Продолжение. Предыдущая часть - О медведе и не только - 2   

       "Медвежий праздник" у ряда народов Северной Евразии (некоторых финских народов, обских угров, кетов, эвенков, народов Амура и Сахалина, айнов и др.) сохранялся до недавнего времени. Примечательно, что он был характерен для народов, в культуре которых образ медведя занимает чрезвычайно важное место с глубокой древности. Вероятно, сохранение этого праздника было вызвано настоятельной необходимостью обрядов, связанных с образом медведя, а также их традиционным исполнением.
       Праздник проходил у разных народов в разное время, однако есть основание предполагать, что изначально он был связан с обрядностью пробуждения и возрождения природы от зимней спячки, направленной на плодородие. Во-первых, у некоторых народов Сибири праздник устраивался исключительно только в честь медведя, добытого в берлоге (т.е. спящего) (Василевич, 1971:160). Перед убиением медведя обязательно "будили" - это был обряд, неукоснительно соблюдаемый всеми народами (Соколова, 2002:46). Во-вторых, "медвежьи игрища", являющиеся неотъемлемой частью традиционной культуры хантов, проводились регулярно (подряд 7 лет после семилетнего перерыва) в марте (Мартынова, 1998:77). В-третьих, праздник был связан с идеей смерти и возрождения, уничтожения и нового творения или обновления жизни и был направлен на плодородие растений, животных, людей и мира в целом. Аналогичные праздники имели место и у других народов мира. Они всегда были связаны со сменой времен года (зимы весной, засушливого периода влажным). Целью устроения праздников служило стремление людей воспроизвести акт первотворения, совершенный мифическими предками "в начале времен", для обеспечения продолжения жизни и ее воспроизводства. Очевидно, какая-то их часть была посвящена обрядам "перехода", при которых появлялось новое поколение людей, способных к хозяйственной и репродуктивной деятельности.
       Не вдаваясь в подробности медвежьего праздника, приведу лишь те моменты, где обнаруживается его связь с обрядами девичьих инициаций и в целом с образом женщины.
       Не смотря на большое число ограничений участия женской половины общества в проведении медвежьего праздника, именно женщины, судя по всему, представлялись существами, для (ради) которых убивали сакральное животное. Это зафиксировано в следующих моментах. Первый. Медведю посвящалась театрализованная часть праздника. В ходе нее рассказывались и воспроизводились древние мифы, в числе которых одно из важнейших мест занимал миф о сверхъестественной связи женщины и священного животного.
       Второй. При добыче медведя охотники объясняли свои действия тем, что не они виновны в его смерти, а оружие, принадлежащее "чужим" людям, "чужая" воля, пославшая их на охоту и т.п. Существовало стремление скрыть свое участие в убиении зверя: "не мы тебя убили, а русские" и т.д. Таким образом, вина за убийство сакрального животного как бы перекладывалась на плечи "чужих". "Чужими" в культуре этих народов воспринимались женщины (особенно невесты и еще не рожавшие молодые жены), которых брали из далеких мест и других родов. Возможно, ранее животному называли прямого виновника его смерти - женщину, которой, по-видимому, для осуществления функции воспроизводства было необходимо его мясо или некое присутствие на обряде, что, вероятно, входило в "строку договора" между определенным коллективом людей и священным животным. Этот момент сохранился в некоторых элементах обрядности "медвежьего праздника" ряда народов. Так, эвенки, снимая шкуру с убитого медведя, приговаривали: "Дедушка (бабушка), женщины с тебя шкуру снимают". Считалось, что только после этой фразы медведь "успокаивался" (Анисимов, 1958:108). У ненцев при приготовлении мяса медведя именно женщины мазали себе лицо сажей, чтобы медведь при встрече "не узнал" их и не убил (Лехтисало, 1998:40). В хантыйской песне "О храброй женщине", а также в некоторых танцах, исполняемых на празднике, проводится мысль об его учреждении женщиной, которая первой убила медведя. Имеются песни о неудаче или трусости мужчины при встрече с медведем, с которым справляется женщина (Карьялайнен, 1996:160-161; Молданов, 1999:47). Связь женщины с обрядовыми действиями медвежьего праздника наглядно отражена в мифах о строптивой невесте: именно ей медведь вверяет свою жизнь и передает знание о священных ритуалах обращения с его тушей.
