Корсаков решил познакомить своего друга и перспективного жени­ха со своей сестрой Верой. Не исключено, что слу­хи об этом докатились и до семьи Зариных — Ельча­ниновых... В общем, так или иначе, Невельской все- таки снова встретился со своей суженой, сделал повторное предложение и... Все закончилось свадь­бой, породившей столько слухов.

Другу Михаилу Корсакову Невельской отписал: «Милый и любезный друг Миша, приготовься — я счастлив, я готов на подвиг для Отчизны. Не один — со мною решилась ехать и услаждать мое заточение и разделять труды на благо Отечества мой милый, несравненный, давно мною любимый всем суще­ством человек — Екатерина Ивановна Ельчанинова — моя Катенька. Ты спросишь, как это случилось. Очень просто. Я приехал в Иркутск, увидел ее и не мог более уже противостоять тому беспредельному и глубокому чувству... Пусть говорят, что хотят, но я решительно не мог быть один. Я любил, люблю ее — этого ангела».

Сначала весь Иркутск потрясла эта свадьба, а потом еще более невероятное известие: Катенька решила отправиться вместе с мужем к месту его служ­бы. Такого поступка от нее не ожидал никто. Одна­ко первый биограф Невельского, Александр Карло­вич Сиденснер, сам в молодости знавший супругов, высказал мысль о том, что Екатерина Ивановна на­ходилась под влиянием проживавших в Иркутске семей декабристов.

Однако вот что написала сама Катя своему смо­ленскому дяде Н. М. Ельчанинову, после трехнедель­ного замужества: «Более и более я привязываюсь к моему милому мужу и со всяким днем открываю в нем какое-нибудь особенное качество; он так внимате­лен , так любит меня, что не только я, даже все окру­жающие меня тронуты этим...»

Однако юная супруга, хотя и делала вид, что «ей не страшен серый волк», однако в письме к смоленс­кому дядюшке проговорилась: «...Я боюсь за свои силы во время путешествия, нам надо сделать 5000 верст — 1000 верхом, а остальное — по воде. К счастью, я не трусиха и храбрая амазонка. Но все же, я думаю, мне не избежать самой ужасной устало­сти. Но, впрочем, я не одна буду переносить это. Мой друг будет со мной и будет поддерживать меня»

К предстоящей нелегкой дороге супруги приго­товили специфический багаж: теплые меховые са­поги, теплые костюмы для верховой езды, разные защитные маски, сетки от комариного гнуса, тыся­чи мелочей, необходимых молодой женщине в до­роге, а также книги на французском и других язы­ках и даже ноты, поскольку Екатерина слыла талан­тливой музыкантшей.

«АМАЗОНКА» В ПУТИ
Но вот позади осталась иркутская застава, а впе­реди была дорога на Качугу. Последние объятия и поцелуи родных, друзей, и молодые остаются в об­ществе служанки Авдотьи и вестового, постоянно сопровождавшего Невельского во всех его разъез­дах. Сначала они ехали в экипаже вдоль Лены по берегу, любуясь красотами сибирской реки, проиг­норировав на какое-то время благоустроенную лод­ку. Молоденькая путешественница была счастлива — она впервые оказалась наедине с божественными красотами природы.

Путешествие по Лене продолжалось две недели. «Это правда, что Лена прекрасна, — писала Катя род­ным. — Окружающая нас природа дика и в то же вре­мя величественна. Я думаю, что в ее оригинальнос­ти и заключается ее прелесть. Везде высокие горы, покрытые лесом, крутые обрывы. От времени до времени мы проходим мимо прелестных островов; это настоящие рощицы посреди реки. Впрочем, все вместе имеет грустный и мрачный вид, но всегда величественный и красивый».

