Глухой осенью 26 октября 1830 года в деревне Болдино композитор Антонио Сальери отравил композитора Амадея Моцарта – анекдот этот описал великий русский поэт Александр Пушкин в «Драматических очерках»...
 /Статья Ирины Герасимовой и Ирины Кленской для журнала «Дилетант»,  Дилетант №2 Февраль/2014 стр.67-70/
 

Слух обрёл плоть и сказка «тупой бессмысленной толпы» превратилась в текст. Моцарт и Сальери с тех пор неразлучны, а фантазии вокруг их судеб не дают покоя историкам, критикам, художникам, просто любопытствующим: зачем, почему и в каком смысле отравил. Вопросов много, но ещё больше ответов и вариаций на эту тему, деликатную и опасную.
Важно уточнить, откуда Александр Сергеевич Пушкин узнал жестокую сплетню, и почему она его так заинтересовала.
«Итак, я был тогда в Одессе»… Однажды Пушкин, просматривая свою любимую газету (частенько он даже делал из неё выписки) «Journal des Dgebats Politiques et littgeraires» за 1824 год, обратил внимание на возмущённое письмо господина Сигизмунда Нейкома: «многие газеты повторяли, что Сальери на смертном одре сам себя обвинил в ужасном преступлении – в том, что он был причиной преждевременной смерти Моцарта, но ни одна из газет не указала источник этого ужасного обвинения, которое сделало бы ненавистной память человека, в течение 58 лет пользовавшегося всеобщим уважением жителей Вены». Письмо господина Нейкома длинное и подробное: он рассказывает о том, что Моцарт давно болел и главное, «был поражен глубокой меланхолией», что «с давнего времени у Моцарта было что-то вроде предчувствия собственной смерти», которое его страшило и мучило, писал о том, что «не будучи связаны дружбой, Моцарт и Сальери питали друг к другу такое уважение, которое оказывают друг другу люди больших заслуг». Заканчивается письмо важной мыслью: «Однако, если было бы засвидетельствовано, что Сальери, умирая, обвинил сам себя в этом ужасном преступлении, не следовало бы легко доверяться этому и распространять признание, которое вырвалось в бреду у несчастного старца 75 лет, удрученного недугами, которые доставляли ему страдания столь невыносимые, что его умственные способности значительно пострадали».

