Волшебные минуты счастья...



Вчера прилетел из Владивостока племянник. Кудрявый, красивый, молодой. Но вот только перелёты эти даются ему... ой как не легко...Глядя на всё ещё не отошедшего от самолёта племянника, я с грустью вспомнила, как когда-то летала из Ленинграда в Томск по три, а то и четыре раза в году. Давно это было...Что на меня нашло, не знаю, но вот только по приходу домой я достала из ящика дневник , нашла ту самую запись и время...Время повернуло назад в молодость...
Тогда я в первый раз в жизни ступила на ленинградскую землю...

Сейчас я слово в слово перенесу эту запись из тетради сюда...Зачем?! Не знаю!
Единственное, что я упущу -я не укажу дату, только по одной причине - это уже не имеет никакого значения...


...Через несколько часов нам предстоит разлука и мне невыносимо только от одной этой мысли. Я тяжело вздыхаю и пытаюсь отобразить на своём лице нечто наподобие улыбки. Вадик смотрит на меня с такой теплотой! Вся любовь и преданность отражается в этом синем взгляде. И я окончательно понимаю, что никогда в жизни я не встречу ни кого подобного своему Вадьке...Я зажмуриваюсь от счастья, что именно этот- единственный на всей земле мужчина мой и ничей больше...
-Вадь, я люблю тебя сильнее жизни!- шепчу я, закрывая глаза.
...Автобус замедляет ход. Мы подъезжаем к аэропорту...
До вылета моего самолёта остается где-то часа три. Это довольно прилично. Я решаю не мучить своего Вадика подавленным видом и держусь изо всех сил.Вадик оставляет свой портфель в камере хранения.Что с ним таскаться, ведь до его самолёта и вовсе шесть часов. Я чувствую себя совершенно разбитой и несчастной. Мы выпиваем по чашке невкусного и холодного кофе...В здании душно и, несмотря на ранний час, очень шумно. Мне так хочется побыть с Вадиком в тишине. Но где найдешь здесь эту тишину?
- Вадь, меня здесь всё раздражает! Пойдем, где потише.
- Милюша, это на улице, но тогда мы не будем слышать селектора.
- Вадь, но ещё ведь есть время.
- Милюша, здесь всё может меняться тысячу раз,- он смотрит на меня тёплым взглядом и уступает, -Но тридцать минуток мы всё же сможем посидеть в тишине...
Вадька не сразу находит тихое местечко. К тому же ему приходится таскать мой чемодан, пока его не отправили с багажом.
- Ну, что? Очень устала моя гимнасточка,-шепчет Вадик в самое ухо, усаживая меня к себе на колени. Я сразу же прилипаю к нему всем телом, стараясь прижаться как можно плотнее. Вадик берёт моё лицо в обе руки и,глядя в глаза:
- Так, а что сее обозначает?- его синючие глаза светятся таким восхитительным светом...
- А сее обозначает, что я...что я...,- я запинаюсь и прижимаюсь ухом к его груди,- Что я хочу послушать, как стучит твоё сердце,- выпаливаю я скороговоркой...
Мило улыбаясь, Вадька подтягивает меня ещё ближе:
- Да, выкручиваетесь вы, принцесса, очень ловко! Милюша, откуда ты берёшь силы? - Вадька целует мои глаза...
- Вадь, эти силы даешь мне ты,- я начинаю забывать, где мы находимся и для чего мы тут вообще. Сердце моё лихорадочно отсчитывает минуты, волна страсти захлестывает меня с такой страшной силой, что Вадик стискивает меня покрепче, чтобы успокоить дрожь, разливающуюся по всему телу.
- Девчонка, ты, девчонка,- шепчет Вадька уже совершенно погибающим голосом...
- Вадь, а ты всё-таки знаешь, как это называется?
- Знаю, девчонка, знаю. Из этого всё-таки следует, что я всё-таки превратился с тобой в сексуального маньяка,- второй раз за день Вадик произносит эту фразу.
Непреодолимое влечение друг к другу уже берёт верх над разумом и мы уже не сопротивляемся нахлынувшей на нас любовной страсти...
- Вадь, я ещё не улетела разве?- бормочу я, открывая глаза...
- Ты прилетела, жизнь моя! Спасибо тебе за любовь,- в его синем взгляде столько восторга!,- Милюш, ты меня тоже гимнастом сделаешь.
- Вот видишь, значит не зря ты меня всё время гнал на тренировки!
- Да, уж. Это точно на свою голову...,- Вадька мягкими движениями проводит вдоль моего тела своими нежными пальцами...
- А теперь ты готова вернуться в здание?
- Теперь я на всё готова, Вадюшка,- я обвиваю его шею горячими руками.
- Ну, ну, посмотрим, посмотрим, - он подхватывает чемодан.
