Отойдя давеча ко сну аки в будний день, то бишь во втором часу, я и проснулась рано, точнее, дважды рано просыпалась и засыпала опять. Снилась оба раза какая-то дрянь, и я решила в третий раз не засыпать, а просто дождалась, пока мама проснётся. Так прозаично свершилось как юридический факт моё совершеннолетие, так что теперь я официально имею право делать то, что вполне могла делать и раньше. Мама подарила мне кота Кешу из расписанного селенита, с мячом на пузе, открытку с валяшками на обложке и денег в подарочном пакетике. Потом с работы вернулся папа, принёс три розы – две рыжих, одну белую – и добавил денег. Уладив всё насущное, я отправилась на эти средства закупать себе подарков – сначала на Киевскую, в Европарк, где меня догнали поздравительные звонки от Саши и дяди Миши. В моём традиционном магазинчике игрушек давно желанной мною пары поссум-паучиха не было, и я взяла не менее давно радовавшего меня бархатного бобра.

Обойдя соседние магазины, покопавшись в модельках мускул-каров и не обнаружив ничего приемлемого, я встала перед лифтом и только тогда вспомнила, что не зашла в Build-a-Bear Workshop – хочется верить, что просто не заметила, потому что будет грустно, если он закрылся. Оттуда я доехала до Цветного бульвара и дотопала до Додо, где меня ждала книжка, за которую не жалко отдать полтыщи – «Недетские сказки Японии» за авторством замечательного сказочника Кэндзи Миядзава, в замечательном переводе, с роскошными иллюстрациями и в роскошном издании с большими глянцевыми листами. И дождалась – последняя, но скоро туда ещё привезут, так что всем советую подкопить на это счастье с изумительной совой на обложке. Порыскав по Додо в поисках чего почитать, я не смогла выбрать между «Чайной книгой» Фрая и «Книгой на третье» Бормора (да, того самого всеми любимого сказочника) и взяла обе. Отдав последние средства, – что ничего, именины не за горами, – я получила свои книжки в чудесном бумажном пакете с ручками и потопала по Рождественскому бульвару до Чистопрудного, в театр Et Cetera. Раньше я бывала там только в Эфросовском зале, а теперь собиралась в Большой зал, предварительно приобретя программку, получив газетку в нагрузку и усевшись листать и читать на уютном диване. С первым звонком я ознакомилась со своим законным местом на краю 15го ряда, а со вторым отправилась в свободную серёдку пятого, где и осталась.
Пьесу Курочкина, написанную специально для театра Et Cetera, «Подавлять и возбуждать» можно охарактеризовать диагнозом из трёх слов – «кризис среднего возраста». Эта история – отрывок из жизни «Хорошего актёра» (Калягин), который собачится с гламурной и лицемерной «новой женой» (Благих), воздыхает по дочери лучшего друга (Скосырева), приглашает в гости отца (Давыдов) починить лампочку и считает себя безусловным гением, снимаясь в рекламе при всём своём презрении к «говноящику» и толкая с эстрады псевдосатирические и псевдофилософские монологи «а-ля Жванецкий». Годы прошли, амбиции и вдохновение остались, и, пытаясь понять, чем он отличается от обычных, сиречь более успешных людей, наш герой у всех спрашивает, не сумасшедший ли он, и просит об излечении: психиатра (Тонгур), экспрессивного студента (Завьялов), любвеобильного проповедника (Мамадаков). Когда тот самый друг Рыба (Захаров), неприятно переигрывающий в экзальтацию, просит, точнее, агрессивно требует от него поприсутствовать на юбилее некоего популярного в городе N актёра, «сподвижника» с лично основанной студией, Хороший актёр отказывается – по собственному выражению, ненавидит «за бездарность». На самом деле – очевидно завидует и заодно набивает себе цену, дескать, все мне что-то должны, а я никому ничего не должен, да и просто, по-человечески, достали, не дают отдохнуть. Но юбиляр неожиданно попадает в больницу с инсультом, и Хороший ради его жены, той самой дочери, решает перевезти его на лечение в Москву. Встав на ноги, «сподвижник», конечно же, оказывается неблагодарным, и благодетель поневоле, и без того склонный к мизантропии, окончательно приходит к выводу, что никакого высокого искусства людям не надо, а нужны им одни только деньги. Понял ли он, что сам ничем не лучше, неизвестно; по крайней мере, его финальный монолог – такой же пафосный и бессмысленный, как и те, которые он писал и репетировал для заработка. Да и вся эстетика спектакля с жирно выписанными образами, условными декорациями, опускающимся занавесом, падающим на пасторальную скамеечку бутафорским снегом апеллирует на театральность в плохом смысле этого слова – притворство, фальшь, привычная смена масок, произведение эффекта вместо ожидаемой исповедальности. Здесь все с горячностью солируют, из кожи вон лезут, но не слышат друг друга, и игра в жизнь вместо того, чтобы идти по нотам, превращается в рассыпающуюся на отдельные эпизоды какофонию. Подсматривать за чужими семейными скандалами в лучшем случае скучно, в худшем – утомительно даже в отсутствие своих собственных, а уж тем, кто приходит в театр для восстановления нервных клеток, такое зрелище и вовсе противопоказано. Впрочем, зритель, кажется, за сюжетом следит с интересом, посмеивается плоским шуткам, редкие матерные словечки встречает бурными аплодисментами и криками «браво». Но не хочется верить, что этот сноб, циник, конформист, эгоист, склочник, давящая на жалость жертва звёздной болезни Ростик – alter ego режиссёра, потому что если это так, желание возвращаться в его театр пропадает. Пока же подтверждений тому нет, час сорок сценического времени можно и потерпеть.
Покинув зал с красивыми разномастными креслами, расставленными вразнобой, я спустилась в подземку на ЧП и приехала домой. Теперь надо бы мне поторопиться высыпаться, чтобы завтра первую пару не проспать, а с вами, други, я не далече чем на сутки прощаюсь. ;)

ПиЭс для ЛиРу: сообщество YIFF отныне снова открыто для всех желающих. Буду рада видеть всех извращенцев, каковые наверняка водятся в числе моих читателей. Остальным убедительная просьба не беспокоиться, дабы сохранить в целости свою хрупкую психику! (а именно: adult content warning!)