Пророчество Льва Толстого.
Давид Эйдельман.
Есть у Л.Н.Толстого статья «Христианство и патриотизм», которая была написана 1894 году — то есть за 20 лет до начала Первой мировой войны. Статья пророческая, не только в отношении войны, которая грянет спустя два десятилетия, но задающая идеологические ориентиры на весь ХХ век. Мысли, высказанные в ней 125 лет назад, актуальны и для сегодняшней России. И не только России.
Русско-французские торжества
Непосредственным поводом для написания «Христианства и патриотизма» является российско-французское сближение, которое становится основой будущего военного союза. Великий срыватель всяческих масок, нетерпимый к политическому лицемерию, Толстой пишет: «Люди русские и французские жили много столетий, зная друг друга, входя иногда в дружеские, большею частью к сожалению, в очень враждебные, вызываемые их правительствами, отношения друг с другом, и вдруг оттого, что два года тому назад французская эскадра прибыла в Кронштадт, и офицеры эскадры, вышедши на берег, в разных местах много ели и пили разного вина, выслушивая при этом и произнося много лживых и глупых слов, и оттого, что в 1893 году такая же русская эскадра прибыла в Тулон, и офицеры русской эскадры в Париже много ели и пили, выслушивая и произнося при этом еще больше лживых и глупых слов, сделалось то что не только те люди, которые ели, пили и говорили, но и все те, которые присутствовали при этом, и все те даже, которые не присутствовали при этом, но только слышали и читали в газетах про это, все эти миллионы людей русских и французских вдруг вообразили себе, что они как-то особенно любят друг друга, т.е. все французы всех русских, и все русские всех французов».

Издеваясь над необыкновенными описаниями этой внезапно возникшей любви,  над восторженными криками («ура», «да здравствует Франция!», «Vive la Russie! Vive les russes!»), над соседством гимнов «Боже, царя храни» и «Марсельезы», над букетами, маханием шляп, радостными слезами, пушечными салютами, криками, которые сливались в один могучий гул, покрывший и музыку, и пушечную пальбу, поднимание душ и трепетание сердец, перечисление в газетах тостов и меню торжественных обедов с пирожками и закусками, которые потреблялись на обедах, виршами, сочиненными по случаю на русском и французском языке, Толстой пишет, что речи состояли неизменно из одних и тех же слов в различных сочетаниях и перемещениях.
Внезапная любовь народов
Что же не нравится Толстому в этой внезапно возникшей нежной любви между народами? Даже если торжественные речи кажутся глупыми и излишне пафосными и сопровождаются торжественной музыкой, играющей одновременно два несовместимых гимна: один — прославляющий царя и просящий у Бога для него всяких благ, другой — проклинающий всех царей и обещающий им всем погибель…. Что плохого в том, что два народа, чувствующие взаимную симпатию, друг другу выражают эти чувства? Что тут дурного, что представители дружественной нации были приняты с особенной торжественностью и почетом представителями другой нации? Почему Толстой именует эти торжества «беснованиями»?
Памятный морской флаг франко-русского военного союза.
Толстой с сочувствием цитирует письмо российских студентов: «Эти празднества знаменуют собой печальное, но, надеемся, кратковременное явление, — измену Франции своей прежней великой исторической роли: страна, призывавшая когда-то весь мир разбить оковы деспотизма и предлагавшая свой братскую помощь всякому народу, восставшему за свое освобождение, теперь воскуряет фимиамы перед русским правительством, которое систематично тормозит нормальный, органический и живой рост народной жизни и беспощадно подавляет, не останавливаясь ни перед чем, все стремления русского общества к свету, к свободе и к самостоятельности».
Подобно библейскому пророку Исайе, говорившему «Праздники ваши ненавидит душа моя», Толстой пишет о всех миллионах рабочих дней, потраченных на эти празднества, на повальное пьянство всех участвующих, поощряемое всеми властями, о бессмысленности произносимых речей, о торжественном безумстве, в ходе которого было задавлено до смерти несколько десятков людей, и никто не находил нужным упоминать об этом.