Мы какое-то время ещё толкаемся в здании. Объявляют регистрацию и оформление багажа. Вадик всё делает и всё оформляет. Я за всем этим наблюдаю со стороны, как будто это меня совсем не касается, как будто бы и не мне нужно лететь в Ленинград. Я ничего не осознаю. Чемодан уезжает. У меня остается только сумочка с документами и конфетами. Вадька предлагает попить кофейку. Мы долго стоим за стойкой, глядя друг другу в глаза и забываем про свой холодный кофе.
Вадик кладет мне руки на плечи и теплым голосом шепчет:
- Милюша, пошли, девочка. Уже объявили посадку.
Я с ужасом гляжу на него:
- Вадик, я ничего не слышала.
- Или не хотела слышать. Не так ли?- он треплет меня по волосам.
Посадку объявляют снова и снова. Вадик обнимает меня за плечи и ведет к месту контроля. На выходе мы останавливаемся, Вадик привлекает меня к себе, целуя и что-то говоря. Он долго не выпускает меня из объятий. Я стою как каменная, не в силах произнести ни одного слова. Ужас и слёзы застывают в моих глазах. Вадик обреченным голосом произносит:
- Ну-ну, Милюша, я с тобой, я рядом, я попробую проводить тебя до самолёта.
Ему это удаётся. Ему всегда всё удается!...
Посадка заканчивается. Вадик выпускает меня из объятий и слегка подталкивает к трапу:
- Иди, Милюша, иди, любовь моя и знай, что я тебя очень люблю, но мы с тобой должны прожить друг без друга всего-то десять денёчков...
Я машинально целую его в щёку, делаю шаг на одну ступеньку вверх по траппу и останавливаюсь, как вкопанная.
- Милюша, нас ждут, девчонка!
Я смотрю на пассажиров, потом на Вадика, делаю шаг назад и бросаюсь Вадьке на шею:
- Я никуда не полечу, слышишь! Я никуда от тебя не полечу,- горячие слёзы неудержимым потоком хлынули из моих глаз.
Вадик что-то говорит расступающемуся народу, поднимает меня на свои сильные руки и почти бегом поднимается по траппу. Я реву и вырываюсь с отчаянной силой. Он только крепче прижимает меня к своей мощной груди и, целуя ,успокаивает:
- Хорошо-хорошо, Милюшка! Всё-всё, успокойся родная, Ты же видишь, я здесь рядом. Я твой, девчонка, твой!
- Вадька суёт стюардессе билет, она показывает ему на моё место. Оно у иллюминатора. Вадик о чём-то переговаривается с двумя молодыми людьми, они молча передвигаются. Он пытается усадить меня на кресло, я так цепляюсь в него руками и, задыхаясь от боли и горя, начинаю умолять:
- Вадечка, миленький, родной, умоляю тебя не отправляй меня в Ленинград, Я его ненавижу. Я ненавижу всё, где тебя нет. Я умру там...
- Милюша, опомнись родная! Что ты говоришь? Что ты только говоришь?
Я ничего не хочу видеть и слышать. Тогда Вадька обращается к стюардессе:
- Принесите, пожалуйста, воды побыстрее.
Бортпроводница растерянно глядит на него.
- Да побыстрее прошу вас. Вы же её сами не сможете успокоить,- он достает из кармана таблетки и, быстро разворачивая, суёт мне в рот. Я отчаянно вырываюсь. Тогда Вадька зажимает мне нос, как ребёнку. Я натурально захлёбываюсь.
- Всё-всё, прости, роднуля, что пришлось применить силу. Ну, вот и хорошо, девочка. Сейчас тебе будет полегче, сейчас ты успокоишься и начнёшь понимать что к чему.
Я мертвой хваткой обвиваю его шею своими цепкими руками:
- Я тебя не отпущу, слышишь? Я тебя никогда не отпущу!
- Хорошо-хорошо, Милюшка, - Вадик приседает передо мной на корточки. Я крепко держу его за шею и целую без конца его синючие глаза. Вдруг я слышу слабый щелчок и от ужаса округляю глаза.
-Вадик, ты меня пристегнул? Зачем ты меня пристегнул? - кричу я на весь салон.
Тогда Вадик сильными руками разжимает кольцо из моих рук у себя на шее, сжимает их в своих ладонях и, глядя мне в глаза ласково произносит:
- Тихо-тихо, Милюшка! Ну, что ты кричишь, девчонка моя? Смотри, даже ребятишки замолкли, как ты всех напугала.
- Зачем ты меня пристегнул?- не унимаюсь я.
- Милюша, так лучше, понимаешь? Ты же мне не оставила выбора. Спустя время ты поймёшь, что у меня не было другого выхода, а пока возьми себя в руки и быстренько улыбнись мне. Ну, Милюша, ты же не хочешь, чтобы мне было плохо?
