Действие происходит в ванной комнате: белый кафель, ванные с водой, унитаз, раковина, баночки и пластиковые бутылки чистящих средств – самое интимное и одновременно самое унифицированное место в жизни каждого человека. Не будем сейчас заниматься идеализацией этой среды, вспоминая романтические моменты и релаксацию в ароматной пене, - обычно происходящее там не особенно-то лицеприятно. В том числе и свойственное человеческому уединению усердное самокопание, псевдофилософия почти гордого изучения своих наиболее неприглядных внутренних уголков без попыток чего-либо изменить. Множество человек делает это одновременно в этих одинаковых кабинках, превращая, простите мою скабрезность, канализационную сеть в социальную – и хоть они и не слышат друг друга, можно представить их всех в совокупности. Один из героев меряет комнату шагами, голос за кадром монотонно повторяет аббревиатуры международных правозащитных организаций и их расшифровку. Голоса множатся, сливаются в нестройный хор, шум нарастает, становится невыносимым… как призраки, появляются другие люди в белых ночных рубашках, забираются в ванные, плещутся, разливая воду по полу. Все они однажды проснулись, посмотрели на себя в зеркало и поняли: они изменились, и изменился весь мир. Они говорят по очереди, долго, неторопливо – обо всём нехитром, что наболело и тревожит, и этой тревогой заражаешься, как будто действительно что-то незаметно, но глобально произошло. Пожалуй, действительно произошло, хотя это ни для кого не было тайной: почти целое поколение, и логично подозревать, что предпосылки к тому были и в поколениях предшествующих, добровольно отказалось от жизни в пользу существования. Современное общество оказывается огромной сектой – и в сценическом пространстве появляется единственный одетый человек, «харизматический лидер», вождь-мессия, которому даже не нужно обладать никакими выдающимися качествами, кроме отрывистой речи. На фоне узнаваемых позитивистских лозунгов, как политических, так и рекламных, он проповедует необходимость беспрестанно двигаться во имя производства всё новых благ – как с каруселями в мультфильме «Незнайка на Луне». Внимающая оратору толпа бурно его поддерживает и поднимает обсуждение некоего «постмодернистского поколения», с которым себя не соотносит, а противопоставляет: дескать, оно не приспособлено к жизни, непригодно для работы, страдает множеством социальных проблем, начиная с «неадекватного осознания реальности». У движущейся без остановки массы нет времени думать – она следует за своим предводителем. Вот одна девушка начинает говорить о пугающей пуританской утопии будущего: люди «победят зло» не только извне, но и «в головах», запретив музыку и секс, даже любые проявления человеческой плоти, запретив всё непохожее, необычное, странное, вызывающее у кого-то опасения, подозрение, отвращение… после этого, мечтает она, должна будет произойти революция, которая вернёт человечество к первобытности, и обнажённые мужчины, женщины, дети и старики, скитаясь в пустыне, быть может, ещё смогут обрести гармонию. И стоит выкрикнуть вождю: «Что за ерунда?», как уже вся секта разражается стремительной цепной реакцией агрессии – столь же яростной, сколь и трусливой: ненависть порождается страхом, и, подпрыгивая и брызжа слюной, как собачонки, адепты «чистоты» и порядка смертельно боятся этой девушки, бьются в конвульсиях истерического припадка и пятятся от неё в темноту. Иногда кто-то прячется за колонной, и его лицо появляется в видеопроекции на кафельной стене в режиме реального времени; в камеру можно откровенничать, можно петь – не новый для театра эффект видеосвязи, эдакого скайпа. И перемежаются эти эпизоды почти пунктирной историей – двое юношей в плавках курят у стены и неуклюже, неуверенно, не зная достаточного количества слов, всё же пытаются познакомиться и целомудренно мечтают. Потом обсуждают, готовы ли они отказаться от «нормальной жизни» - детей, собаки, машины – и стоит ли от этого отказываться. Это не интеллигенция, обычные люди – быть может, примитивно чувствующие и изъясняющиеся; но они хотя бы способны на самостоятельные действия, на выбор своего пути, на управление своей жизнью. Многие не в силах осуществить даже такие, простейшие шаги, - и спектакль «Феи» Давида Бобе по пьесе Ронана Шено стал первым художественным произведением на моей памяти, не только предлагающий сочувствовать тем, кто плывёт по течению, но и вызывающим это сочувствие. Попробуйте на минутку представить себя простой, заурядной посредственностью, – без возможности доверять и следовать своим чувствам, без возможности самовыражаться, без возможности получать удовольствие от художественного восприятия окружающего мира, от опыта познания, опыта осмысления и интерпретации, опыта мышления и творчества… представили? Ужаснулись? Да, от жизни остаётся рутина, не меняющаяся изо дня в день, из года в год, - и тот, чей горизонт таким образом ограничен до расстояния вытянутой руки, неизбежно начинает ощущать, что ему всё знакомо, все знакомы, всё уже случилось и больше нечего ждать. Кто-то доволен «правильной» жизнью овоща в благоустроенной теплице – но это, как правило, удел старших, а спектакль посвящён молодёжи, которая задаётся вопросами: в чём смысл человеческой жизни? Куда исчезли из жизни любовь, радость, грусть, тайна, а главное – чудо? Ответ заведомо есть у тех, кто не останавливается перед рамками и преградами, ищет и находит и смысл, и счастье, - и в то, что чудо никуда не исчезло, веришь, хотя бы просто увидев короткий пластический этюд: когда после знакомства юноши одновременно обращаются к сидящей в ванной девушке и она соединяет их руки, сразу несколько пар начинает кружиться по сцене, как в замедленной съёмке, в воздушной и невесомой композиции о пробуждении нежности. Ответа нет у тех, кто не верит в себя и во что бы то ни было ещё, недоволен собой, сдался и плюнул на собственную жизнь, кто получил от родителей всё готовое и остался вечным ребёнком, кому внушили: не высовывайся, и кто уверен: им не выстоять против какого бы то ни было врага. Бормочущая толпа ходит кругами – двигается, клубится, не останавливается ни на мгновение – вокруг своего меланхоличного собрата, убеждает: чем ты недоволен? Тебе дадут всё нужное. Работай так, чтобы шеф был тобой доволен, посмотри американские сериалы, бери с них пример. Спектакль обращается к теме общества потребления, которое ценит умение продавать выше таланта, - но эта тема банальна, ведь капиталистические приоритеты – не причина, а следствие чего-то более коренного и непоколебимого. Этот голос-бормотание – не чужой, он – в голове у тех, кто не знает ответа, он рано или поздно усыпит их тревогу, он – в крови, как наркотик замедленного действия, передающийся по наследству, и неизвестно, есть ли от него лекарство, - остаётся только радоваться, когда обладаешь иммунитетом и можешь смотреть со стороны на заведомо провальный бунт обречённых. Быть может, иногда кризис и заканчивается выздоровлением, - но чаще больной, осознав, что болен, на краткий период, остаётся пассивным из страха осуждения другими больными и постепенно успокаивается. Он уже никогда не будет счастлив, не будет любить и не будет любимым, - эти слова пропадут из его лексикона вместе с последними прыщами отрочества. Так на экране появляется парень, а девушка, стоя за спиной, нашёптывает ему совсем не то, что он хочет сказать: «Я свободен!» - кричит он, убеждая сам себя, и кажется, ещё чуть-чуть, и он вырвется из клетки, ведь на самом деле никаких цепей и прутьев не существует – человек выдумал их сам и привык считать настоящими. «Я – говно», - подсказывает настойчиво девичий голос, и он послушно повторяет за ней. Что ж, эти люди действительно свободны и знают об этом – они живут в мире неограниченных возможностей, но не умеют пользоваться ими и не собираются учиться. Потрясающий феномен лени как основного порождения цивилизации, эпидемия превращения в слабаков вылились в «одиночество в центре мира», в невостребованность обществом той свободы, за которую тысячелетиями сражалось человечество, - в разочарование, тупик, деградацию и растерянность. Диагноз человечеству, колоссу, заблудившемуся на глиняных ногах, Шено и Бобе ставят неутешительный: десяток героев-«фей», эфемерных созданий, не оставляющих следа, признаёт, что пришли и уйдут точно так же, как их предшественники – никто не узнает, не вспомнит, не оценит их туалетных исповедей, мелких игр в игрушки в пространстве собственного тела. Но надежда на спасение, конечно же, есть – и мастер не был бы мастером, если бы не попытался разбудить кого-нибудь, для кого этот спектакль послужил зеркалом, оглушающим криком пробившейся к камере девушки: «Будьте счастливы!» Это не пожелание. Это призыв к действию, потому что не становятся счастливыми, не приложив усилий, - и усилия эти подразумевают не бег по кругу и накопление прибыли, о чём сейчас почти все забыли. Остаётся только присоединиться к этому призыву: счастливым может быть каждый и в любых условиях, главное – захотеть. Именно жёсткие, напряжённые спектакли – да и фильмы, литература и, если быть совсем философом, крутые жизненные повороты – побуждают к поиску счастья, принятия его и борьбе за него, а не жизнерадостные лубочные картинки со «счастливым концом». Для достижения своей цели Бобе говорит почти на одном языке с Кастелуччи, Варликовским, используя все доступные выразительные средства: слово и пластический язык тела, интонации и ритмы, безупречное музыкальное оформление, болезненно-обострённое зелёное освещение, крупные планы видеофрагментов, танец, вокал, театр предметов, практически инсталляцию. Это подлинно фестивальный и подлинно европейский театр – и особенно приятно видеть, насколько естественно и органично существуют в этой, во многом чуждой и ещё более во многом недоступной отечественной театральной традиции, системе координат молодые актёры – студенты мастерской Серебренникова. Это ещё одна – менее глобальная, зато более осуществимая надежда: на то, что существующее помимо поколения «фей» поколение «постмодернистов» не даст искусству, а следовательно, и миру дорасти до чаемой утопии «свободных, богатых, одинаковых людей».