17.01.2011 Дописала я рецензию, зашла на почту и поняла, что я баран. Ибо можно было зайти туда раньше и не париться с книжками и интернетом для подготовки по средневековому театру – ибо Женя выложила туда весь необходимый минимум информации. Даже по живописи и даже с картинками. Некогда было читать все чужие билеты по античному театру, я просмотрела только те, которые по книгам Аристотеля и Лукиана, которые и в руках не держала, и, открыв список литературы с пьесами, полезла в сеть искать и читать краткие пересказы. Нашла всё или почти всё, кроме Киклопа, засиделась опять до пяти-шестого и уползла спать с относительно чистой совестью. Спустя несколько часов меня поднял будильник, я вроде бы даже выспалась, ещё что-то откуда-то досмотрела-дочитала и поехала в инст, читая в метро свои конспекты по античке. Приехала, легла досыпать на парту; дождались Трубочкина, половина собравшихся вышла, я осталась в первой половине и подвалила с остальными к столу тянуть билеты. Рука у меня по жизни лёгкая, я всегда вытягиваю тот единственный билет из всех, который учила. Вот и теперь: теоретический вопрос – пространство раннеримского театра (часть вопроса про сценографию, который я печатала народу), пьеса – «Амфитрион» Плавта (которую я народу пересказывала). Для полного успокоения я прочитала пару-тройку раз Сашину распечатку с нужной мне теорией и схемами и стала с нетерпением ждать возвращения бросившего нас Трубочкина, чтобы сдать ему первой и не изнывать со скуки. Сдала. Конечно, дополнительными вопросами он меня помучил, но отл поставил и из аудитории выгнал. А к этому моменту уже появилась Баженова, которая меня и подхватила в соседнюю аудиторию и обязала ей тоже первой отвечать. Так, не успев абстрагироваться от Плавта, я начала вспоминать всё, что сочиняла по связи средневековой живописи с театром – даже до конца не довспоминала, самого убедительного оказалось достаточно. Потом я осталась у неё, чтобы не скучать в ожидании общей оценки в коридоре – слушать ответы других людей, вставлять свои пять копеек, в перерывах обсуждать с собравшимися фильмы и спектакли. Когда все отмучились, Трубочкин и Баженова заперлись совещаться, а мы часа два страдали ерундой в холле, пока нас не позвали и мы не расселись в аудитории. Огласили всем оценки; у меня отл твёрдый, ибо Баженова тоже на него расщедрилась. С ним и поехала домой, ибо в кине ничего интересного не оказалось, и часов шесть кряду, до двух ночи, на все лады отдыхала и расслаблялась, так что день второго и предпоследнего экзамена сейчас уже кажется бесконечно далёким.
18.01.2011 Спалось не ахти и просыпалось по будильнику с сильным скрипом и неохотой. Не то к одиннадцати, не то к двенадцати, попробуй теперь упомни, я поволоклась в ГИТИС на единственную консультацию к Пивоваровой. Пришла – ни души, кроме, собственно, самой Натальи Сергеевны, сообщившей, что перенесла консультацию на 13.30 и просила Лизу всех предупредить. Пришлось возвращаться; по дороге я встретила Лизу, идущую пораньше, чтобы засесть в читалке, та объяснила, что повесила новость в группе Вконтакте, а обо мне забыла. Я завалилась в Кофеин, заказала имбирного чая, устроилась у окна и открыла нетбук. Время кончилось быстрее, чем чай – на две высокие чашки меня хватило, третью с сожалением пришлось оставить и идти обратно в инст. Ещё с час мы прождали Натальи Сергеевны, потом с небольшим перерывом состоялись две короткие лекции по крепостному театру и по комической опере. Освободившись часа в четыре и не видя смысла заезжать на часок домой, я снова припёрлась в Кофеин, на последние деньги заказала бадейку кофея, добила батарейку ноута, потом почитала до шести и пошла по Поварской в театр «Человек» по одному из купленных в прошлый раз льготных билетов. В привычном мне здании меня перехватили и проводили на соседнюю сцену, не то новую, не то старую, где я ещё ни разу раньше не была. Там в холле-гардеробе было просторней, висели репродукции Магритта, буфета тоже не было. Я приобрела и изучила программку, почитала книжку и даже как-то пропустила момент впуска в зал, при том что был самозахват мест. Впрочем, на первый ряд никто не претендовал, где я и обустроилась.
