Художник Летаев любил Оксану, художник Летаев был женат на Оксане, художник Летаев жил с Оксаной и никого, кроме Оксаны, художник Летаев не. Ну то есть совсем не, только Оксану - да, и ещё как. К тому же художник Летаев любил Оксану взаимно.

Кроме Оксаны, художник Летаев любил рисовать. Его картины - странные, дремучие, туманные, разные, но похожие друг на друга, были в доме повсюду: висели на стенах и на потолке (закинешь голову - пожалуйста, картина), стояли на полках и на стеллажах (протянешь руку - на тебе, картина), лежали на полу (протянешь ногу - ... мда) и практически расхаживали по комнатам. Летаев всё время бродил с мыслью о новой картине в голове, или рисовал эту новую картину, или разглядывал уже нарисованную картину, в это же время задумывая другую, следующую. Картины обступали Летаева, не давали ему выходить из-под их сени, требовали внимания и выжимали до дна. Вокруг Летаева неслышными шагами бродила Оксана, заглядывала через плечо, молча пожимала плечами, уходила.

Вечерами Летаев обычно стоял у мольберта и рисовал, а Оксана тихо кружила рядом и намекала. Оксана намекала на то, что у Летаева есть семья, что уже поздно, что все устали, что Летаев забыл про ужин и про сон, что она, Оксана, идёт спать, а он, Летаев, как знает, но надо же и совесть иметь, ведь она, Оксана, с работы и уже давным-давно... И так далее. Летаев рассеянно смотрел на Оксану, не очень понимая, чего она хочет, то есть понимая, чего она хочет, но никак, никак, никоим образом не будучи в состоянии... Конечно, иди спать, солнышко, не надо меня ждать, я скоро приду, ты даже заснуть не успеешь, как я уже приду, ты даже полсна не увидишь, а я уже приду, иди, солнышко, иди... Летаев нетерпеливо подталкивал Оксану в спину и целовал в затылок: его ждала картина, и невозможно, просто невозможно было оторваться от неё вот сейчас, бросить её в незаконченности и уйти к Оксане спать.

Оставшись, наконец, один, Летаев коротко облегчённо вздыхал и до поздней ночи, почти до утра, мазал и мазал кисточкой по холсту. За окном просыпались и засыпали петухи, в соседней комнате ворочалась Оксана, а Летаев смешивал краски и наносил их на холст. Под утро он удовлетворённо потягивался, раздевался, брёл к кровати и падал в неё, как в реку.

В кровати-реке, нагая и отрешённая, плыла Оксана, полная снов. Летаев прижимался к ней, тоскуя и негодуя, как же давно он её не видел, как же он всё это время скучал, как же он, скотина, опять мог лечь так поздно, как же он опять, опять, опять... Летаев распластывался над нагой Оксаной, ласкал её безучастные плечи, гладил сжатые губы, целовал неподвижные пальцы, ему хотелось плакать и всё изменить, ему хотелось разгладить это спящее тело, приласкать, одарить, он жался к тёплой Оксаниной коже и грел об неё свои иззябшие от долгого стояния у мольберта ноги.

Оксана спала крепко, она только чуть-чуть постанывала во сне, реагируя. Летаев долго покаянно растягивал и пластал себя над Оксаной, потом согревался под тёплым одеялом и засыпал, окунаясь в пёстрые сны.

Со всех стен и с потолка на спящих невозмутимо глядели картины.

На всех картинах была Оксана.

(с)