Письмо настолько взволновало Пушкина, что он через два года в беседе со своими друзьями Веневитиновым и Погодиным сказал, что у него есть удивительный сюжет – Моцарт и Сальери. Сказал и, кажется, забыл. Занят, встревожен другим… Читает Карамзина. В «Записках русского путешественника» его внимание привлекает эпизод о том, что Микеланджело, расписывая Капеллу Ватикана, умертвил натурщика, служившего моделью для фигуры Христа, «чтобы точнее изобразить страдания». Карамзин пишет: «Анекдот сей невероятен».
В это же время Пушкин мог причитать поэму Лемьера «Живопись», посвященную этому событию. Его могла привлечь фраза – «Преступление и гений! Замолкни, гнусное чудовище, абсурдная клевета!». И в комментариях поэт Лемьер уточняет: «Не могу поверить, что преступление и гений могут быть совместимы».
Ещё одна деталь, на которую стоит обратить внимание – Пушкин заканчивает «Бориса Годунова» в 1825 году, в том же году умирает Сальери. Согласитесь, есть «странные сближенья». Занимаясь историей царя Бориса, Пушкин прочел у Карамзина о том, что Дмитрий Самозванец сделал своей наложницей Ксению, дочь Бориса Годунова. Пушкин возмущён и записывает: «Это ужасное обвинение не доказано, и я лично считаю священной обязанностью ему не верить». А в Сальери-убийцу – поверил? Почему?
Однажды на дружеской вечеринке он спросил у Дмитрия Улыбышева – известнейшего исследователя творчества Моцарта, автора первой в России биографии композитора, – правда ли то, что болтают в Вене о Сальери? Улыбышев ответил: «Какая чушь и глупость!» Надо сказать, что такая же реакция была у Бетховена, ученика Сальери, когда ему передали сплетню. Бетховен возмутился: «Пустая болтовня!». Также негодовал и Россини.
Александр Сергеевич Пушкин не любил злобных сплетен и вымыслов: «Обременять вымышленными ужасами исторические характеры – и не мудрено и не великодушно». Почему же тогда обременил? А, может быть, и не обременял, а, может быть, пушкинский Сальери никого и не травит?
Осень. 1830 года Пушкин едет в Болдино. «Милый друг, - пишет он Плетнёву, - расскажу тебе всё, что у меня на душе: грустно, тоска, тоска…». В деревне грязь, холера, одиночество. «И в комнате поэта дежурят страх и Муза в свой черёд, и ночь идет, которая не ведает рассвета». Пушкину страшно. «В бездействии ночном живей горят во мне змеи сердечной угрызенья», «Иногда кажется, я как будто смотрю в бездну».
Пушкин не предполагал задерживаться в Болдине и писать не собирался – он даже не взял с собой рабочую тетрадь. Но судьба заперла поэта в деревне и «пламенный недуг» овладел им: стихи, пьесы, драмы, повести… Каждый день – шедевр:
16 октября – «Моя родословная»
17 октября – «Заклинание»
20 октября – «Метель»
23 октября – «Скупой Рыцарь»
26 октября – «Моцарт и Сальери»
Автографа этого драматического опыта не сохранилось: ни черновиков, ни пометок, ни записок, ничего… Нашли только листок, и на нём слово «зависть». Многие историки считают, что это одно из названий истории о Моцарте и Сальери, но никаких доказательств этому нет: всего лишь предположение. Точно известно другое – Пушкин хотел представить эту историю как перевод с немецкого. Интересна догадка Андрея Битова: Пушкин надевает маску и перевоплощается, он играет, но он и отстранятся от сюжета, он лишь прислушивается к чужому голосу. Зачем? Ему интересны варианты поэтической судьбы своего пути: «Пушкин перебирает их, то ли выбирая из них, то ли перечеркивая их». Жизнь – слишком всеобъемлющее понятие, чтобы быть осмысленным. В горячке вдохновения Пушкин пишет «Бессонницу» и «Бесов»:
Я понять тебя хочу,
Смысла я в тебе ищу…
«Не дай мне Бог сойти с ума», – что будет в той бездне, какие страшные видения могут нахлынуть и овладеть человеком в безумии?! Может быть, это одна из первых символических драм? Может быть, это попытка передать бред безумного – какие страшные тени могут поселиться в нас, что не бывшее может тревожить человека?
27 января 1832 года на сцене Александринского театра «был игран «Моцарт и Сальери», но без успеха». На Пушкина обрушилась критика. Катенин взбешен; «На Сальери возведено даром преступление, в котором он не повинен. Стыдитесь! Вы, полагаю, честный человек и клевету одобрять не можете».
«Я спросил Пушкина, - вспоминает художник Г. Гагарин, - почему он позволил себе заставить Сальери отравить Моцарта? Он мне ответил, что Сальери освистал Моцарта, и что касается его (Пушкина), то он не видит никакой разницы между освистать и отравить».
Анненкову Пушкин объяснил: Сальери – лишь художественный образ, символ, и «искусство имеет другую мораль, нежели общество».
Сальери не мог освистать «Дон Жуана» Моцарта, потому что его не было на премьере в Праге. Пушкин не знал об этом. Но он многого не знал, а, может быть, знать не хотел. Например, не знал он, что Сальери Моцарту не нравился: итальяшки понаехали в Вену и раздражали. Моцарт сердился на Сальери как на успешного конкурента. Сохранилась не очень приличная записка Моцарта эрцгерцогу – будущему императору Францу II: «Моя любовь к труду и сознание своего умения позволяют мне обратиться к Вам с просьбой о предоставлении мне положения второго капельмейстера, тем более, что Сальери, хотя и опытнейший капельмейстер, никогда не занимался придворной музыкой». Мы бы сейчас назвали бы это подмётным письмом. К сожалению, Моцарт, «этот редкостный художник не был великим человеком в иных жизненных обстоятельствах, и в обиде и раздражении был взрывчат, как порох».
Моцарт получал от императора много заказов и очень хорошие гонорары. Говорят, что Сальери всегда наилучшим образом характеризовал Моцарта и рекомендовал императору лучше оплачивать и чаще использовать этот удивительный дар.
Ещё одна история: в марте 1781 года в царском семействе решался вопрос о музыкальном образовании молодой княгини Елизаветы Вюртембергской, младшей сестры будущей Российской императрицы Марии Федоровны. Княгине исполнилось 15 лет. На пост её преподавателя – две кандидатуры: Моцарт и Сальери. Конечно, выбрали Сальери, так как Моцарт имел репутацию «легкомысленного и даже разнузданного молодого человека». Моцарт взбешен: «Сальери не в состоянии преподавать…»
Моцарт пишет в письме: «Де Понте обещал написать новое либретто для меня… Но сдержит ли он слово? Господа итальянцы везде очень милы, лицом к лицу, а за спиной… Если де Понте сговорился с Сальери, либретто никогда в жизни я не получу, а я так хотел бы показать своё умение в области итальянской оперы».
Сальери советовал известнейшему либреттисту и своему соавтору де Понте внимательней отнестись к таланту Моцарта и к его просьбам. Де Понте прислушался к совету: три величайших оперы Моцарта «Дон Жуан», «Свадьба Фигаро» и «Так поступают все женщины» написаны на его либретто.
В последнем письме 14 октября 1791 года Моцарт пишет: «Вчера, в четверг… я поехал в карете за Сальери и Кавальери и отвез их в мою ложу в театре. Ты не поверишь, как хорошо они себя вели, как им нравилась и музыка, и текст, и вообще всё в «Волшебной флейте». Они сказали, что хотели бы слушать оперу чаще, поскольку никогда не видели более великолепного и чарующего спектакля. Он (Сальери) слушал и смотрел с величайшим вниманием и, начиная с увертюры и до финального хора не было ни одного номера, которым бы он не восхищался.
 