Подвал с кирпичными стенами и трубами, под низким потолком – могучие допотопные балки, полумрак. Звуки то слева, то справа, то во всём помещении – скорее не музыка, а гармония шумов: шорохов, потрескиваний, скрежета, дыхания, свиста ветра, животной возни. Мужчина (Марченко), поймав нужную радиоволну, запускает, как ракету, свисающий из-под потолка гигантским китайским фонариком колокол. Ловит мух и, уморив под стаканчиками, деловито складывает в шкафчик. На ножной швейной машинке разгоняет поезд, под грохот колёс раскачивается лампа. Но свет даёт не она, а пятно на полу, меняющее цвет – зелёный, красный, ослепительно-белый… разливаясь по полупрозрачному полотну, свет обретает материальную вещественность. Теперь он может сугробами подниматься над полом и вырастать острыми вершинами вверх, возноситься под потолок и снова падать, его можно складывать, комкать, непредсказуемо меняя яркость и полутона. По нему и под ним ходят три женщины, меняя образы с помощью причудливых костюмов и нехитрой сомнамбулической пластики – духи с закрытыми лицами и колокольчиками в руках, марионетка в белом, леди с длинным тянущимся подолом и многие другие. Неожиданно звучат и обрываются легкомысленные шансоньетки на французском, а под потолком то стремительно проносятся через весь зал и исчезают в пустоте разноцветные кометы из лент, то тянется длинная тряпочная радуга, скрываясь в затянувшем мужчину колоколе с двумя окошками, на котором появляются магнитные губы и глаз. Дуэт скрипки и флейты, скрипки и гитары, соло на губной гармошке и пустой винной бутылке, медитативно-шаманские девичьи напевы хочется слушать, закрыв глаза, чтобы не оставалось последних сомнений в том, что весь этот причудливый, сумеречный и пёстрый, безмолвный и наполненный звуковыми связями мир – просто сон. Женщина, по-французски представляющая спектакль и актёров и выпрашивающая у зрителей аплодисменты – передышка перед финальными аккордами в изящные допотопные микрофоны. Навстречу публике, вызывая улыбки, летит, помахивая крыльями и распахивая пасть, игрушечный дракончик. «Бриколаж» Плавия Наклимара, самим своим названием должный быть коллажем из цитат, заимствований и аллюзий, меньше всего похож на винегрет или лоскутное одеяло – это цельное абстрактное полотно, самостоятельное и самодостаточное, имеющее уникальные стиль и атмосферу. Это наилучший пример того, как малыми средствами и большими стараниями талантливый человек (в данном случае режиссёр Александр Марченко с остальной командой) может создать значимое произведение искусства, дающее немало очков вперёд некоторым высокобюджетным театральным проектам, прибегающим к сложной суперсовременной технике. Все мы ищем новый, синтетический, инсталляционный театр – но, видимо, не здесь, поскольку он вот уже не один год как существует в Скатертном переулке. Не получится понять его рационально, как привыкли – вычленить смысл и суть, характеры и сюжет, метафоры и посылы. Но если довериться этому затягивающему ритму, визуальному ряду, искренним танцам и виртуозной игре на инструментах – все пять чувств получат огромное удовольствие и отдых от суеты мирской, и эмоции останутся исключительно положительные.
После короткого, не более полутора часов спектакля я дошагала обратно до Арбатской и доехала до дома. В Трамплине вспомнила, что у меня кончился оолонг, и зашла в Кантату выбрать новый чай (без пуэра я уже жить не могу, но нужен какой-нибудь второй для разнообразия). Сначала думала о ройбоше, но потом взгляд упал на сенчу. Поколебавшись между некоей «принцессой» и «любовником», я попросила их понюхать и решительно остановилась на последнем – первая больно приторно-сладкая. Собственно, «Мечты (мечта) китайского любовника» - сенча/сэнтя (зелёный чай) с розовыми лепестками, цветками кактуса и мура-пуама (дерево такое, вроде). Очень ароматный, вкусный, нежный, освежающий, не сладкий, а приятно цветочный. Ещё взяла несколько марципанок в форме яблок и приехала домой эстетствовать, писать и отвлекаться до утра. Завтра снова буду в театре, не скучайте)