«Один корреспондент писал, что француз сказал ему на бале, что теперь едва ли найдется одна женщина в Париже, которая не изменила бы своим обязанностям для удовлетворения желания какого-либо русского моряка, и все это проходило незамеченным, как нечто такое, что так и должно быть. Появлялись случаи и ясно выраженного бешенства. Так одна женщина, одевшись в платье из цветов французско-русского флагов, дождалась моряков, воскликнула «Vive la Russie!» и с моста пригнула в реку и потонула».
Мост Александра III в Париже был заложен самим Николаем II.
Коллективное сумасшествие
Но патриотическая истерика неприятна Толстому не только сама по себе. Торжественное благодушие, переходящее в беспричинную и радостную экзальтацию, помешательство миллионов людей, обладающих огромными суммами денег и средствами насилия над другими людьми: ружьями, штыками, крепостями, броненосцами, динамитами и, кроме того, имеющими в своем распоряжении самые энергические средства распространения своего помешательства (почту, телеграфы, огромное количество газет и всякого рода изданий, наперерыв печатающих и разносящих их заразу во все концы мира) — опасно.
«Можно с жалостью выслушивать тот вздор, который болтает слабый, старый, безоружный сумасшедший в своем колпаке и халате, даже и не противоречить и шутя даже потакнуть ему, но когда это целая толпа здоровенных сумасшедших, вырвавшихся из своего заключения, и толпа эта обвешена с головы до ног острыми кинжалами, саблями и заряженными револьверами и в азарте размахивает этими смертоносными орудиями, — нельзя уже не только потакать им, но и быть минуту спокойным. Ведь люди, подпавшие теперь психопатической эпидемии, находятся в обладании самых страшных орудий убийства и истребления» — пишет Толстой.

«Дурно то, что это ложь»
Великий писатель нисколько не верил заверениям, которые произносились во всех речах, во всех тостах, во всех статьях, о том, что значение всего совершающегося состоит в обеспечении мира. Толстой видит, что все это ложь, самая очевидная и наглая, ничем не оправдываемая, злая ложь. Он понимает, что с такой экзальтацией заключаются союзы, имеющие целью войну: «это-то самое упорное повторение того, что мы не хотим войны, а хотим мира, и умалчивание о том, о чем все думают, и составляет самое угрожающее явление».
«Спрашивают: «Что тут дурного, что Франция и Россия выразили свои взаимные симпатии для обеспечения мира?» — Дурно то, что это ложь, а ложь никогда не говорится и не проходит даром. Дьявол — человекоубийца и отец лжи. И ложь всегда ведет к человекоубийству. И в этом случае очевиднее, чем когда-нибудь» — пишет Толстой.

Напрасные смерти
Толстой утверждает, что эти торжества призваны обмануть всё тот же вечно обманутый народ, который своими мозолистыми руками строил все эти и корабли, и крепости, и арсеналы, и казармы, и пушки, и пароходы, и пристани, и молы, и все эти дворцы, залы и эстрады, и триумфальные арки, и набирал и печатал все эти газеты и книжки, и добыл и привез всех тех фазанов и ортоланов, и устриц, и вина, которые едят и пьют все эти им же вскормленные, воспитанные и содержимые люди, которые, обманывая его, готовят ему самые страшные бедствия.
Все тот же добрый, глупый народ, который не успеет оглянуться, как уже не будет ни адмиралов, ни президентов, ни флагов, ни музыки, а будет только мокрое пустынное поле, холод, голод, тоска, спереди убивающий неприятель, сзади неотпускающее начальство, кровь, раны, страдания, гниющие трупы и бессмысленная, напрасная смерть.
Толстой писал, что сначала будут под звуки «Боже, царя храни» и «Марсельезы» пить разные генералы и министры за Францию, Россию, за разные полки, армии и флоты; будут печатать свое лганье газеты, будет праздная толпа богатых людей, не знающих, куда девать свои силы и время, болтать патриотические речи, раздувая враждебность, а потом сложатся такие обстоятельства, что нельзя будет отказаться от войны, которой будут требовать все — все газеты и, как это всегда кажется, общественное мнение всего народа.
