Как-то внезапно я, отрубившись в пять, к утру начала просыпаться, дремать, удивляться, что никто не торопится меня будить, подозревать, что уже третий час дня, и в итоге встала совершенно самостоятельно аж в половине первого. Успела пострадать ерундой, осуществить полезное дело и снова пострадать, сиречь грамотно и качественно провести время. Правда, выйти из дому я собиралась пораньше, а в итоге вышла почти как всегда, но всё же твёрдо вознамерилась заехать на Менделеевскую, где в переходе, как вы помните, чего только не было хорошего, но когда приезжаешь туда в Центр Мейерхольда к восьми, всё уже закрыто. Теперь я приехала туда в седьмом часу – но всё равно всё было закрыто, хотя, может, и из-за выходного дня, - впрочем, в переходах на Чеховской работало всё и всегда. И пропала большая круглая белая сова-шкатулка, которую я присмотрела для себя – видимо, уже купили. Решив вернуться во вторник, я доехала до Чеховской и побежала в МТЮЗ. Добежала впритык, минут за пять до начала спектакля, к окошку администратора уже выстроилась впечатляющая очередь. Пытаясь воспользоваться служебным положением, я встала с краю у окошка, но вклиниться вне очереди не получалось – каждый подходивший был по записи, были и наши ГИТИСовские заочники по студакам. Благо не в меру скромную меня заметила вошедшая в администраторскую Настя, протащила через вход и вскоре, пока я раздевалась, добыла мне проходку в пятый ряд, буквально на VIP-место. Уже был восьмой час, когда я поднялась в партер и заняла его – лучше положения было не придумать, да и пересаживаться было бы некуда: зал был заполнен, включая откидушки, хотя на бельэтаже никого не было. Итак…
Гинкасовский Поприщин (Девотченко) выбрит налысо, одет в белую сорочку и обитает в комнате с жёлтыми стенами, в которых несколько ниш-ложных окошек, открывающихся только внутрь, а единственная дверь заперта на замок. Навязчиво переливающаяся мелодия Штрауса раздражает мозг и ему, и зрителю, сразу настраивая на тревожно-напряжённый ритм. Как и все театральные «сумасшедшие» Гоголя, на службу он ходит, не выходя из своей комнаты, а записки ведёт устно, суетливо и дотошно, в режиме реалити-шоу, не забывая фиксировать, как каждый день чинит перья за деревянной чиновничьей конторкой да читает газеты, лёжа после работы на кровати. Быстро начинаешь смекать, что именно его повышенное внимание к абсурдным псевдо-новостным статьям и начинает постепенно сводить с ума этого «маленького человека», чья настоящая жизнь настолько скучна и неприглядна, что неудивительно, почему он ищет другую жизнь на страницах какой-нибудь «Пчёлки». Немудрено, начитавшись о коровах, которые «пришли в лавку и спросили себе фунт чаю», и приняв это за чистую монету, услышать, как собачки разговаривают по-человечески, причём декламируя: «Широка страна моя родная…»! Перед этим приключением как-то бледнеет, меркнет и отступает на второй план не менее вымышленная влюблённость в директорскую дочку, которую изображает манекен – женский торс на палке: никакой романтики, никакого расчёта, только похотливое желание заглянуть «туда», в будуар: говоря об этом, Поприщин любовно разглаживает ладонями вырезанную из глянцевого журнала полуголую девицу. На стене над кроватью у него приклеены также вырезанные портреты известных личностей – чтобы прикрепить девицу, он отгибает бумажное лицо Медведева. Для газетного человечка и Дмитрий Анатольевич, и Пугачёва с Галкиным – всё образцы для подражания, и в этом тоже таится корень его мании величия, страстного желания подчеркнуть своё «благородное», дворянское происхождение, вырасти в чине, обрести недосягаемый социальный статус, престиж. Воображая, будто читает украденную собачью переписку, он всё равно читает свежие газеты, то и дело сбиваясь с пассажей про хлебные шарики и морду Трезора на последние новости о посещении президентом аэропорта «Домодедово». А вот уже фантазирует, всё более смелея, как если бы сам был «граф или генерал» - подушки становятся эполетами, портреты кумиров порваны в клочья, а на их место Поприщин вешает собственную фотографию на обложке журнала «Театрал». Газетная новость об «упразднении престола» в Испании довершает дело: небывалый казус