Давид Гинзбургский
Я,Давид Гинзбургский, родился в Варшаве в 1914 году. Мне уже 84-й годок пошел.
1 августа началась I мировая война. Моя мама была зубным техником, принимала на дому. Мы свою квартиру оставили (думали после войны вернуться), приехали в Луганск. В Луганске жил мой отец. У него было много знакомых, в том числе и Ворошилов. Коммунисты моего отца вскоре послали в Карелию заведовать чугунно-литейным заводом. Революции нужен был металл. Мне тогда было три с половиной года. Я хорошо помню, как спрашивал родителей: "Папа, мама, а почему солдаты в юбках?" Оказывается, это были шотландские войска, вместе с английскими временно оккупировавшие северную Карелию.
Мы жили на берегу речки, рядом - завод и плотина, которая вырабатывала энергию. Я рыбачил. Мама мне уху сварит на завтрак, пару рыб коту дадим. Однажды мама выходит на крыльцо и зовет: "Додя, иди завтракать!" Я сижу, удочку поставил. Не оборачиваюсь. Хватились - менингит. Мама взяла меня на руки, принесла в дом. А у меня температура 40-41. Тяжело болел. К нам приходил большевик, который сказал маме, что слух уже не восстановить, а после выздоровления, сына нужно научить говорить, чтобы сохранить голос. До потери слуха я говорил по-польски. Ни одного слова в памяти не осталось.
Потом мы переехали в Петрозаводск. Мама много внимания уделяла моему воспитанию. Давала книжку. Я читал по слогам, постепенно научился писать. А когда я научился говорить, я уже три года не слышал. Жестов не знал, с глухонемыми никогда не встречался.
Когда мне стало 7 лет, меня из Петрозаводска привезли в Петроград в Ленинградскую областную школу-интернат глухонемых детей на Гороховой улице. Там я 10 лет жил, учился в классах и мастерских. Школу окончил в 1931 году.
Это была самая первая в России школа. Ее организовала императрица Мария Федоровна, супруга Павла I. Она была исключительно милосердна. Сперва она организовала школу слепых. А потом, однажды гуляя в парке в Павловске, она увидела, как одна из фрейлин разговаривала жестами с каким-то мальчиком. Подошла, узнала, что он глухонемой и что у него есть брат, тоже глухонемой. Мария Федоровна в своем дневнике потом писала, что она всю ночь до утра спать не могла, все думала, сколько в России глухонемых? И решила на завтра вызвать к себе главу Павловска и поручить ему организацию школы глухонемых. 3 декабря 1806 года князь Волконский написал рапорт Марии Федоровне о том, что задание выполнено, опытное училище открыто. Оно располагалось в бастионе императора Павла I. Школа находилась там до 1810 года. Потом повелением Марии Федоровны она была переведена в Петербург.
Кормили нас в интернате отвратительно. Три раза в день давали по маленькому кусочку хлеба. На обед - кислые щи, гречневая или пшенная каша без масла. По вечерам давали компот из сухофруктов. Если в компоте плавали черви, то мы сразу кричали: "Фу, там черви!" Девчонки отказывались, а мы червей выбрасывали, а компот съедали. Потом полные карманы косточек: утром разбивали их и ели. Летом у нас был не пионерский лагерь, а скорее дача. В середине мая нас посылали туда учиться и работать на огороде.
Тогда было тяжелое время. У родителей были низкие заработки, и поэтому денег у нас не было. У родителей денег на то, чтобы купить коньки, не просили. Хоккейные коньки сами мастерили в слесарной мастерской из жести и стальных полозьев. Находили в кладовке старые ботинки, которые сапожники починяли, клепали и катались во дворе. Каток тоже делали сами.
С 1924 г. был пионером, с 1930 г. - комсомольцем, потом коммунистом. Мне месяца не хватило в 1991 году, чтобы быть 50 лет в партии. Меня должны были принять в конце июня 1941 года, а приняли только в сентябре. С 1929 года я член ВОГ.