       Третий. Характерно, что непосредственным исполнителем акта убиения медведя (или снятия с него шкуры, вырезания сердца, изготовления ритуального блюда из его мяса и др.) чаще всего являлся "чужеродец". Им мог быть человек, являющийся членом рода, откуда брали жен мужчины, участвующие в охоте на медведя или выкормившие его в неволе и устраивающие праздник. Одновременно это мог быть род, куда выдавались замуж их дочери и сестры, а сами они на "звериных" праздниках этого рода могли выступать в соответствующей роли (Анисимов, 1958:108-122; Василевич, 1971:160-162; Смоляк, 1974:146-147 и др.). Таким образом, смерть медведя во всех случаях связывалась с родом, откуда происходили женщины. Примечательно, что мужские духи, участвующие в театрализованной части "медвежьего праздника" у некоторых групп обских угров, часто являются "слугами" женских духов или осуществляющими свою миссию по их "назначению" (Молданов, 1999:25-56). Возможно, в прошлом мужчины - будущие мужья девушек - накануне начала обрядов были обязаны добыть медведя для его мистического участия в необходимых для них ритуалах.
       Четвертый. Сама охотничья удача мужчин при добыче животного осознавалась как результат магического воздействия женщины на зверя. В фольклоре, связанном с проведением праздника, этот момент выглядит так, как будто зверь сам отдавал себя в руки мужчин, подчиняясь "зову" женщины: "Стройная хозяйка бора,/ Перекинь настил из шелка,/ Мост - из нити золоченой/ Поперек потока Похьи,/ Чтобы Охто (медведь - В.К.) мог пройти,/ Прошагать, медоволапый,/ Мужу славному навстречу,/ На тропу того, кто ищет!" (Рода нашего напевы, 1985:200). Характерно, что мотив "моста из нитей" через реку (как и мотив стружек, осушающих ее воды) в фольклоре связан с половым созреванием девушки. В "медвежьих" песнях северных хантов весьма часто упоминается сюжет, где убийство медведя связано с определенной деятельностью женщины, которая произносит какие-то "богу неугодные, поганые слова" (Молданов, 1999:45), возможно, "призывающие" зверя "на тропу того, кто ищет". В ряде случаев конечная цель охоты на сакральное животное - его желанное и необходимое воздействие на женщину - сохранилась в определенных ритуалах: убитому зверю "подкладывали" женское изображение.
       Пятый. Женщины и встречали мужчин с их добычей, осуществляя магические действия по отношению к священному животному: играли на музыкальных инструментах, танцевали и пели в честь него песни, называли "дорогим гостем", одевали и обязательно "кормили". У народов Нижнего Амура и Сахалина медведя встречали женщины, игравшие на "музыкальном бревне" (зас), которое считалось "женским" инструментом (Березницкий, 1998:73-74). Материалы по проведению медвежьего праздника у этих народов свидетельствуют, что женщины начинали играть, как только к ним поступал сигнал о появлении мужчин с тушей животного, убитого на специальной ритуальной площадке за пределами селения. Они пели особые песни, в которых подробно рассказывалось о его жизни (Смоляк, 1974:147). Возможно, исполнялись "медвежьи песни", аналогичные угорским. Характерно, что их исполняли (и, вероятно, хорошо знали) именно женщины. Примечательно, что у некоторых групп хантов также имелось "игральное дерево" (Мартынова, 1998:73), возможно, женский музыкальный инструмент. Вероятно, предполагалось, что звуками музыкального бревна женщины "приманивали" зверя, может быть, сообщая ему о своей готовности к встрече с ним.