производит на расшатанную соблазнами психику Поприщина настолько мощное действие, что он воображает себя королём Фердинандом. Король, конечно, из него получается по способностям: мало ума – много амбиций. Развалившись за конторкой и положив на неё ноги, «Его Величество» в нахлобученном кепарике и с бычком на нижней губе может выдумать для себя только такие сомнительные «привилегии», как ковырять в носу подолом рубахи, разговаривая с «любимой», а бумагу подписывать плевком. Публика каждую эскападу самозванца встречает взрывом дружного хохота, сотрясающего ряды – очевидно, «Записки сумасшедшего» читало подавляющее меньшинство, и каждая гоголевская шутка оказывается для жаждущих комедийности зрителей неожиданностью. И, конечно, королевская мантия кроится из газет – толстый, длинный плащ, пестреющий множеством статей и фотографий, волочится за королём, гордо расхаживающим по своим владениям. Мучители-санитары являются за ним в лице человека в сапогах, балетной пачке и с метлой (Парыгин), которой он шугает пытающегося влезть по ступенькам-скобам на стену, запирает его в закутке, заваливая баррикадой из мебели, наконец, сажает на цепь – в общем, показывает зарвавшейся шестерёнке её место. Но даже в железном ошейнике Поприщин не перестаёт фантазировать о большой политике, в которую якобы оказался втянут – он безнадёжен и неизлечим. Жалко его? Безусловно – безвинного бедолагу почём зря колотят и обливают ледяной водой. Но, в редкий момент просветления взывая к родине и к матери, наш герой всё равно завершает свой монолог общеизвестной сплетней про шишку на носу алжирского дея. Пока он говорит, вся сцена вдруг превращается в один огромный телеэкран, на котором мелькают кадры – показ мод, дорогие автомобили, бодибилдер, взрыв, уличные столкновения, фрагменты боевиков, спортивных соревнований, и многое другое в безумной нарезке. Нечто подобное, надо полагать, творится в воспалённом сознании Поприщина – не первой и не последней жертвы масс-медиа, подменяющей личность неким универсальным шаблоном. У каждого режиссёра свой Поприщин: бывают интеллигентные и рефлексирующие, хвастливо-артистичные, – у Гинкаса это наш заурядный современник-блоггер, в котором легко угадываются пугающе актуальные черты массового психоза в век информационных войн. Программка пушкинскими стихами предостерегает: «Как раз тебя запрут, Посадят на цепь дурака И сквозь решётку как зверка Дразнить тебя придут». Если вы придёте посмотреть сквозь решётку на блестяще сыгранного талантливейшим актёром Девотченко сумасшедшего, не останетесь равнодушным – но будьте готовы к тому, что гоголевский текст звучит практически полностью, и длящийся менее двух часов спектакль кажется потому гораздо более длинным, а один раз – даже скучноватым (хотя на меня ориентироваться не стоит: у меня всегда глаза закрываются, когда на сцене долгое время не происходит никакого движения). Зато в остальном изобретательное и изящное действие безупречно – немного лишними выглядят только две балерины (Златова и Сливина), мирными галлюцинациями всё более настойчиво вторгающиеся в мир Поприщина: сначала они поют за стенами и постукивают в пол, потом заглядывают, прохаживаются, жуют бутерброды, разминаются, выступают в качестве его собеседниц и уверяют, что он действительно вполне может быть генералом. Когда помешательство Поприщина достигает апогея, они надевают длинноклювые птичьи маски, подобно средневековым докторам, использовавшим их как респираторы при визитах к чумным пациентам. А подсвеченное снизу и испещрённое глубокими тенями лицо молодого ещё Девотченко вдруг чудится таким стариковски-измученным и больным, что поневоле вспомнишь самого Гоголя, до смерти затравленного «Великими Инквизиторами». Но, конечно, офисному планктону Поприщину до гения Николая Васильевича – как до той луны, на которой живут носы. Он только может воскликнуть подобно дяде Ване: «Я мог бы стать…» нет, не Шопенгауэром и Достоевским, конечно, - Медведевым и Галкиным. Мог бы. Не стал. Зато стали другие – которые ничем его не лучше…
После спектакля я спустилась вниз, запалила Антона в начале очереди в гардероб. Доехала до дома. Завтра – чёртов тест и неудобные сеансы в кино. До новостей!)
