...............И поворачивая на Шевченко, где-то в глубине переулка я увидел двух розовых роботов. Бедняги, выброшенные на помойку, активировались и ожили. Такое бывает, обесточенные с окислившимися батареями электронные зверьки могут накопить и саккумулировать свою последнюю энергию, чтобы воскреснуть. Их было двое, а это уже интересно. Я обогнул палисадник и, развернувшись, оказался напротив мусорной площадки. С висящими лохмотьями розовой шерсти на побитых временем мордочках, с оторванными ушами и конечностями двое розовых щебеча скрипучими голосами, копошились в кучах выброшенных отходов. Вероятно они тут не меньше часа, за это время мусорка невероятно преобразилась, кругом выросли пирамидки из пустых коробочек, банок и разной упаковки. Розовые выстроили целый город из мусора, оригинальная архитектура поражала воображение, как искусно подобранны цвета и формы, какие забавные башенки, небоскребы, кольцевые развязки дорог и дворовые площадки. Я уже отчетливо слышал их голоса: Марина-Марина, мама-мама, дай-дай, счастье, солнышко, нет моё. Правый с вывалившимся глазом и с оголенным скальпом волочил за собой на длинной пружинке заднюю ножку, это он говорил «Марина-Марина», второй с оторванным ухом и без руки словно вторил ему «мама-мама, отдай-отдай». Я свистнул. Розовые услышали и обернулись. Они уверенно засеменили в мою сторону, в правой руке тяжелым огурцом уже давно согрелась рукоять табельного нагана, привычным движением я вздернул револьвер с колен и два раза выстрелил. Головы розовых разлетелись, засыпав всё вокруг шестеренками и пружинками, и только хрипящее затихающее «мама-мама» еще минуты две нарушало возникшую тишину, я выжал сцепление, и плавно тронулся в сторону Шевченко, провожая взглядом удивительной красоты городок, построенный из отходов человеческой жизни.
Временно стою один. Временно стою один. Со мной еще двое человек, оба в штатском, милиционеры, второй я, первый похож на меня, но это не я, это другой. Стоим вместе битый час, одни, молча киваем знакомым, но только тем, кто нас замечает, вечером бывает трудно кого-нибудь заметить, поэтому стоим молча временно, стоим уже битый час молча – временно. Я второй, на мне серый плащ. Вокруг ни души и темень, промозглая сухая темень, и ни души, кроме прохожих. Многим я и второй, мы вместе, киваем, но не всем: вечером трудно бывает кого-нибудь узнать. Поэтому киваем не всем битый час, киваем не всем, второй не я, но очень на меня похож, но не я, а тоже в сером плаще и в очках, как и я, он стоит рядом со мной - временно стоит. Временно вокруг меня, первого, и его, второго, расположилась вечерняя промозглая сухая темень, мы киваем некоторым своим знакомым, которые проходят мимо нас двоих, но не всем, потому что всех узнать мы не можем, вечером очень трудно бывает узнать кого-нибудь.
Жили были две девочки Тайсоне и Лапиздырк. У Тайсоне были конфеты, а у Лапиздырк не было. Лапиздырк взяла молоток и ударила Тайсоне по голове, от удара девочка как была на ровном месте, так и обмерла. Лапиздырк схватила конфеты и давай их жрать, пока не отобрали, да так спешила, что прямо в фантиках некоторые в рот пихала и жевала очень остервенело. Да, чего уж там - рассуждала Лапиздырк, обертки - это же целлюлоза от неё никакого вреда только польза.
А потом пришла мать Тайсоне а они у них дома были же и увидала мать Тайсоне что дочь её мертвая лежит на полу а Лапиздырк конфеты жрет прямо в фантиках. Мать Тайсоне так разозлилась Лапиздырк на пол повалила и давай её в живот пинать да страшно кричать на весь дом. Чуть на смерть не убила сладкоежку! Да тут соседи прибежали и милицию вызвали. Лапиздырк в больницу увезли у неё от таких пинков, да от нескольких килограмм конфет внутренние разрывы были. Мать Тайсоне в тюрьму посадили за избиение малолетней девочки, а Лапиздырк вылечилась и в институт поступила государственного управления, вот и сказки конец.