В 1929 году, когда готовили делегацию глухих на II съезд ВОГ в Москву, меня как отличника и пионера включили в делегацию. У нас парадной формы никогда не было, только одна - хлопчатобумажные рубашка, брюки и куртка. Утюгов не было в школе. Нас заставили вычистить одежду мокрой тряпкой, положить на матрац, накрыть простыней и спать на мокром до утра. Так к воскресеньям и праздникам "гладили". Вот таким я и поехал с делегацией на II съезд ВОГ в Москву. Съезд был на Лубянке. Туда в один прекрасный день пришел нарком просвещения РСФСР Луначарский. Выступил. Потом подошел ко мне и стал со мной разговаривать. Интересовался: какова жизнь, какие у меня успехи, кем хочу быть. После он прислал в нашу школу своего заместителя Почапина. Тот приехал, посмотрел. Увидел, что у нас трудности, бедность, и увеличил бюджет школы.
Я - безбожник. Никогда в бога не верил и не верю.
Школу окончил в 1931 году, когда в Советском Союзе была I пятилетка, и советский народ стремился выполнить ее досрочно.
Мои родители очень хотели, чтобы я приобрел специальность художника. Поэтому после окончания школы я поступил в вечерний техникум "ИЗО рабочей молодежи". Но его окончить не удалось - работал на заводе, учился на вечернем отделении, жил на Пороховых, в результате подорвал себе здоровье.
В школе получил три специальности: переплетчика, столяра и слесаря. Это в жизни мне всегда пригодилось. Примерно 85% глухих были рабочими на разных предприятиях. В школе глухих были учебно-производственные мастер-ские. На завод приходили и имели уже какую-то специальность, чаще всего слесаря или обувщика, потому что они хорошо ценились.
Мало песен пели, много работали. На предприятиях план надо выполнить и перевыполнить. Глухонемые, несмотря на то, что были малограмотны, работали хорошо. И учиться в ШРМ (Школе работающей молодежи) старались хорошо. Бывает, грамота хромает, но мастера почитают, поймут. До войны инструкторов-переводчиков на предприятиях не было. Мы должны были хорошо работать, показывать высокую производительность труда. Сперва мы должны были быть ударниками, а потом стахановцами. Пятилетки выполняли досрочно - вместо пяти лет за три с половиной, четыре года. У нас был энтузиазм. В 1931 году по предложению Эрика Тотьмянина, председателя Ленинградского областного общества глухонемых, и Института по болезням уха, горла, носа был проведен эксперимент: глухих стали отправлять работать в шумовые цеха, где здоровые люди теряли слух. Эксперимент очень удался.
Поскольку я хорошо владел жестовой речью, мне предложили быть пропагандистом-агитатором, просвещать малограмотных глухонемых. Они газеты читали по складам, и приходилось часто выступать с беседами, докладами, ездить в качестве лектора по Ленинградской области. С 1933 года я стал культработником. Работал на заводе, а вечером в Домпросвете глухонемых. А с 1936 года перешел туда в должность зам. директора по культмассовой работе. Выступал в драмкружке, спортклубе и на соревнованиях.
Я был футболистом, участвовал в I Всероссийской спартакиаде глухих в Москве в 1932 году, когда наша команда взяла общее первое место и получила бархатное знамя.
Средств на аренду спортплощадок не было. Убрали от мусора маленький сквер в первом дворе дома 55 на Красной улице и устроили площадку для прыжков в длину и высоту. Пробежки устраивали на булыжной набережной. Автотранспорт в те годы было редкое явление, в основном были лошадиные телеги да кареты. Футболисты ездили в совхоз в Парголово, а в будни после работы тренировались в Профтехшколе им.М.В.Фрунзе. Гребцы - на лодочной станции в ЦПКиО им. Кирова. Тогда на швейных фабриках работало много глухонемых, и профсоюз швейников дал указание бесплатно предоставлять гребную базу. Пловцы тренировались ежедневно после работы в открытом бассейне рядом со стадионом им. Ленина или на пляже у Петропавловской крепости. Шахматисты имели свой клуб. А со стрельбой было хуже. Тренировались в платных массовых тирах за свои деньги. Старания не прошли даром: ленинградская команда заняла общее первое место.
