Выспалась – да, с пяти до двух, привычно перебравшись вместе с одеялом на свою территорию, когда папа утром пришёл с работы. Послушала Наше, успела закончить прерванное вчера дело как раз к выходу в театр, но выйти пораньше, конечно же, опять не смогла, хотя уже второй день сижу без мыла и не успеваю заехать-зайти в Lush. При этом путь мой сегодня лежал на Арбатскую, но, пробегая мимо Люша по Арбату, я уже опаздывала и заскочить не могла, а когда возвращалась, он был уже закрыт. В Вахтанговку я ворвалась уже с первым звонком, и пока сдалась в гардероб и купила программку, толпившийся в коридорах второго этажа народ уже втёк в партер. Слиться с толпой уже было невозможно, поэтому пробралась я в зал только со второй попытки, сиречь через другую дверь. Сначала в первых рядах ещё были свободные места, но заполнялся партер быстро, включая не только откидушки, но и приставные стулья. Рано или поздно меня должен был кто-то согнать, а бабушка-церберша – засечь. Не обращая внимания на настойчивые требования показать билет, я прошлась через партер и амфитеатр, убедилась, что ловить действительно нечего, и поднялась этажом выше, в бельэтаж. Но и там бабушки стояли на страже дверей и, видя мой билет, посылали ещё выше – одна даже честно согласилась, что свободные места в бельэтаже есть, но посадить меня на них она «не может». Даже на балконе меня встретили, заслоняя вход грудью с протянутой за билетом рукой – но там я и сама уже была не против занять своё законное место, чуть с краю четвёртого ряда. Сцена оттуда видна наполовину, от бинокля не оторвёшься, но в зале, стоит признать, аншлаг – при том, что премьера нижеописанного спектакля состоялась более 10 лет назад, а на дворе понедельник.
Инсценировка Иванова и Любимцева вкупе с режиссурой первого создали из повести Достоевского «Дядюшкин сон» образцовый водевиль. Принадлежность сюжета к русской глубинке Мордасово обозначена поскрипывающим снегом и горкой на заднем плане, от которой отгораживаются зелёным театральным занавесом, когда действие переходит с улицы в дом. «Торжественный хор мордасовских дам» - целых семь персон – классическая массовка, которая то говорит хором, то бросает слова по очереди, то разбивается на два полухория, то выстраивается в шеренгу, ни дать ни взять пародия на античность: в конце концов, дамы призваны в первую очередь комментировать происходящее (попросту говоря – сплетничать). Каждая из них описана в программке очень колоритно, но всё равно они сливаются в единую визгливую массу – кроме разве что «самой эксцентричной» полковницы Фарпухиной (Тумайкина), которая влезет в окно в заснеженной шубе. Оживление оных дам вызвано приездом князя К. (Этуш) – дряхлого маразматика, разговаривающего почему-то с акцентом, которого каждая стремится заполучить в гости и женить на себе или дочери, чтобы вскоре стать богатой вдовой-княгиней где-нибудь за границей. Подфартило же почтенной барыне Москалёвой (Аронова), к которой князя привёз в гости перехвативший его на полдороге жених её дочери, пройдоха Мозгляков (Макаров), называющий его запросто «дядюшкой». Князь не был в этих краях шесть лет, былую «подругу» не узнал, а на дочь Зину (Дубровская), засидевшуюся в девках, загляделся. А стоило Мозглякову шутки ради предложить женить князя на приживалке Москалёвой, вдове Зябловой (Константинова), мелькающей на подхвате вместо прислуги, как у предприимчивой матушки родился план, а по городу поползли слухи. Пока князь пользовался гостеприимством соперниц, Москалёва взялась за дочь, но быстро убедилась, что девушке ни деньги, ни титул не нужны, и даже то, что Мозгляков «любви потребует», а князь не потребует, её не прельщает, - и