Надо признать, что Невельской сделал рее воз­можное, чтобы это путешествие не показалось Кате утомительным. Вскоре плавание по величавой Лене завершилось любованием изумительными творени­ями природы — Ленскими столбам, да и настроение юной путешественницы заметно поднялось: «Я те­перь не такая печальная, — сообщает она в письме от 28 мая 1851 года, — и моя веселость напоминает времена Иркутска... Ваша Катя очень счастлива, она более и более привязывается к благородному другу, который ее выбрал между всеми. Я вам клянусь, что опасности столь необыкновенного путешествия меня пугают теперь меньше, чем когда-либо. Если я еще очень страдаю от нашей разлуки, то мой муж всегда найдет средство меня развлечь и успокоить. Он так нежно заботится обо мне, имеет такую глубо­кую привязанность ко мне, он такой благородный, безукоризненный герой. Ему всегда удается возвра­тить покой моей душе и мыслям, и я делаюсь опять весела и резва, забавляя и заставляя хохотать сте­пенного генерала Невельского, благодаря сотням тысяч шалостей, которые приходят мне в голову. На коленях благодарю я господа, что он мне послал в покровители этого чудного человека, любовь кото­рого — моя гордость и будет для меня сильной опо­рой в испытаниях, которые меня, может быть, ожи­дают впереди...»

Они прибыли в Якутск, где предстояло хоро­шенько отдохнуть перед более трудной дорогой в Охотск и Аян. По городу тут же пронесся слух, что губернатором создаваемой Якутской области прочат Невельского. Естественно, это объясняло повышен­ное внимание к супруге будущего губернатора. Пос­ледовали званые обеды, где Катя старалась приме­рить на себя облик серьезной дамы.

Путешествие из Якутска в Охотск началось ран­ним утром 2 июня 1851 года. Караван состоял из пя­тидесяти лошадей, основная часть которых была навьючена багажом и разными грузами. Конвой со­стоял из казаков, двое из которых понимали местные языки. Но как ни старался Невельской — он даже спал по нескольку часов в сутки, — все предусмотреть он не мог, и вскоре выпускница Смольного смогла «насладиться всей прелестью» пути. Она признава­лась родным: «Вы знаете, что я готова была встре­тить всякие препятствия и неудобства, но действи­тельность превзошла все, что могло нарисовать мне мое воображение. Никогда не могла я себе предста­вить, что такие дороги существуют на свете. То при­ходилось вязнуть в болотах, то с величайшим тру­дом пробираться по непроходимым лесным дебрям, то, наконец, переправляться вплавь через быстрые реки... Ах, что мы вытерпели! Несмотря на все уси­лия над собою, бывают минуты, когда я ослабеваю и теряю всякое мужество...»

Вскоре она стала испытывать странное недомо­гание — Катя была беременна. И дорога стала для нее настоящей пыткой. В Охотске у Невельской про­изошли преждевременные роды. «О как я рыдала, как я проклинала эту ужасную дорогу, которой опасности, ужасы и страшное утомление лишили меня самой сладкой надежды», — делилась она сво­им горем с родными.

Преждевременные роды нанесли тяжелый удар по здоровью и моральному состоянию несостояв­шейся молодой матери. Невельской твердо решил, что ни в какое Петровское он жену не возьмет, а от­правит ее, после того, как она немного подлечится, обратно в Иркутск. Он-то решил, но когда Катя под­няла на него свои огромные глаза и слабым голос­ком промолвила: «Нет!» — он понял, что его реше­ние ничего не значит.

И вот в конце июля маленькая эскадра из двух судов — «Шелихов» и «Байкал» — вышла из Охотско­го порта Аяна, держа курс севернее Шантарских ост­ровов, на Сахалинский залив. Там были и семьи мастеровых, решивших переселиться в этот неизвест­ный край. Невельской поощрял такое переселение, но в то же время оно не могло его не волновать, о чем опять же свидетельствуют письма Екатерины: «Он весь поглощен тою мыслию, чтобы ничего не опустить такого, что послужило бы на пользу буду­щей колонии и ее благосостоянию, сохранило бы здоровье всех тех, кого он увозит с собою к неведо­мым еще местам у устья реки Амур».

