Автор: Игорь АЗАРОВ

Сто лет назад, 24 декабря (11 декабря по ст. стилю) 1917 года, был убит бывший председатель Совета Министров Российской империи Иван Горемыкин.

«Основной действительной силой государства, какова бы ни была его форма, есть развитая и окрепшая к самостоятельности личность; выработать в народе способность к самоустройству может только привычка к самоуправлению, развитие же бюрократии и правительственной опеки создает лишь обезличенные и бессвязные толпы, людскую пыль». Трудно поверить, что эти строки написаны человеком, которому при распределении ролей в трагедии «Русская революция» выпало являть маразматирующего, выживающего из ума от дряхлости бюрократа, ко всему равнодушного вельможи, с обликом, как выразился один известный мемуарист, «мороженого леща».

Иван Логгинович Горемыкин ( 1839–1917), вне всякого сомнения, вовсе не был карикатурным персонажем. Опытнейший юрист, администратор, знаток «крестьянского вопроса», он в завершение своей долгой карьеры поднялся на самую высшую ступень государственной службы Российской империи: сенатор, член Государственного совета, статс-секретарь, министр внутренних дел (1895–1899), дважды председатель Совета Министров — в апреле-июле 1906 года и с января 1914-го по январь 1916-го. Отправляя Горемыкина в отставку с поста премьера в 1916 году, Николай II пожаловал Ивану Логгиновичу ранг действительного тайного советника I класса, равный воинскому званию генерал-фельдмаршала. За всё время существования в России классных чинов это было лишь 13-е пожалование столь высокого отличия.

Мы оставим за чертой нашего повествования оценку государственной деятельности Горемыкина на его высоких постах, ограничившись замечанием, что у основной массы наших историков эта самая оценка невысока. В центре нашего внимания будет тот короткий период жизни экс-премьера, который последовал за падением империи. Пережить трагический для России 1917 год нашему престарелому герою не было суждено.

Последний год существования монархии, с января 1916-го по февраль 1917-го, Горемыкин, оставаясь сенатором и членом Государственного совета, прожил, надо полагать, безбедно. Крушение империи сделало его, андреевского кавалера и действительного тайного советника, жалким арестантом. В числе прочих высших чинов рухнувшего режима Ивана Логгиновича, видимо, совершенно деморализованного и в состоянии глубокого шока, доставили прямо из дома в «министерский павильон» Таврического дворца, где заседала Дума.

Современник пишет: «…старый бюрократ сказался в нем и в эту тяжелую минуту. Он приехал в Государственную Думу с пером в руке; как застали его дома пишущим что-то за столом, так с пером, без шапки, в солдатской шинели, приехал он на грузовике в цитадель русской революции». К этой картинке хотелось бы сделать два замечания. Во-первых, что значит «приехал»? Старика арестовали, не дали одеться (а холодно в Петрограде!), бросили в грузовик и привезли в Думу явно против его воли. Во-вторых, народ ещё до конца тогда не озверел, дали дедушке шинель, а что было под шинелью? Пижама?

4 (17) марта 1917 года Временное правительство создало «Чрезвычайную следственную комиссию для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и прочих высших должностных лиц как гражданских, так военных и морских». Возглавил сию организацию опытный юрист Николай Муравьёв (1870–1936), получивший статус товарища (то есть заместителя) министра юстиции, коим тогда был Александр Керенский.

Прорвавшиеся к власти демократы хотели узнать: а за что, собственно, они свергли императора и посадили под арест его министров? Задним числом требовалось найти причины переворота. Сразу уточним, ничего они не накопали. Да и нельзя сказать, чтобы как-то особо усердствовали. Керенский прямо признавал, что факты шпионажа высших чинов и лично императрицы в пользу Германии, какие-то вопиющие примеры коррупции в императорских правительствах последних лет обнаружить не удалось. Даже, казалось бы, такая «благодатная» тема — распутинщина — и та не дала ничего ощутимого.

Старый Горемыкин следователей интересовал мало. Кажется, его и допрашивали только один раз — 15 мая 1917 года. При этом сам Муравьёв, проводивший допрос экс-премьера, видимо, не слишком хорошо понимал, что можно тому вменить в вину. Когда Николай Константинович, увлёкшись, вдруг начал читать старику мораль, Иван Логгинович не без ехидства поинтересовался: «Простите великодушно, это допрос или лекция?».

Однако большая часть его ответов на вопросы Муравьёва выглядит так: «Я затрудняюсь ответить на все эти вопросы, потому что я решительно теперь ничего не могу соображать и не могу припомнить». Или так: «Я не могу вам ответить по всем этим обстоятельствам, потому что память мне теперь не служит. Таким образом, я не могу ничего сказать». И даже ещё проще: «Я ничего не помню».
Эта тактика себя оправдала. Не сомневаюсь, что бывший премьер империи кое-где просто лукавил и актёрствовал: хотите маразматика? — сыграю вам маразматика. И его отпустили.
Горемыкин с женой и старшей дочерью уехал на юг, в Сочи. На Кавказе было тепло, спокойно и комфортно.

Сначала семейство поселилось на правом берегу речки Верещагинка — там располагалась дача-пансионат «Эйренэ» («Мир» по-гречески). Беда пришла ночью 22 октября. На дачу ворвались какие-то конные бандиты, может, местные большевики, сказать трудно, размахивали некой бумагой — якобы приказом из Петрограда — об обыске у бывшего премьер-министра. Забрали всё ценное, попутно обобрали  хозяина дачного посёлка… и скрылись во тьме. Кстати, телефон на даче не работал с утра, что примечательно. Поймать, ясное дело, никого не удалось. Да и кому было ловить?

Горемыкины перебрались на другую дачу — в Катково-Леонтьевском урочище. Там ночью 11 (24) декабря, по иным данным, ещё 8 декабря, их убили. Иван Логгинович и Александра Ивановна, его супруга, оказались удушенными. Дочь, тоже Александра Ивановна, получила пулевую рану в голову и вскоре скончалась в больнице, её мужа, зятя экс-премьера, генерал-лейтенанта (или полковника?) Ивана Овчинникова сразила пуля в висок.
Отпевал Горемыкиных настоятель Свято-Никольского собора отец Евгений Ивановский (1879–1926). Многие прихожане во время заупокойной службы зажигали свечи и дома их огнём выжигали кресты на дверях… Увы, и храма того уже нет (на его месте построили пивзавод), не сохранились и захоронения Горемыкиных.

Большевики взяли власть в Сочи в январе 1918 года. Теперь им следовало доказать, что жуткое убийство семьи российского экс-премьера не политическая расправа, а  чистой воды уголовщина.  Докопаться до истины в этом деле очень трудно. Может, уже и невозможно. На выбор предлагается два варианта финала.  Первый. Большевики вышли на след отпетого уголовника по фамилии Моисеенко. При обыске у него в доме нашли золотое кольцо с бриллиантом, принадлежавшее младшей Александре Ивановне. Сам Моисеенко тогда сбежал, хотя потом его выследили и пристрелили при задержании. Выяснилось, что убийство Горемыкиных — дело банды некого Лорченко, с которой покончили в сентябре 1922 года. Второй. Он изложен в книге эмигранта Николая Вороновича «Между двух огней». Якобы горничная Горемыкиных опознала на городском рынке убийц своих хозяев, которые сбывали награбленное добро. Горничная подняла шум, и толпа, устроив самосуд, растерзала бандитов.
Эти версии не исключают одна другую. Вряд ли на рынке «светились» главари банды, те же Лорченко и Моисеенко. Понятно, что «на мокрое дело» брали и «шестёрок»…