В прошлом году летом была XVIII Олимпиада глухих в Копенгагене. Я хотел до поездки с нашими спортсменами побеседовать. Я бы им рассказал, что 65 лет назад на первой спартакиаде в Москве мы получили знамя за первое место. И как мы спустя 25 лет участвовали в VIII Олимпиаде в Милане в 1957 году. Тогда сборная СССР заняла общее первое место. Если бы я рассказал, у них был бы энтузиазм повыше. Я ждал, но никто не предложил. Позабыта, позаброшена обществом и спортклубом история.
В 1934 году мы взяли отпуск и организовали агитвелопробег Ленин-град-Москва. Нас было четверо глухих. Я был командиром. Мне тогда было 20 лет. В каждом городе мы выявляли глухонемых и проводили с ними беседы. В Москве нас встретили очень хорошо. В это время там были соревнования с турецкими футболистами и боксерами. Нам дали бесплатные билеты на все соревнования, и председатель футбольного клуба Моссовета дал указание, чтобы нас обслуживали неделю, и только после этого отпустили домой.
А как глухие жили? Если посмотреть на фотографии, костюмов у многих не было. Почему я в заднем ряду на фотографии? Потому, что у меня костюма не было. Мне мама купила костюм, когда мне был 21 год. Я получил ордер в заводской магазин, и мама купила самый дешевый костюм. А так я всегда был в футболке. Все были одеты просто, скромно.
До войны у нас был только один выходной: воскресенье. Собирались по 20-30 человек и ехали за город. Брали с собой мяч, шахматы. Зарплата у нас была маленькая. Брали завтрак и бутылку чая. А кто побогаче - покупали лимонад. Но водку никогда не брали. Зимой любили горные лыжи. Ездили в Кавголово.
Много глухонемых репрессировали. Их обвинили в создании фашистской террористической организации среди глухонемых Ленинграда во главе с агентом гестапо Альбертом Блюмом. А
льберта Блюма я помню: маленький, неказистый. Он приехал к нам в 1931 или 1932 году и как немецкий коммунист попросил у нас политического убежища. Не будем писать о нем. Его имя я выбрасываю, глухим не рассказываю о нем, нигде не упоминаю. Приехал из Германии. Глухой. Его здесь никто не знал. Он несколько лет жил в Петербурге, выдавал себя за коммуниста. К нам, в Дом культуры, приходил редко. Общественной работы никакой не вел. Работал мастером в швейной мастерской им. Савельева. В 1935 или 1936 году он пропал. Говорили, что он уехал обратно в Германию. А я сомневаюсь, к тому времени это была фашистская Германия. Когда я искал его фотографию, фотографий много, а его нигде не нашел.
К 20-летию Октябрьской революции наш драмкружок готовил спектакль по пьесе Николая Островского "Как закалялась сталь". Во время генеральной репетиции, за несколько дней до праздника, пришли двое из Большого дома. Не предъявляя никаких документов, спросили:
- Кто тут у вас Тагер-Карьелли?
И кто-то показал пальцем на режиссера. Ему сказали:
- Пойдем.
Вскоре арестовали и других. Спектакль не состоялся.
Через два-три дня из Большого дома пришли другие двое. Они попросили меня показать им рабочий кабинет Тагера. Я взял ключи и повел их в его комнату, где были гримерная и гардероб.
- Почему у вас тут шпаги развешены?
Я говорю:
- Мы ставили "Отелло", "Ромео и Джульетту". Рапиры не боевые, а спортивные.
- Почему у вас книги?
А на полках лежали старинные книги в кожаных переплетах, позолоченные.