Основной состав Амурской экспедиции и боль­шая часть грузов оказались на барке «Шелихов». С не­привычки, как и большинство переселенцев, оказав­шихся впервые на нетвердой «почве под ногами», супруга капитана 1-ранга мучилась от последствий качки, а когда наконец-таки ее организм адаптиро­вался к новым реалиям, пришла неожиданная беда: в тумане «Байкал» сел на мель, а «Шелихов» начал тонуть. У шхуны в районе форштевня оторвались две доски наружной обшивки и вода начала запол­нять жилые помещения. Это случилось совсем неда­леко от залива Счастья.

Когда Екатерина Ивановна узнала о смертельной опасности, у нее хватило силы воли не поддаваться панике, а спокойно одеться потеплее, собрать все необходимое и ценное в узелок и спокойно ждать на складном стульчике дальнейших приказаний. Вскоре муж сообщил, что «Шелихов» вышел на мел­ководье, смертельная опасность миновала, но поло­жение все же остается серьезным. Он разрешил ей подняться наверх.

«Я вышла из каюты, куда вода уже начала прони­кать. На палубе матросы равняли бочонки пороха, вытащенные из трюма, и работали, чтобы спасти груз и багаж. Офицеры, казаки, даже молодые жен­щины в слезах, из которых некоторые держали в своих руках младенцев, изо всех сил качали воду. Вода доходила да наших пяток. Дети и старухи, не способные к работе, бегали, кидались то в одну, то в другую сторону, толкались, кричали, рыдали, ища убежище против воды, которая все подымалась. Ах! Ужасная картина!...Я ходила от одной группы к дру­гой, утешая их и объясняя, что опасность миновала, что все будут спасены, умоляя их оставаться спокой­ными и не волноваться за тех, которые работали для них. Увы! Это был напрасный труд! Они меня не слу­шали», — писала она потом в письме. Но кто в такой суматохе мог послушать молоденькую жену началь­ника, всем хотелось поскорее спастись, — перед уг­розой гибели все равны. Но когда спасательные шлюпки были спущены на воду, и ей первой предло­жено покинуть борт тонущего судна, она твердо от­ветила: «Мой муж говорил мне, что при подобном несчастии командир и офицеры съезжают последни­ми; я съеду с корабля тогда, когда ни одной женщи­ны и ребенка не останется на нем, прошу вас забо­титься о них». Поведение Екатерины Ивановны в роковую минуту произвело сильное впечатление на окружающих. Авторитет молодой супруги начальни­ка сразу возрос.

На «Байкале», куда перевозили всех, было сума­тошно: продолжалась доставка вещей, важных гру­зов, пороха... Только к вечеру следующего дня, ког­да начался прилив и корпус «Байкала» стал содро­гаться от каждой новой волны, «каждый толчок выбрасывал меня с койки полумертвой от ужаса», как признавалась потом родным эта юная храбрая трусиха, судно благополучно снялось с мели без види­мых повреждений и взяло курс в сторону залива Сча­стья. Катя с горькими слезами бросала последний взгляд в сторону «Шелихова», который тонул, погру­жаясь все больше и больше, одновременно развали­ваясь на части. А вокруг плавала ее мебель — украше­ние будущего семейного гнездышка, в том числе разбитое фортепьяно розового дерева — подарок великого князя Константина. Слава богу, что уцелел «Байкал» — любимое детище Невельского.

ЖИЗНЬ В ЗАЛИВЕ СЧАСТЬЯ
Аборигены, о которых она так много слышала в Аяне, ей показались вполне дружелюбными людьми. Да и условия жизни — она уж думала, что придется ютиться в палатке — вполне сносными: в Петровс­ком ее ждал небольшой трехкомнатный домик с ку­хонькой. В нем первое время Невельские должны были разделить свое пристанище с семейством дру­гого военного моряка, помощника Невельского — Дмитрия Ивановича Орлова с женой Харитонией Михайловной и двумя детьми.