пустила в ход более действенные аргументы. Дескать, умирает от чахотки бедный учитель, возлюбленный Зины, которому было отказано от дома, и наследство князя, чьи последние дни стоит-де скрасить из христианского человеколюбия, пойдёт на лечение второго мужа – а если и учитель тоже умрёт, так ведь тоже счастливым. Зина соглашается, а Москалёва в своих мечтах уже хоронит обоих несчастных, выдаёт дочь-княгиню за герцога и наслаждается жизнью в Испании, полумифической стране, где «в воздухе витают поцелуи». Не откладывая в долгий ящик, она затаскивает князя к себе на обед, поит шампанским, Зина очаровывает его «рыцарским» романсом, и тот, вспомнив бурную молодость, на коленях признаётся ей в любви. Мозгляков, науськанный завидующей Зябловой, подслушивает объяснения и обрушивается было на Зину, но натыкается на отповедь и собирается бежать и запоздало трезвонить о помолвке, однако Москалёва вдохновенно заговаривает зубы и ему. Но поддаётся заверениям хитрой сводницы в том, что Зина его любит, простит и выйдет за него после смерти князя, если он последует за ними в Испанию, Мозгляков только в первом действии. Во втором, пока Москалёва мчится в деревню, чтобы притащить на свадьбу своего идиотика-мужа (Зарецкий), он уже стряхнул лапшу с ушей и отвечает контр-обманом: убеждает князя в том, что в любви он признавался во сне и что жениться ему вообще опасно, иначе родня упечёт в сумасшедший дом. Доверчивый старик, поблагодарив «племянничка» за разъяснения, приезжает вечером к Москалёвым, где уже собрался весь «женский хор», жаждущий сенсаций – и получающий их с лихвой. Происходит долгое разбирательство, но благодаря подсказкам Мозглякова переубедить князя в том, что ему ничего не приснилось, а случилось наяву, невозможно. Монолог Зины, признавшейся во всех материнских махинациях, ничего не меняет – положение становится всё хуже и хуже, гости расходятся, на сцене остаётся одна опозоренная по уши Москалёва. И всё бы хорошо, если бы было грустно – но водевиль не может быть грустным – или хотя бы смешно, но актёры смеются на порядок чаще зрителей, которые преимущественно смеются над тем, над чем следовало бы плакать. Затянутость, скуку, пустоту и всеобщий наигрыш худо-бедно спасает талант Ароновой, выводящий образ Москалёвой за рамки плоского комедийного шаблона-карикатуры: Марья Александрова с первых секунд пребывания на сцене уже была отвратительно лицемерной, хлопоча и сюсюкая вокруг князя, давя на жалость прекраснодушной дочери лживыми слезами, тираном в юбке – ни дать ни взять Васса Железнова – примеряя треуголку Наполеона, прежде чем строить по струнке слабохарактерного супруга, с радушной улыбкой и распростёртыми объятиями привечая ненавистных товарок. Но ради неё одной, к сожалению, три с половиной часа тратить жалко, к тому же бенефисная роль тут всё-таки у Этуша: при первом появлении его князя даже в зале зажигают свет, встречают его громкими овациями. Но уходит князь скромно: сняв парик с лысой головы и без всякого акцента, словно враз просветлев разумом, помолившись на источник направленного света. Вот только радостная публика, Достоевского не читавшая, так и не узнает, что несколько дней спустя одинокий влюблённый старик просто умрёт, так и не дождавшись после пирушек и скандалов дочерней заботы молодой невесты.
Тихо сбежав с оглушительных оваций стоя, я вскоре уже шагала по Арбату обратно к метро, потом ехала домой. И вот уже пора баиньки, завтра… ну, вы знаете, что будет завтра.) А ещё внезапно месяц закончился, так быстро, паникапаника, каникулы на исходе, а я ничего, НИЧЕГО запланированного пока сделать не успела. Вся надежда на халявную практику. Да, баиньки, помню-помню.)