Толстой пророчествует, что люди, такие же, как те, которые теперь празднуют на празднествах в Тулоне и Париже, будут сидеть после доброго обеда, с недопитыми стаканами доброго вина, с сигарою в зубах, в темной суконной палатке и булавками отмечать по карте те места, где надо оставить еще столько-то и столько-то составленного из этого народа пушечного мяса для завладения тем-то и тем-то укреплением и для приобретения такой или другой ленточки или чина.
Так и случилось…
«Марианна и Северный медведь» Карикатура на франко-русский альянс.
Братья-славяне
Братская любовь великой империи — вещь опасная. Опасная не только тем, против кого она направлена. Не только тем, кому империя вознамерилась братски помогать. Опасна она и самой империи.
Толстой предостерегает против «внезапной любви» между народами. Например: «будто бы возгорелась вдруг внезапная любовь наших русских к каким-то братьям славянам, которых никто не знал в продолжение сотен лет, тогда как немцы, французы, англичане всегда были и продолжают быть нам несравненно ближе и роднее, чем какие-то черногорцы, сербы, болгары».
Как известно, именно любовь российского государства к братьям славянам в Сербии — стала причиной вхождения России в Первую мировую войну. Именно готовность России защищать сербов, а Франции выступить в союзе с ней — стала причиной начала войны.
«Апофеоз войны» Василий Верещагин.
Пророчество о войне
С поразительной точностью Толстой описывает будущее начало мировой войны.
«Зазвонят в колокола, оденутся в золотые мешки долговолосые люди и начнут молиться за убийство. И начнется опять старое, давно известное, ужасное дело. Засуетятся, разжигающие людей под видом патриотизма и ненависти к убийству, газетчики, радуясь тому, что получат двойной доход. Засуетятся радостно заводчики, купцы, поставщики военных припасов, ожидая двойных барышей. Засуетятся всякого рода чиновники, предвидя возможность украсть больше, чем они крадут обыкновенно. Засуетятся военные начальства, получающие двойное жалованье и рационы и надеющиеся получить за убийство людей различные высокоценимые ими побрякушки — ленты, кресты, галуны, звезды. Засуетятся праздные господа и дамы, вперед записываясь в Красный Крест, готовясь перевязывать тех, которых будут убивать их же мужья и братья, и воображая, что они делают этим самое христианское дело.
И, заглушая в своей душе отчаяние песнями, развратом и водкой, побредут оторванные от мирного труда, от своих жен, матерей, детей — люди, сотни тысяч простых, добрых людей с орудиями убийства в руках туда, куда их погонят. Будут ходить, зябнуть, голодать, болеть, умирать от болезней, и, наконец, придут к тому месту, где их начнут убивать тысячами, и они будут убивать тысячами, сами на зная зачем людей, которых они никогда не видали, которые им ничего не сделали и не могут сделать дурного».
Толстой и «Стихи о неизвестном солдате»
Людям, которые знакомы с русской поэзией ХХ века, при прочтении последнего предложения в вышеприведенной цитате, очевидно, что слова Толстого откликнулись в самом сильном стихотворении о войне, которое было написано Осипом Мандельштамом в преддверии уже Второй мировой.
«Будут люди холодные, хилые
Убивать, холодать, голодать…»
А дальше у Толстого идет именно описание массовых захоронений неизвестных солдат, изувеченных артобстрелами, когда воздух уже так заразится гниющим пушечным мясом, что неприятно сделается даже и начальству: «Свезут, свалят кучами куда попало больных, а убитых зароют, посыпав их известкой, и опять поведут всю толпу обманутых еще дальше».