Сначала Петровское больше напоминало воен­ный лагерь, если не считать нескольких построен­ных зданий: повсюду палатки, костры, а у основания песчано-галечной косы — поселения аборигенов-нивхов. Со стороны залива Счастья дружелюбно плескались волны, но с северной открытой сторо­ны Охотское море грохотало куда более грозно. Жизнь в этом поселении сложилась очень органи­зованная, причем во многом благодаря молоденькой супруге начальника. Обедали все регулярно в пол­день. Екатерина Ивановна вместе с Харитонией Михайловной и с верной своей Авдотьей каждый день начинали с планов, как вкусно и сытно накор­мить мужчин. Очень часто их выручала рыба, кото­рую в изобилии поставляли местные жители, выме­нивая за нее ножи, стекло, бисер, табак, монисто и прочие житейские предметы и украшения. Осталь­ное свободное время женщины употребляли на бла­гоустройство жилищ, — в общем, потихоньку привы­кали.

Вскоре матросы переселились в построенные казармы, где для семейных отгородили отдельные «углы», а офицеры переехали во флигель. Палаточ­ный городок перестал существовать. Екатерина Ивановна постепенно по-иному стала смотреть не толь­ко на Петровское, которое с каждым днем станови­лось ей все роднее, но и на аборигенов этих мест. Одетые в собачьи шкуры, пропахшие рыбой, они поначалу внушали ей отвращение и страх. Но вско­ре она к ним привыкла и даже потихоньку начала понимать их язык. Эта женщина, умная, красивая, образованная, да к тому же еще и жена самого глав­ного начальника, сумела своим простым обхождени­ем завоевать любовь и русских переселенцев, и або­ригенов. Вскоре ее стали величать матушкой-заступ­ницей, поскольку к ней можно было в любое время прийти со своими нуждами.

15 октября Екатерине Ивановне исполнилось двадцать лет. Она ждала ребенка. Геннадий Ивано­вич решил сделать ей неожиданный подарок. По его распоряжению тайком от именинницы на раму на­тянули большое полотно, сшитое из нескольких па­русов. На нем художники нарисовали иркутский дом Зариных, в котором Катя провела счастливые годы юности. Вечером Катерина с другими женщинами занималась сервировкой стола, и тут ее неожидан­но пригласили выйти на улицу... Сделав несколько шагов, она обомлела — прямо перед ней была дорож­ка, которая вела... к знакомому иркутскому дому. Его так искусно осветили, что в ночи он казался настоя­щим, объемным, таким знакомым... Катя разрыда­лась и бросилась к мужу на шею. Но то были слезы счастья. Такого роскошного подарка она не ожида­ла! А затем пиротехники показали свое искусство, устроив праздничный фейерверк — невиданное в этих местах зрелище... На шум и вспышки сбежалось все население, нивхи ничего не могли понять, а ког­да до них дошло, что все это сделано нарочно в честь молодой русской хозяйки, то они решили — она бо­гиня. Завершился радостный день праздничным столом, причем от щедрот хозяйки матросам и казакам перепало по чарке. Не обошли вниманием и присут­ствовавших местных.

С приходом холодов Катя с другими женщинами научилась добывать питьевую воду из снега и выби­раться на улицу из заваленных сугробами домов че­рез чердак. Долгие вечера жители Петровского обычно коротали за игрой в карты или шахматы, так что дом начальника вскоре стал культурным центром и своего рода клубом регионального значения, где юной жене Невельского выпала роль незаменимой хозяйки. На встречу Нового года в доме Невельских собрались все, даже прибыли офицеры из Никола­евского, а умная, добрая и красивая хозяйка дома не давала гостям грустить.

