Суициды в школьной среде - не только современное явление. Случаи суицида имели место и в стенах элитного Смольного института сто лет назад.

Тюремные нравы... Смольного института

Начальницу заведения княжну Ливен обвинили в том, что она поощряет систему угодничества и всепослушания

Смольный институт благородных девиц обычно воспринимается сегодня с ностальгией по «блистательному Санкт-Петербургу» как закрытое учебное заведение с практически безупречной репутацией. Между тем век назад петербуржцам представала совсем иная картина: странные события, происходившие в Смольном институте, давали повод говорить о царивших там деспотических нравах и порядках.

Детская шалость или?..

Поводом к таким разговорам послужила трагедия, случившаяся в Смольном институте в середине апреля 1913 года: две воспитанницы выпали с третьего этажа во двор. Одна выжила, другая разбилась насмерть. По официальной версии, трагедия стала следствием недосмотра администрации: «две воспитанницы увлеклись своей шалостью настолько, что очутились на полураскрытом окне и, сильно облокотившись на стекло, раздавили его и обе вместе рухнули вниз с высоты третьего этажа».

Правда, вскоре выяснилось, что в этой истории все шито белыми нитками. Достаточно сказать, что трагическая «детская шалость» случилась почему-то глубокой ночью. Стало ясно, что администрация Смольного института во главе с его начальницей светлейшей княжной Ливен тщательно скрывала подробности этого происшествия. Дотошные газетчики все-таки пронюхали, в чем было дело. Оказалось, что падение двух воспитанниц из окна не было случайностью.

«Кулуары женского аристократического учебного заведения с его режимом и патриархальными началами создали такую атмосферу, которую не вынесли две юные девочки», - утверждалось в одной из влиятельных городских газет. Обе смолянки учились в институте уже четвертый год, и трагедия назревала долго.

Погибшая 14-летняя Надежда Кондаурова, дочь полковника, давно тяготилась обстановкой и режимом институтской жизни. Еще перед рождественскими каникулами ее «уловили» с недозволенными к чтению книгами. Они не были «преступного» содержания, но и не входили в программу института. Еще несколько подобных «выходок» - и Кондаурова оказалась на плохом счету у администрации. В результате при 12-балльной системе отметок ей поставили два балла за поведение.

Кондаурова стала писать жалобные письма домой. В Петербурге у нее были мать, братья и сестры, старшие из которых тоже были воспитанницами-смолянками. Она умоляла, упрашивала забрать ее домой, но не встретила поддержки у родных. Сочувствие она нашла лишь у своей подруги Ольги Савинковой, которая происходила из зажиточной дворянской семьи.

В три часа ночи 13 апреля, когда все смолянки спали, Кондаурова и Савинкова решили исполнить задуманное. Потом уже говорили, что девушки хотели бежать из института и утопиться в Неве, но когда попытку их бегства раскрыли, вылетели из окна. Как бы то ни было, Кондаурова закрылась простыней и бросилась вниз из окна. За ней последовала ее подруга...

Прессу в Смольный не пускали

Когда стало понятно, что администрация Смольного института скрывает происходящее и всеми силами препятствует огласке, по Петербургу поползли самые разные слухи. Главным образом обвиняли внутренние распорядки институтской жизни, установленные тогдашней начальницей  княжной Ливен. Поговаривали, что в институте развилась система угодничества и всепослушания, в ученицах воспитывают чувство лести, а порядки угнетают не только воспитанниц, но и педагогов. Некоторых уже уволили за «вольный нрав».

Ходили слухи, что начальница института высокомерно обращается с педагогами, что в институте процветает принцип служения слову, а не делу. Будто бы смолянок зачастую наказывают не за серьезные проступки, а за самые невинные проявления живого характера.

В самом Смольном институте публикации о царящих там нравах называли наглой ложью. Представителей прессы вообще не пускали за порог института. Впрочем, некоторые считали, что дело не только в смольнинских порядках, поскольку демонстративные самоубийства среди молодежи стали, без преувеличения, настоящим «веянием времени». А законоучитель и духовник Смольного института священник Егоров и вовсе объяснял поступок Кондауровой ее «ненормальностью». «Она была нервной, экзальтированной натурой, - заявлял он, - часто беседовала со мной и говорила, что она «скверная, не годная для жизни». Она была талантлива, и развитие ее шло выше окружающих. Вечное искание чего-то лучшего».

Свободу пленницам!

Через три дня после трагедии Надежду Кондаурову похоронили на Никольском кладбище Александро-Невской лавры. Среди провожавших ее в последний путь было немало офицеров гвардейских полков, а также бывших смолянок. Воспитанниц, учившихся вместе с Кондауровой, не было: администрация просто не разрешила им появляться здесь, опасаясь «массового психоза».

Между тем разоблачения порядков, царивших в институте, продолжались. Дошло до того, что Смольный институт во всеуслышание обозвали «школой самоубийц». Оказалось, что только в 1906/1907 учебном году пять смолянок покушались на самоубийство.

«В женских институтах для того, чтобы пересоздать женщину если не в цветок, то в говорящую (по-французски) куклу, применяется особый режим, который весьма близко напоминает тюремный, - возмущался газетчик «Петербургского листка». - Результаты известны... Теперь, когда повеяло свежим воздухом, здоровым, впечатлительным, чутким, увлекающимся девушкам стало еще тяжелее переносить затхлую атмосферу институтской тюрьмы. И они бросаются из окон... Не лучше ли вместо того, чтобы закрывать институтские окна железными решетками, широко открыть двери институтов? И выпустить на волю всех институтских пленниц»...

Сергей Глезеров

Фото из Центрального государственного архива кинофотофонодокументов Санкт-Петербурга

smena.ru/news/2007/03/26/10444/