Я на время замолкаю. Я этого действительно не хочу. Этот запрещенный прием Вадик применяет только в исключительных случаях. В салоне воцаряется гробовая тишина. Я умирающим голосом шепчу:
- Я люблю тебя, Вадик. Я с рождения тебя люблю!
- Я тоже, любовь моя,- он целует мои глаза и губы, - Милюшка, девочка, мне пора уходить, а то меня выведут с милицией. Сейчас ты успокоишься и поспишь, а через четыре денёчка я тебе позвоню. Каких- нибудь четыре денёчка мы с тобой подождать сможем? Я кивнула:
- Вадь, ноги...Я совсем не чувствую ног.
- Вот видишь до чего ты себя довела?- он треплет меня по носу,- Эх, ты! Плакселина ты Плакселина.
Вадик начинает мягкими движениями растирать мои бесчувственные ноги, всё время приговаривая:
- Ты можешь быть сильной, можешь. Сейчас ты возьмёшь себя в руки и опять почувствуешь свои ножки. Всё, Милюшка, мне уже, действительно нельзя оставаться. Спасибо тебе за любовь, малышка,- шепчет Вадик на ухо, решительно поднимаясь с корточек.
- Пожалуйста, не оставляйте её, следите за ней умоляю,- обращается он к потрясенной бортпроводнице.
- Конечно, конечно, не беспокойтесь, мы присмотрим за ней. Всё обойдется...
- Сейчас я пойду, а вы прикройте её так, чтобы она меня не видела. Она не должна видеть, как я ухожу.
Он целует меня в лоб и ласково произносит:
- Жди звонка, Милюшка, и помни, что я тебя люблю. А сейчас закрой глаза и посчитай до десяти.
Милый мой, Вадик! Зачем мне нужно закрывать глаза? Я всё равно от слез ничего не вижу. Но глаза я всё-таки закрыла.
А когда открыла...Ничего, ничего не осталось на этом свете. Только вот одна стюардесса, пожалуй. Она стеной стоит, прикрывая мне обзор. Я больше не сопротивляюсь. Теперь уже в этом нет никакого смысла. Да, и был ли вообще смысл в моём поведении? Я бессильно кладу голову на спинку кресла. Истерика потихоньку проходит. Но слёзы неудержимо льются из глаз. Где-то издалека я чувствую, как страшно сжимает виски и окончательно понимаю- самолёт набирает высоту...
Зачем я лечу в Ленинград? А Вадик? Он ещё три часа будет страдать от страшной тоски, ещё три часа его сердце будет сжиматься от боли. Я представила, как он сейчас сидит в аэропорту с потухшим синим взглядом и , Бог знает, с какими мыслями в голове? От невыносимой жалости к своему синеглазому божеству страшно заныло сердце и неудержимые горячие слёзы с новой силой хлынули уже и без того ничего не видящих глаз. Господи! Ну, что же эта за жизнь? Ну, почему? Почему всегда нужно расставаться?
Я забываюсь... Вадькина таблетка, похоже, всё-таки начинает действовать. Веки становятся очень тяжелыми , но мысли... Мысли, вопреки всему, работают очень четко.
... Открываю глаза от лёгкого прикосновения чьей-то руки.
- Вадик,- тихо шепчу я.
Стюардесса, мило улыбаясь:
- Миля, ты в Ленинграде!... Пошли?
Я даже не удивилась, что она назвала меня по имени:
- Но я сюда совсем не хочу.
- Я знаю. Но, наверное, так необходимо. А знаешь, твой Вадик нас всех покорил. Такого у нас ещё никогда не было. Таких людей я никогда не видела.
- Спасибо вам! Спасибо за всё и , ради Бога, извините за истерику. Мне стыдно за себя, но я ничего не могу с собой поделать. Мне так тяжело всегда с ним прощаться.
- А что? Часто приходиться,- спрашивает стюардесса на ходу.
Я тяжело вздыхаю. По траппу спускаюсь последняя. Что мне нужно в этом городе?
- Миля, Милечка!- это Женька летит через всё поле, размахивая цветами. Боже, я совсем забыла, что Вадик отправил телеграмму моей сестре ещё в первый день нашего прибывания в Батуми.
Но Женя. Он знает все ходы и выходы в своём Ленинграде. Запыхавшись, он подбегает к траппу и в ужасе останавливается:
- Что случилось? Что у тебя произошло? Он целует меня в щёку и буквально сует мне в руки цветы, - На тебе лица нет!...
Где же мне взять силы, чтобы не рухнуть в обморок к нему в объятья!
- Женя, я совершенно не переношу самолёта. Я никогда не научусь переносить самолёта,- произношу я почти умирающим голосом и в первый раз в своей жизни вступаю на ленинградскую землю...

Emiliaa