Пришла весна. Ощущая поддержку «сверху», Ген­надий Иванович действовал с размахом, но разум­но: он заложил шеститонный ботик, который по готовности должен был перевозить всякие грузы между Николаевском и Петровским. «Молю Всевыш­него, — восклицал Невельской в очередном письме Константину, — чтобы этот амурский первенец был предвестником флота Русского в водах Амура и Ти­хого океана, на славу и пользу Царя и Отечества». Но сам он не торопился в путешествие по краю, прежде всего потому, что опасался оставить одну свою несравненную Катюшу, которая вот-вот долж­на была разрешиться от бремени.

Долгожданное событие свершилось 1 июня 1853 года. Екатерина Ивановна родила дочь, кото­рая была названа Екатериной, а отец часто называл ее по-своему — амурская барыня. Ведь она стала пер­вой русской, родившейся в низовьях Амура. Радость была великая и не только в масштабах одной семьи, но и всех окрестных поселений. Однако к лету экс­педиция начала ощущать недостаток продоволь­ствия, и с наступлением теплых дней все активно принялись за возделывание огородов, посадку кар­тошки, редиса, репы, капусты, сбор кедровых оре­хов... У местных жителей существовало поверье, что каждый копающий землю и сажающий что-нибудь — впоследствии от плодов должен умереть. Русские по­селенцы убедили их в том, что это вовсе не так и постепенно приучили их к земледелию.

Всем доставило много радости событие, случив­шееся с молодой женщиной по имени Сакони. Муж привез ее к Екатерине Ивановне и слезно молил спрятать, так как гиляки с острова Лангр грозились ее украсть — таковы были тамошние нравы. Екате­рина Ивановна приняла самое деятельное участие в ее судьбе. Она не только дала ей убежище, но и пре­подала азы цивилизации. Невельская показала ей, как пользоваться водой и мылом, а потом чистень­кую Сакони одели в белую рубашку и сарафан. Мо­лодой женщине так это понравилось, что она стала с тех пор мыться и расчесываться каждый день. Вско­ре ее примеру последовали многие. А русским было забавно наблюдать, с каким восторгом смотрели нивхские женщины и девушки в подаренные им зер­кальца на собственное отмытое изображение!

Случались и горькие события. Одним из самых неприятных за всю историю Амурской экспедиции был побег из Николаевского поста шести матросов, которые дезертировали на единственной имевшей­ся там лодке и прихватили с собой казну. Задумав побег, они особенно рьяно проявляли себя на служ­бе, были на хорошем счету, им доверяли важные за­дания, поездки из Петровского в Николаевский. Догнать беглецов было не на чем. Однако скоро при­шел корабль, на котором из провианта была одна мука, но зато прибыла целая партия новых поселен­цев, которых надо было кормить и где-то поселять, а там были и старики, и дети, и больные...

С приходом зимы все-таки пришлось урезать пай­ки, началась цинга. Неважно чувствовала себя и Ека­терина Ивановна — малышке явно недоставало мо­лока, а взять его было негде: на тысячи верст в окру­ге не водилось ни одной коровы. За всю историю Амурской экспедиции зима с 1853 на 1854 год была самой холодной и самой жестокой. Всех объединя­ло одно желание — выстоять, победить холод и бо­лезни.

Екатерина понимала, что зима не сулит ей пере­мен к лучшему, но надо было держаться в форме и подавать пример другим. Оставаться красавицей, в конце концов... Хозяйство у жены начальника было сложное и огромное: на первом месте стояла семья, ну а второй ее семьей стали офицеры экспедиции. Все мужчины были немного в нее влюблены. Во вся­ком случае, двое из них — Николай Константинович Бошняк и Воин Андреевич Римский-Корсаков — при­знавались в своей влюбленности в письмах к близ­ким.

На первые зимние месяцы 1853 года пришлась самая большая смертность от цинги. До мая росло число крестов на окраине Петровского, где устрои­ли кладбище. Заботы о семьях умерших также ложи­лись на плечи Екатерины Ивановны, которой при­шлось провести много часов, разделяя горе безутеш­ных вдов и сирот.