Он кричал «Браво!» или «Превосходно!». Он не мог найти слов, чтобы отблагодарить меня за возможность послушать мою оперу. После представления я отвёз его домой и поехал ужинать». Это была последняя встреча Моцарта с Сальери, о которой Пушкин не мог знать.
Что же было известно о Сальери? О нём с большим уважением отзывались все, кто его знал и кто с ним встречался. «Сальери… дружелюбный, любезный, доброжелательный человек, образованный собеседник, и главное – человек, готовый всегда и всем прийти на помощь» Франц Шуберт – любимый ученик Сальери – говорил, что это лучший, добрейший, великий сердцем и умом человек. У Сальери были и «недостатки», например, мания чистоты и порядка, очень любил конфеты и варенье, не пил вино, с удовольствием всегда пил воду. Ему нравились долгие прогулки в одиночестве, он говорил, что они помогают ему мечтать, фантазировать, медитировать и пересекать границы миров. Сальери был очень религиозен и в молодости написал Реквием, а на полях сделал заметку: «Сочиненный мною и для меня самого, Антонио Сальери, крошечного создания».
 

Но всё это слова. А поступки, дела? Они тоже превосходны и достойны. Сальери, человек, обласканный судьбой, никогда не злоупотреблял своими преимуществами, а их было много: известный композитор, любимец публики, все его сочинения, оперы всегда вызывали огромнейший интерес. Эрнст Гофман считал, что музыка Сальери превосходна и богата мыслями. Сальери – любимец императора, достигший всех возможных чинов, званий и почестей, человек, долгие годы влиявший на музыкальную жизнь империи – держался и жил очень скромно. Он был прекрасным педагогом, но у него была одна особенность: денег за уроки не брал. Сальери считал, что он должен бескорыстно помогать и поддерживать таланты так же, как когда-то его, безвестного и слабого, поддержал и подарил ему судьбу известный композитор и очень влиятельный при дворе человек Гассман.
Блистательные ученики Сальери – Ференц Лист, Карл Черни, Джакомо Мейербер, Людвиг Ван Бетховен – всегда вспоминали о нём с благодарностью, «и никогда не прекращали преклоняться перед своим маэстро, посвящая ему свою музыку».
Сальери старался поддержать всех, кто нуждался в помощи. Много лет он руководил Венским музыкальным обществом, и все гонорары от концертов Общества передавались вдовам музыкантов и сиротам. Венцы вспоминали, как один из великолепнейших концертов Общества 1791 года открывался Симфонией Моцарта (соль минорная, К. 550). Огромным оркестром руководил Сальери, и «не мог скрыть слёз радости от успеха Моцарта».
 

Оперу «Свадьба Фигаро» венская публика встретила холодно. И за «неуспех» спектакль сняли. Сальери не без труда и сопротивления через несколько лет возобновил оперу, в то время он был директором Итальянской оперы и считал, что главная обязанность директора – поощрять и поддерживать таланты.
Однажды, Моцарт и Сальери даже были соавторами – они написали Кантату на выздоровление примадонны Ненси Сторейс. Они оба восхищались певицей, сочувствовали ей, когда она в одночасье потеряла голос, и радовались, когда голос вернулся.
 