Предупреждение Толстого
Толстой предупреждал, что злодейства вполне могут вырастать из торжественного благодушия, вытекать из патриотизма и любви между народами, а война – готовиться под лозунгами о защите мира. И потому надо самым решительным образом протестовать. Надо заявлять, что сердца наши не бьются в унисон с сердцами г-д журналистов, министров просвещения, начальников эскадр, и, напротив, переполняются негодованием и омерзением к той вредной лжи и тому злу, которые они сознательно или бессознательно распространяют своими поступками и речами.
Толстой говорит, что самое опасное во французско-германских отношениях — это реваншизм. И если Франция не может успокоиться до тех пор, пока не вернет отнятых Эльзаса и Лотарингии, то точно так же Германия затем не сможет успокоиться, если revanche французов будет удачным, что снова приведет к войне.
Толстой пишет: «С точки зрения государственной, отнятие у нас Польши, Остзейских провинций никак не может быть для нас бедствием, а скорее может считаться благом».
«Пускай бы они так и у нас устроили»
Есть в этом тексте Толстого фрагменты, которые не могут не раздражать высокочувствительную душу русского патриота:
«- Зачем же нам воевать? — спросил староста.
— Да как же позволить Франции распоряжаться у нас.
— Да ведь Вы сами говорите, что у них лучше нашего устроено, — сказал староста совершенно серьезно. — Пускай бы они так и у нас устроили.
Такие же суждения можно услыхать от всякого трезвого русского рабочего человека, если только он не находится под гипнотическим влиянием правительства. Говорят о любви русского народа к своей вере, царю и отечеству, а между тем не найдется в России ни одного общества крестьян, которое бы на минуту задумалось о том, что ему выбрать из двух предстоящих мест поселения: одно в России с русским батюшкой-царем, как это пишется в книжках, и святой верой православной в своем обожаемом отечестве, но с меньшей и худшей землей, или без батюшки белого царя и без православной веры где-либо вне России, в Пруссии, Китае, Турции, Австрии, но с несколько большими и лучшими угодьями…».
Толстой о патриотизме
«Предполагается, что чувство патриотизма есть, во-первых, — чувство, всегда свойственное всем людям, а, во-вторых, — такое высокое нравственное чувство, что, при отсутствии его, должно быть возбуждаемо в тех, которые не имеют его. Но ведь ни то, ни другое несправедливо».
«Ничто не доказывает   с  такой   очевидностью   отсутствие патриотизма в народах, как именно те напряженные усилия, которые употребляются теперь правительствами и правящими классами для искусственного возбуждения его, и те малые результаты, которые получаются, несмотря на все эти усилия».
«То, что называется патриотизмом в наше время, есть только, с одной стороны, известное настроение, постоянно производимое и поддерживаемое в народах школой. религией, подкупной прессой в нужном для правительства направлении, с другой — временное, производимое впечатление   низших   по   нравственному   и умственному даже уровню людей народа, которое выдается потом за постоянное выражение воли всего народа».
«Но что же такое это высокое чувство, которое, по мнению правящих классов, должно быть воспитываемо в народах?
Чувство это есть, в самом точном определении своем, не что иное, как предпочтение своего государства или народа всякому другому государству и народу, чувство, вполне выражаемое немецкой патриотической песней: «Deutchland, Deutchland uber alles» ( Германия, Германия выше всех».), в которую стоит только вместо   Deutchland   вставить   Russland, Frankreich, Italien или N.N., т.е. какое-либо другое государство, и будет самая ясная формула высокого чувства патриотизма. Очень может быть, что чувство это очень желательно и полезно для правительств и для цельности государства, но нельзя не видеть, что чувство это вовсе не высокое, а, напротив, очень глупое и очень безнравственное; глупое потому, что если каждое государство будет считать себя лучше всех других, то очевидно, что все они будут не правы, и безнравственно потому, что оно неизбежно влечет всякого человека, испытывающего его, к тому, чтобы приобрести выгоды для своего государства и народа в ущерб другим государствам и народам, — влечение прямо противоположное основному, признаваемому всеми нравственному закону: не делать другому и другим, чего бы мы не хотели, чтоб нам делали».