Геннадий Иванович делал все, что мог, писал прошения и уповал на то, чтобы на следующую зи­мовку экспедицию вновь не оставили на голодном пайке. Дошло до того, что Невельской был вынуж­ден дать распоряжение забить скот, только что дос­тавленный им с «большой земли». Эта крайняя мера была необходима для спасения больных цингой.

Но жизнь брала свое. Рождались первые корен­ные жители этих мест, а с приходом весны начались заботы об огородах, теперь уже не только у русских, но и у местных жителей. Невельской советовал кро­ме картошки, редиски и капусты с репой сажать в виде опыта еще овес, ячмень, ядрицу.

На Пасху им пришлось делить одно яйцо на дво­их. Но, несмотря на скудность пасхального рацио­на, Невельской издал приказ разделить его с мест­ными жителями. Он оповестил нивхов: «не пожела­ют ли они быть при богослужении и после него на чае, а потом, в 12 часов дня, на обеде». Надо сказать, что в поселении к тому времени появился и священ­ник — Гавриил Иванович Вениаминов.

2 апреля 1854 года Екатерина Ивановна родила вторую дочку, которую назвали Ольгой, а 20 апреля Невельской вынужден был отправиться в срочную командировку. С тяжелым сердцем покидал он дом. Болела старшая дочь Катенька, ей становилось все хуже, тяжело страдала после родов и сама Екатери­на Ивановна, нуждалась в заботе новорожденная. Но служба есть служба. К тому же осложнилась и меж­дународная обстановка: началась война с Англией и Францией.

Вернувшись домой, Невельской застал жену едва оправившейся от тяжелой болезни и в состоянии глубочайшего душевного расстройства. А их дочь Катенька отца так и не дождалась... Ему оставалось только уронить слезу на могилке своей любимой «амурской барыни».

Но в связи с начавшимися военными действия­ми обстановка требовала того, чтобы Невельской находился в Николаевске или в Мариинском посту. Из Петровского управлять экспедицией и всеми прибывающими войсками на устье Амура станови­лось невозможным. К этим соображениям прибавил­ся опыт прожитых там лет, когда во время штормов землю затопляло, а зимой заносило дома до крыш. 8 августа 1855 года уже на новом месте, в Мариинс­ком, у Невельских родилась дочь, которую назвали Марией.

ПРОЩАЙ, ДАЛЬНИЙ ВОСТОК
Летом 1856 года Невельские навсегда покинули Дальний Восток и отправились в Петербург. Детей везли в специальных люльках-корзинах, закреплен­ных по бокам лошади, а женщины более 250 кило­метров проделали на лошадях в дамских седлах... В Иркутске уже никого из родных они не застали, а в Красноярске Екатерина Ивановна встретилась с сестрой Сашей, которую не видела целых пять лет.

В Петербурге в 1861 году у супругов родился дол­гожданный сын, которого назвали Николаем. Генна­дий Иванович был безмерно счастлив: в сыне он видел продолжателя семейной традиции — будущего моряка.

Чем жила эти годы Екатерина Ивановна? Навер­ное, заботами о детях, о муже, которому помогала писать книгу, а еще, быть может, воспоминаниями о тех самых трудных, горестных и необыкновенных пяти годах, проведенных на берегу залива Счастья.

После смерти Геннадия Ивановича в 1876 году она закончила и издала его книгу «Подвиги русских морских офицеров на крайнем востоке России. 1849-1855 гг.».

Екатерина Ивановна ушла из жизни в возрасте 48 лет в 1879 году, пережив мужа лишь на три года. В проливе Невельского есть мыс Екатерины, — так увековечил имя своей единственной возлюбленной отважный капитан.

 

www.agesmystery.ru/node/2291

РИА Новости http://ria.ru/spravka/20131205/981316420.html#ixzz2mce1f6y3