В июне 1822 года Сальери навестил представитель Лейпцигского издания Гертеля с поручением: узнать о возможности публикации новых произведений Сальери. Композитор как всегда любезно принял посланца и сказал, что давно ничего не сочиняет. Только несколько песен для узкого круга друзей и церковной музыки… для Бога. «Я чувствую, что дни мои подходят к концу, чувства мои изменяют мне, моя сила и радость в сочинении ушли. Другие пришли и стали предметом восторга. Старый должен уступить место молодому. Мне же остаётся только верить в Бога и надеяться на безоблачное существование в стране Вечного Мира».
Последние годы Сальери омрачены глубочайшей депрессией и тяжелыми болезнями. Рассудок покидает его. Сальери помещают в клинику для душевнобольных. Последняя запись, сделанная в дневнике Сальери 7 мая 1825 год, за 2 дня до смерти – «Пресвятой Боже, сжалься надо мной».
Прошло 50 лет. Страшный слух бродил по Европе: Сальери – убийца. Вдова известного композитора Мошелеса, ученика Сальери, опубликовала воспоминания мужа: «Это была последняя печальная встреча. Он выглядел призраком и говорил о своей смерти. Он сказал: хотя я смертельно болен, я хочу заверить Вас честным словом, что нет никаких совершенно оснований для этих абсурдных слухов. Вы знаете, о чём я: Моцарт, что я якобы отравил его. Но нет – это злобная клевета. Скажите миру, дорогой Мошелес, что старый Сальери на краю смерти сам Вам это сказал».
Пушкин уже не мог прочитать это признание, но не мог не слышать другую историю. К известному биографу Моцарта Кастильо Блазу обратился знаменитый писатель Альфред де Виньи с вопросом: можно ли доказать, что Сальери отравил Моцарта. И Блаз ответил: «Нет, кончено, нет. Грубая, жестокая сплетня». «А жаль, - вздохнул де Виньи, - интересный был бы сюжет…»
Неужели Пушкин увлекся интересным сюжетом, жестокой сплетней? А, может быть, не Пушкин поверил и увлекся, а мы поверили и увлеклись? Прочли слишком конкретно то, что совсем не конкретно и не очевидно. Отец Сергий Булгаков назвал «Моцарта и Сальери» символической трагедией. Он считал, что между гением и злодеем трагедия невозможна, трагедия возможна только между равновеликими силами. Пушкин не случайно соединил этих «двух детей Гармонии» союзом «и». «Моцарт и Сальери» - таинственное, вечное соединение друзей, гениев. Зависть ни при чем, и к этим людям не имеет никакого отношения. Речь не о зависти, речь о трагедии творчества, о трагедии безумия, о трагедии заблуждения.
Анна Ахматова много размышляла о трагедии «Моцарт и Сальери», собиралась написать статью и делилась своими догадками с Мандельштамом. По её мнению, Пушкин олицетворял себя с Сальери – легкость, с какой сочинял Моцарт, была ему чужда, ценился только «труд отделки и отчетливости». Моцарт и Сальери – два пути: легкого и трудного. Пушкин выбирает путь Сальери. Мандельштам согласился с Ахматовой: настоящий труд – это Брюссельское кружево. В нём главное то, на чём держится узор; воздух, проколы, причуды. Сальери достоин уважения, но, сказал Мандельштам, в каждом поэте есть и Моцарт, и Сальери. Вот в чём трагедия. Ахматова согласилась с ним и от статьи отказалась.
Может быть, есть смысл ещё раз перечитать историю Моцарта и Сальери, может быть, дело совсем не в мелкой сплетне и не в том, «был ли убийцею создатель Ватикана». Может быть, дело в вопросах, на которые нет ответов…
Нельзя не согласиться с Александром Сергеевичем Пушкиным касательно сочинений, оскорбительных для частного лица. Трудно их извинить, даже когда они написаны в минуты огорчения или слепой досады. Как забавы суетного или развращенного ума, они были бы непростительны.

P.S.: Всё неправда в этой истории, и всё – правда… Если Вы хотите уточнить детали, есть смысл прочитать исследования интереснейших ученых – профессора Бориса Кушнера, журналиста Марио Корти, писателя Сергея Нечаева (автора биографии Антонио Сальери), профессора консерватории, музыковеда Ларисы Кириллиной… Они благородно и умно защищают Сальери, и многие подробности жизни Сальери открываются в их исследованиях.
Материал подготовлен Ириной Герасимовой – генеральным директором-художественным руководителем Российского государственного музыкального телерадиоцентра, и Ириной Кленской на основе программ радиоканала «Орфей» - программы Михаила Казиника, Евгения Жаринова и интервью с писателем Сергеем Нечаевым.
источник