НА МЕСТЕ
Обнюхавшись клея, плюшево перебирая ножками, ещё не добравшись до Тимофея, беспризорник начал клянчить деньги издалека. Зимнее утро, шелест полиэтилена в окнах нового, ещё недостроенного здания вокзала из светлого камня - поезда со стройматериалами подходят вперемежку с пассажирскими. Тимофей разыгрывал из себя слепого, но глаза за тёмными стёклами на самом деле хищно всматривались в чирикавшего передним воробушка, губы под крючковатым носом изогнулись в гадкую улыбку, и Тимофей протянул вперёд руку, как бы пытаясь погладить испуганно отлетевшую, фальцетом матерящуюся птичку. Вслед за нею и её стайка, осторожно наблюдавшая за развитием событий неподалёку, выпорхнула из здания вокзала в город, в зимнее пламя восходящего солнца. Поезд, на котором приехал Тимофей, тяжело тронулся у него за спиной, свистя, захлопывая двери вагонов, выбрасывая окурки и клубы пара, взгляды и сны только что проснувшихся пассажиров. Подобрав чемодан с платформы, прикуривая на ходу одной рукой под защитой надвинутой на глаза шляпы, Тимофей вышел из вокзала вслед за беспризорниками в город.
...Так холодно, что даже каменный ангел, сложивший руки в молитве на привокзальной площади, дует на них, чтобы согреться...
ВЕРОНИКА
Тимофей обжёг руки, когда вытаскивал её из огня, она мечтательно улыбалась. В отсветах продолжавшего барабанить по углям пламени, он видел перемазанное сажей личико, выражение блаженства на нём. Девочка была размером не больше ладони, на которой лежала.
- Почему ты полезла туда? Замёрзла?
- Нет... - отвечала она, не открывая глаз, сквозь сон, - Ты же видел, как красиво он горит? Я тоже хочу быть такой...
Поначалу Тимофей подумал, что просто задремал у топки, и всё происходящее - только часть сна, но когда он протянул руку вслед за девочкой, огонь укусил его, сразу и жадно впился, ввинтился в каждую пору кожи.
- Мне больно, - сообщил он. Девочка посмотрела на него из-под полуприкрытых век; обгоревших крыльев, укрывших миниатюрное нагое тело, словно накидкой.
- Тащить меня обратно тебя никто не просил. Брось меня в топку - и дело с концом, - она сладко потянулась. - Я всё равно сгорю так или иначе, и всё что у тебя останется, это обожённая рука. Воспоминание, оно навсегда остаётся с тобой, закрывая мир, точно повёрнутое обратной стороной зеркало, тебя не остаётся - только память. И когда в этой темноте видишь огонь, то просто летишь на него - выход, снимающий кожу и открывающий глаза - мама, отмывающая от грязи, когда ты вернулся вечером, весь измазанный - больно лишь сначала. Потом будет новое тело... свежая рубашка, ужин... сон... и доброе утро...
...Дети торопятся жить и торопятся умереть, всё равно что летящие на огонь мотыльки - чтобы хоть на мгновение тот серый цвет повседневности, тусклая пыльца жизни обратилась в пылающий наряд веселья...
TIA MAFIA FEI
Был ли он тем, кого можно было любить? Вряд ли. Я погибаю только от мысли о нём. Очки в золотой оправе, боль, бережно сохранённая в себе юношеским телом среди грязной техники пережёванных и выплюнутых простыней, следов сапог в песочной пене, родниковый блеск в глазах собак, свалившихся замертво в подворотне, как стрелянные костяные гильзы, оставшиеся от уходящих от погони, исчезающих в начинающем светлеть небе теней. Мысль о нём согревает, как может согревать окурок, выброшенный в снег, ты поднимаешь его и спешишь затянуться дымом, ядовитым и тёплым, среди лёгких деревьев ты бредёшь, обжигая босые пятки, удерживая дрожь на верёвках, узел, готовый развязать язык криком, странной песней и бормотанием, клёкотом мокрых птиц в дупле горла; мои глаза завязаны, однако я вижу; падающий с веток снег, тёмные всполохи пернатого огня, двери, распахнутые настежь, словно связанный лесными корнями пруд - во всё небо орущая земля - опрокидывает навзничь солнечный свет и ведёт тебя сквозь тьму под лесом зеркальцами, разевающими клювы в тёмных изгибах лабиринта: жар и холод; вода и сухая земля; человеческое тело; смрадное дыхание спящего зверя; лёгкие одежды, слетающие, неуловимые, как облако, опустившееся с неба, чтобы поцеловать тебя в губы и растаять. Не смей трогать его...
