...и остаётся просто смотреть на море,
плоский голыш подобрать – узелок на память.
стать чёрно-белым кадром в немом альбоме,
может быть, ждать, а скорее – беззвучно плакать.
пульс у прибоя сильный и очень ровный,
ты подыши с ним в унисон, настройся.
молча постой у белопенной кромки.
знаешь, у моря всё ненормально просто:
небо, вода и соль, берега и солнце –
все на своих местах, все в железной сцепке.
сколько веков вода с мокрой твердью бьётся?
сколько таких, как ты, ищут здесь плацебо?
просто смотреть, дышать, осязать и слушать,
морю себя открыть, не спеша, не споря.
это оно мерно стучится в душу.

всё излечимо. кроме мечты о море...

(с)



Фото Алексея Железнова.

Пожалей змею, приласкай змею, отогрей змею на груди. Раздели с ней хлеб и постель свою, за змеёй три ночи ходи. Ты купай змею во семи водах, в молоке купай и в вине. Полюби змею, пересиль свой страх, гладь змею по чёрной спине. Защити змею от людей и вьюг, от зверей и лютой жары. Будь ей мать и дочь, и жена, и друг, и покорный раб – до поры. До седьмой звезды, до седой луны, до непрошеных тихих слёз...

Поцелуй змеи возвращает в сны. Навсегда. Навечно. Всерьёз.

(с)

Не оставляй себя одну – ведь ты боишься темноты.
И не тащи себя ко дну замшелым камнем немоты.
Не исправляй абрис души карандашом для губ и век,
не унижайся, не спеши забыть, что шепчет первый снег
и чьё дыхание, вспорхнув от тонких пальцев до ланит,
заставит вдруг перечеркнуть всё, из чего твой мир отлит
в стандарт прилично-формовой, в конечное число страниц...
Ну, кто последний за судьбой? За перьями из синих птиц?

Не отпускай себя гулять в страну с названьем "ностальжи" –
пусть там, на клеверных полях, шмель-утренник ещё шуршит,
пусть там зарыт ещё "секрет" – стекляшки, бусинки, цветы,
дороги в детство больше нет... есть лишь колючие кусты,
где братец Кролик, толстый франт, не знает страха и границ.
В другую сказку эмигрант давно уж – грустный братец Лис,
он Принца просит: "приручи!", а ночью плачет на Луну,
и посылает та лучи, и в каждом – по цветному сну...

Не представляй себя другой. На три-два-раз, на раз-два-три
кружил тебя вальсок хромой до блеклой выпускной зари,
и ритуальный Мендельсон, и медный первомайский марш...
А шишел-мышел вышел вон, и обломался карандаш
на фразе "я мечтаю стать..." И стало тихо и темно.
Не заставляй себя летать. Ведь все равны. И всё равно.

(с)

У изголовья – луны будильник. Питеру стукнет на днях полтинник. Память, заросшую паутиной, Питер не бередит. Он не мальчишка, он очень взрослый. Это привычно, стабильно, просто. Но иногда наступает осень - рыжая, словно... Динь!

Питер не может сдержать улыбки: в солнечном лучике пляшут рыбки, бабочки, птички, цветы и зыбкий крохотный силуэт. Питер не спит, но, быть может, бредит? Будит сопящую рядом Венди: милая, кажется, крыша едет? Ты её видишь? Нет?

Венди, конечно, прекрасно видит, чем развлекается милый Питер. Венди давно не сулят открытий сказки и прочий хлам. Что ж, эта Динь – недомерок-призрак, пусть Питер тешит свои капризы, не с секретаршей же, рыжей клизмой, тискаться по углам...

Динь не считает пространство-время, ей лишь увидеть его скорей бы, Питер в ладонях её согреет, скажет – спляши, малыш! Динь засмеётся, конечно, спляшет, ей в этом мире немножко страшно, здесь облака, как кисель вчерашний, капают с серых крыш.

Венди погладит рубашки мужу, сделает завтрак, обед и ужин, Венди умеет плясать не хуже, просто ей недосуг. На горизонте зари полоска. Динь в шутовских маскарадных блёстках, а не в пылинках алмазно-звёздных. Взгляд её прям и сух.

...

Не дёргайся, Джеймс, она всё равно улетит – сквозь стену пройдёт, сквозь тебя, сквозь себя... не удержишь. И всё, что ты можешь сейчас – не стоять на пути. Что может она? Только гнаться за глупой надеждой. В твоих городах много солнца, и моря, и трав, в старинных кувшинах живут всемогущие джинны, там краски щедры и, хвосты горделиво задрав, священные кошки проходят по улицам длинным, и дети танцуют для них под дождём лепестков, и под облаками нестройным серебряным клином на встречу с друзьями из давних лохматых веков, себя осознав, всё летят и летят лимузины... Ты сказочник, Джеймс, ты так щедр, раздавая миры, но ей почему-то летается только в тот город, где Питер выходит под мелким дождём покурить – серьёзен, успешен, женат. И бескрыл. И немолод. В тот город, где нет ни драконов, ни ведьм, ни чудес и где не нужны безнадёжно влюблённые феи. Зачем же он вырос, несносный прыщавый малец? Ведь знал, что его ей никто никогда не заменит...
Она возвращается, Джеймс. Как всегда, с помертвевшим лицом, заплаканным сердцем и снегом на солнечных косах. Укутать, обнять, отогреть, отпоить молоком, глядеть на огонь и рассказывать сказки про осень, и после – стеречь неспокойный нечаянный сон, в который тебе не пройти, разве что невидимкой.
А ты бы всё золото мира поставил на кон, чтоб выиграть счастье для маленькой глупенькой Диньки...

(с)

Господин назначил меня любимой женой!

к/ф "Белое солнце пустыни"


...и осколки разбитого вдребезги дня по высоким ступеням катились за нею...
...и тогда он назначил любимой – меня, от отчаянья тихо внутри каменея...
...он назначил любимой, и что-то дарил, он ухаживал честно и даже красиво...
...иногда выходил на крыльцо и курил, улыбаясь ночным светлячкам через силу...
...он назначил меня, как подкожно морфин. Приручал, забывая о собственной боли...
...он назначил любимой женой. Господин, сам себе приказавший – ни шагу на волю...
...сам себя заточивший в игрушечный дом, в тёплый пряничный дом на четыре оконца...
...никогда никому не признавшийся в том, что в душе – лишь пустыня. И белое солнце...

(с)