Я говорю:
- Они остались от бывшего хозяина. Но я не знаю, кто здесь раньше был хозяином. Я ничего не знаю. Это бутафория.
Тогда они взяли книги, стали вытряхивать их и бросать на пол.
Я говорю:
- Товарищи, почему бросаете на пол? Стол есть, кладите на стол.
Тогда один закричал:
- Молчи, иначе тебя тоже заберем с собой.
А какое мое положение? Сегодня возьмут, а завтра прокурор подпишет, что я враг народа. Это им ничего не стоило сделать.
С августа по ноябрь 1937 года арестовали 54 человека. Из них 35 расстреляли, 19 сослали на 10 лет в ГУЛАГ. В 1939 году "дело" пересмотрели, следователи были осуждены, а в начале 1940 года приговоренные к 10 годам в исправительно-трудовой лагерь были досрочно освобождены. В 1955 году все расстрелянные были реабилитированы.
Потом люди рассказывали, как их пытали, как требовали, чтобы они признались, что стали врагами народа. Следователи спешили скорее закончить это дело, чтобы получить награду или повышение в должности. Глухонемых обслуживали три переводчика - переводчики плакали. Чекисты от них требовали служить, содействовать. Если помогать не будут, тогда они тоже тут останутся. Они не хотели остаться в Большом доме. У них были семьи. Можете себе представить их положение! Каждую минуту в голове было, а вдруг меня домой не отпустят? Попробуйте так 8-10 часов сидеть. О том, чтобы переводчиков накормить, никто не думал.
Самым старшим из расстрелянных был Николай Дейбнер. Ему было 74 года. А самым молодым был Марк Маркович. Ему было всего 22, он учился в той же школе, что и я.
Эрик Тотьмянин, председатель Ленинградского областного общества глухонемых, родился в 1901 году. Когда его расстреляли, ему было 36 лет. Он приехал в Москву, поступил в ВХУТЕМАС, на факультет скульптуры. Он был очень грамотный, начитанный. К нему, глухому, приходили на политучебу даже дети переводчиков. Благодаря ему в 1930-м году в России впервые был проведен трехдневник "Береги слух!".
Помню, я учился в школе. Как-то раз Тотьмянин пришел к нам в слесарную мастерскую и попросил сделать кружки-кубышки, чтобы собирать деньги. Мы сделали 10 или 15 штук. И ходили с ними по улицам. Мы шли по городу и собирали деньги. Там было написано: "Трехдневник "Береги слух!". А маленькие дети заранее делали цветочки из тонкой проволоки и цветной бумаги. Кто нам положит в кружку денежку - тому они на пуговицу цветочек наматывали. Кружки потом отдавали учителям, они сами деньги считали. Собранные тогда деньги пошли на организацию Научно-практического института по болезням уха, горла, носа. А взять оттуда деньги (на них ни замка, ни печати сургучовой не было, только веревочкой завязано), пойти в булочную, купить буханку хлеба и покушать - даже мысли не было, хотя все эти 10 лет мы были полуголодными. После из Института к нам в школу пришел представитель. Нас собрал, поздравил и каждому дал по конфетке. Помню, мы так рады были, когда их кушали.
А в конце 30-х мы уже собирали деньги на строительство самолетов и танков "Воговец". На наши деньги построили два танка и два самолета.
Среди репрессированных был Владимир Редзько, 1892 года рождения. Художник. Он окончил училище Штиглица с отличием. Несмотря на то, что глухой, его пригласили работать в НИИ озерного и речного рыбного хозяйства. Он рисовал рыб. Я у него бывал в мастерской, поскольку учился на художника-оформителя. Он выступал у нас с беседами, проводил литературные вечера. Его любили слушать. Каждую неделю он рассказывал нам про зарубежную и русскую художественную литературу.