       Шестой. В песнях праздника, как и в деятельности по его подготовке, привлекает внимание усиленная активность женщин, ожидающих прихода мужчин со зверем. Именно женщины создают сакральное пространство, в пределах которого намечается проведение праздника. У обских угров и финского населения северо-запада России он обычно проводился в доме человека, обнаружившего берлогу медведя, т.е. лица, "избранного" зверем. Подготовка дома к приему медведя чаще всего воспринимается как банальная предпраздничная уборка в том понимании, которое существует у современного человека. Однако, это не так. Дом, в котором происходил праздник, на время его проведения становился местом прохождения событий "давно минувших дней" и уже не воспринимался жилым помещением. Во-первых, водой и метлой в нем уничтожались признаки Культуры, что сближает дом для проведения церемонии с образом пространства, в котором протекал период изоляции девушек, достигших зрелости. Он приобретал чистоту и блеск, не свойственные человеческому жилью, но становился семантически близким жилищу (широко представленному в мифологии) Хозяина зверей, Владыки мира, Верховного духа. Во-вторых, магическая активность женщин при добыче животного в песнях, посвященных умирающему и возрождающемуся зверю, сохраняется через яркие метафоры: "Чтобы вы (мужчины с добычей - В.К.) домой вернулись,/ С песнями пришли на лыжах;/ Вечером в окошке сидя,/ Утром за амбаром стоя,/ Дни топталась на подворье…" (Рода нашего напевы, 1985:202). Деятельность женщин иногда, казалось бы, доведена до крайних форм: "Гостя славного ждала я,/ Вытоптала снег до почвы,/ Почву - до песка и гальки…" (Рода нашего напевы, 1985:160). Возможно, подобные метафоры воспроизводили облик первоземли (в виде камешка или песчинки), чей рост и наполнение жизнью были связаны с появлением и дальнейшими действиями мифического творца (в данном случае, медведя).
       Седьмой. Известно, что в архаичной культуре обряды инициации проводились чаще всего над группой девушек. Характерно, что ритуальная песня орочей, обращенная к душе медведя, начиналась со слов: "Семь женщин в зас били./ Семь девиц в зас били" (Березницкий, 1998:73). В песнях и танцах северных хантов, исполняемых при проведении "медвежьего" праздника, воспроизводится момент, когда "по велению" Казымской богини на "священную сопку" для "встречи" со зверем собирается множество женских духов (миш). Все они являются ее "племянницами" или "внучками" (Молданов, 1999:26-27, 47). Одним из главных эпитетов медвежьего праздника у хантов является "играющих девочек желанный, славный дом" (Молданов, 1999:113). В ходе праздника Медведь поет: "Нужные многочисленные девочки, ко мне они / являются…/ Песнями три полных дня / Они ублажают меня" (Молданов, 1999:96). В песнях упоминается, как в дом, где "играют медведя", "Многочисленные най-миш,/ Все они там заходят" (Молданов, 1999:110). Термины "най" и "миш" обозначают соответственно "божество женского рода" и "мифические существа, близкие лесным людям или духам, дают охотничье счастье" (Молданов, 1999:128). В культуре манси имеются образы "мис-нэ" - лесных мифических женщин, живших у истоков рек в избах "со смоляным запахом пихты", способных быть невидимыми. Они прекрасны, но вместо одной из ступней имеют лосиное (оленье) копыто. Считалось, что они могут принести мужчине охотничье "счастье". В одном из древних преданий Мис-нэ в приданое мужу приносит на поясе озеро, изобилующее рыбой. Эти мифические красавицы являлись персонажами некоторых сцен, разыгрывавшихся на медвежьих праздниках. Для них было характерно "не слишком почтительное отношение к виновнику торжества" (Мифология манси, 2001:91-92). Возможно, в терминах "най-миш" и "мис-нэ" скрыто древнее название девушки, достигшей половой зрелости.
       Связь женщины в период ритуальной изоляции с медведем обнаруживается и по поверьям, в которых утверждается, что он никогда не тронет девушку, если она обнажена (Абрамова, 1966:87), а также, что с помощью обнаженной женщины можно "привязать" медведя к определенному месту (Смоляк, 1974:10).
       Восьмой. Характерно, что женщины на "звериных праздниках" обязательно плясали. Большинство исследователей отмечают яркий сексуальный характер женских плясок "медвежьих игрищ". Пляски состояли из приседаний, подпрыгиваний, раскачивания всем телом. Они, по-видимому, завершались магическим превращением девушек в женщин, что отражалось в появлении у них ряда деталей костюма, в том числе пояса. Так, в одной из "Медвежьих песен" хантов Медведь - главный персонаж обрядов - поет: "Твоя мать в честь меня плясала,/ В худой одежде из кедровой коры она для меня плясала,/ Твоя мать в честь меня плясала…/ С животом из бересты она для меня плясала…" (Мифы, предания, сказки хантов и манси, 1990:82). Здесь, как мы видим, передается момент встречи девушки, достигшей половой зрелости (одежда из коры, менструальный пояс из бересты), со зверем, во время которой происходили какие-то действия, изображаемые как "пляска".

Начало см. -

О медведе и не только