«Патриотизм в самом простом, ясном и несомненном значении своем есть не что иное для правителей, как орудие для достижения властолюбивых и корыстных целей, а для управляемых — отречение от человеческого достоинства, разума, совести и рабское подчинение себя тем, кто во власти. Так он и проповедуется везде, где проповедуется патриотизм.
Патриотизм есть рабство».
Толстой о правительстве и народе
«Правительствам нельзя оставить народы в покое, т.е. в мирных отношениях между собой, потому что если не единственное, то главное оправдание существования правительств в том, чтобы умиротворять народы, улаживать их враждебные отношения. И вот правительства вызывают эти враждебные отношения под видом патриотизма и потом делают вид, что умиротворяют народы между собой. Вроде того, как цыган, который, наспав своей лошади перца под хвост, нахлестав ее в стойле, выводит ее, повиснув на поводу, и притворяется, что он насилу может удержать разгорячившуюся лошадь».
«Правительства уверяют народы, что они находятся в опасности от нападения других народов и от внутренних врагов и что единственное средство спасения от этой опасности состоит в рабском повиновении народов правительствам».
«Всякое правительство объясняет свое существование и оправдывает все свои насилия тем, что если бы его не было, то было бы хуже. Уверив народы, что они в опасности, правительства подчиняют себе их. Когда же народы подчинятся правительствам, правительства эти заставляют народы нападать на другие народы. И, таким образом, для народов подтверждаются уверения правительств об опасности от нападения со стороны других народов».
«Народы, подчиняющиеся правительствам, не могут быть разумны, потому что подчинение правительства уже есть признак величайшего неразумия».
«Не может быть достигнут мир народов между собой разумным путем, конвенциями, арбитрацией до тех пор, пока будет существовать подчинение народов правительствам, которое всегда неразумно и всегда пагубно.
Подчинение же людей правительствам всегда будет, пока будет патриотизм, потому что всякая власть основывается на патриотизме, т.е. на готовности людей, ради защиты своего народа, отечества, т.е. государства, от мнимо угрожающих ему опасностей, подчиняться власти».
Толстой о правящем классе
«Чем труднее удержать свою власть, тем все с большим и большим количеством людей правительство делится ею.
Прежде властвовала одна маленькая кучка правителей: императоры, короли, герцоги, их чиновники и воины; теперь же участниками этой власти и доставляемых ею выгод стали не только чиновники и духовенство, но капиталисты, большие и даже малые, и землевладельцы, и банкиры, и члены палат, и учителя, и сельские должностные лица, и ученые, и даже художники, и в особенности писатели, журналисты. И все эти лица сознательно и бессознательно распространяют обман патриотизма, необходимый им для удержания своего выгодного положения».
«Люди из народа, освобождающиеся от неустанного труда и образовывающиеся и потому, казалось бы, могущие понять обман, производимый над ними, подвергаются такому усиленному   воздействию   угроз,   подкупа   и гипнотизации правительств, что почти без исключения тотчас переходят на сторону правительств и, поступая в выгодные и хорошо оплачиваемые должности учителей, священников, офицеров, чиновников, становятся участниками распространения того обмана, который губит их собратий».
Общественное мнение и пропаганда
«Обманывающие обманывают не потому, что они хотят обманывать, но потому, что они почти не могут поступать иначе. И обманывают они не макиавеллически, не с сознанием производимого ими обмана, но большей частью с наивной уверенностью, что они делают что-то доброе и возвышенное, в чем их постоянно поддерживает сочувствие и одобрение всех окружающих их. Правда, что, смутно чувствуя то, что на этом обмане держится их власть и выгодное положение, они невольно влекутся к нему, но действуют они не потому, что они хотят обмануть народ, а потому, что думают, что делаемое ими дело полезно для народа.  https://relevantinfo.co.il/tolstoy/?fbclid=IwAR3ZFD-O2CathW95aHFgU77aJRoKXHC67oFapgILAVrQD2Jpf2p8ypxHLsE