Ростислав Зубковский приехал с родителями из Харбина. С фашистской свастикой ходил в Дом культуры. Им в Харбине разрешали носить. Считалось модным. Я его как-то встретил, убери, говорю, а то посадят. Он снял, но какой-то паршивец на него успел пожаловаться, и его взяли. Ему было 16 лет.
В 1939 году в Доме просвещения глухонемых выступал папанинец Федоров, он потом стал академиком. Его пригласили рассказать о своей работе на Северном полюсе. Еще мы приглашали человека, который называл себя Хаджи-Муратом. Был у нас гипнотизер. Говорили, что глухонемых не усыпить. Неправда, и глухих можно гипнотизировать.
А 22 июня 1941 года по плану культмассовой работы ДПГ была экскурсия в Петро-дворец на пароходе. До швартовки к пирсу никто (не только мы, глухонемые, но и наши переводчики, и пассажиры) не знал, что началась война. Только при выходе из парохода из разговора людей, ожидающих посадки, чтобы ехать в Ленинград, одни разговоры о вероломном нападении фашист-ской Германии на СССР. Половина группы пошла в музей, а другая половина осталась на пляже. У нас были две переводчицы. Я взял одну переводчицу, и мы пошли к директору музея, моему знакомому, капитану военного флота в отставке (он демобилизовался и стал директором музея и парка). Он обрадовался моему приходу. Я спрашиваю: "Правда, что началась война?" И тогда он сказал, что по радио выступал министр иностранных дел Молотов и по радио передавали, что началась демобилизация. Я потом вместе с переводчиком обошел все залы и все время думал, что вижу их в последний раз.
До войны глухонемые никаких льгот не получали. Кроме одной - они не подлежали призыву в армию. Но были и партизаны, и солдаты, которые несмотря на глухоту, немоту и неграмотность добровольно служили в армии. А как ценили труд глухонемых во время войны! Во время блокады Ленинграда в городе было более 500 глухонемых. Они работали и за себя, и за товарищей, ушедших на фронт. В общество глухих даже после войны поступали заявки на большие группы глухонемых, 100-200 человек. Предприятия хотели себя застраховать: а вдруг снова будет война?
1 июля 1942 года Дом культуры закрыли, сделали там стационар для больных руководителей и работников горисполкомов, обкомов партии. Тут и рожали, и лечили. Кормили хорошо.
Я хотел помогать фронту. У меня специальность - слесарь-инструментальщик VI-го разряда. А тут не принимали на работу - не было электричества. Я пошел в вербовочное бюро и там прочитал, что требуются рабочие в оборонную промышленность. Я выбрал авиационную промышленность в Тушино. И туда завербовался. Приехал. Меня сделали бригадиром слесарей-инструментальщиков. Мы осваивали моторы для бомбардировщиков дальнего радиуса действия. Более года в моей бригаде работало 20 военнопленных немцев. Все были инструментальщиками и по работе соскучились. Но были очень медлительные. Медленно ходят, долго курят, переодеваются долго. Но хорошо наши задания выполняли. С немцами мы мало разговаривали. Когда я им писал: "Вы - фашисты!" Они мне отвечали: "Нет! Мы социал-демократы". Перед окончанием войны они перестали к нам ходить.
Еще я был редактором цеховой стенгазеты и активным рабкором заводской газеты "Правда". Боролся с недостатками. Не подхалимничал. Поэтому, когда рабочих предприятия и руководство награждали, меня обошли. Коммунисты критику тоже не любили.
Только в 1946 году меня отпустили, и я с семьей вернулся в Ленинград. Работал на разных должностях: заместителем директора Дома культуры; заместителем председателя, потом председателем Ленинградского городского правления ВОГ; заместителем директора по учебно-воспитательной работе Учебно-производственного предприятия ВОГ и почти 5 лет председателем месткома профсоюза там же. По уходе на заслуженный отдых занялся сбором и изучением материалов по истории местного правления ВОГ и созданием музея истории, который был торжественно открыт в апреле 1980 года и считался одним из лучших в системе общества.
1998г
