Я выспалась, хотя уже не обращаю внимания, во сколько ложусь и во сколько встаю. Страдать ерундой в последние два дня было проблематично: давеча весь день провисел mybb, сегодня он продолжал глючить, глючило дайри, до самого вечера пробастовала аська; но что-то я всё же успела. Когда после обеда я вышла из дома, на улице зашкалило до +41, весь город от такого пекла провонял чем-то непотребным вроде помойки – включая общественный транспорт. Я неожиданно рано доехала от дома до метро и наконец-то сподобилась зайти в Трамплине в чайно-кофейный магазинчик и поинтересоваться наличием пуэра. В итоге мне продали маленькую шайбочку, на упаковке которой были сплошные иероглифы – пуэр в мандариновой шкурке, объяснили мне. Чек настоятельно рекомендовали сохранить, чтобы накопить некую сумму для получения карты со скидкой. Спрятав шайбочку в торбу, я поехала до Чистых прудов и, не отрываясь от книжки, поспешила по бульварам к прохладному театру. Как и в прошлый раз, перед Грибоедовым для чего-то маячила с имперяками «Другая Россия», прикрыв своим большим чёрным баннером зону пенальти; пруды зацвели ещё больше, зелёные космы водорослей уже не вмещались под обмелевшей водой и торчали кочками, начало пахнуть болотом. В Современнике мне продали программку, выдали пару календариков в коллекцию, до второго звонка я порадовалась близости кондиционера, потом вошла в зал и понадеялась найти свободное местечко в первых рядах партера, да ещё и посерёдке. Не получилось: сегодняшний спектакль был датской премьерой чеховского сезона и собрал почти аншлаг, так что пустующие кресла светились только где-то с краю… я хотела окольно пробраться туда, но администраторша грудью преградила мне путь и попыталась уцепить меня за локоть, требуя показать билет, и я мысленно послала её к кошкам, отправляясь в центральные ряды партера. Там мне обломилась только жёсткая откидушка без спинки, не самая приятная вещь для костлявой задницы вроде моей, зато пользоваться биноклем не пришлось.
Уж сколько раз твердили миру, что при постановке хрестоматийной классики нужно сделать нечто большее, чем просто прочитать от доски до доски всем наизусть знакомый текст, иначе получится рядовое стряхивание пыли с музейного экспоната. Да только всё не впрок – у Волчек так же чествуют многоуважаемый шкаф, играют в бильярд и пьют шампанское, как это делали и делают во множестве «Вишнёвых садов». Правда, чеховщиной от всего этого милого быта не пахнет: зритель расстаётся с ним без сожаления, не осуждая, но и не приветствуя ни «старых», ни «новых» людей. Самое приятное в спектакле – сценография: кроны деревьев похожи на тонкие листки яшмы, селенита и других полудрагоценных камней, которыми выкладывали узоры на крышках старинных шкатулок, в темноте они напоминают своды таинственной пещеры, при свете – акварельные фрески-панно эпохи модерна. Пространство вне дома и внутри него отделимы друг от друга лишь условной дверью: столы и стулья соседствуют с качелями и колодцем, и ощущения бездомности в финале не возникает. Раневская-Неелова в сравнении с некогда виденной мною Раневской-Литвиновой проигрывает по всем фронтам: вместо аристократичной сдержанности – какая-то «островская» купеческая весёлость, эмоциональные приступы, переходящие в наигрыш вплоть до комизма. Вокруг неё – скопище условных, ничем не выделяющихся статистов, каждый из которых обрисован одним-двумя штрихами, обеспечивающих узнаваемость, как у персонажей сериалов и мультфильмов. У Вари, например, это связка ключей в руке, у Шарлотты – странный наряд из винтовки и фуражки, Епиходов неуклюж, Пищик подшофе. Гармаш в роли Лопахина – единственное яркое, притягивающее себе внимание пятно; да, благодаря своей уникальной фактурности Гармаш в любом образе остаётся Гармашем, грубым медведем с нежным сердцем, но к Лопахину эта характеристика прекрасно подходит. Он не душегуб – просто лишён сантиментов, он всем желает добра – но никто к нему не прислушивается, в нём мучительно борются симпатия к Раневской и комплекс холопского сына, отчаянно желающего подняться над бывшими угнетателями ради всех своих предков. И когда это ему удаётся, за него невозможно не порадоваться и не уверовать в то, что он никого не оставит в беде, что его миллионы спасут легкомысленную Раневскую со чады и домочадцы от нищеты. Подлинного трагизма спектакль не приобретает ни разу, даже когда Фирс со свечкой традиционно проходит до заколоченной двери и от неё на авансцену, по-настоящему смешных моментов тоже не замечено, сколько бы клоунских реприз ни демонстрировала шутиха Шарлотта. За примерно два с половиной часа становится несколько скучновато, и стука топоров за сценой, такого же неизбежного шаблона, как и затемнение сцены по окончании эпизодов, ждёшь как избавления.
После спектакля вернувшись к метро и доехав до родной станции, я поленилась идти до дома пешком, ибо жара так ещё и не спала, и вряд ли теперь спадёт даже к утру. Вышеописанный чай, действительно оказавшийся туго обёрнутым высохшей мандариновой корочкой, действительно имел приятную цитрусовую нотку во вкусовом букете, особенно заметную в первых глотках. Уговорив чашечку, я неторопливо принялась за пост, беззастенчиво отвлекаясь на всё подряд – благо решила дождаться, пока в три часа папа поедет встречать кого-то из аэропорта: всё равно разбудил бы. Теперь я планирую столь же неспешно отправиться под ледяной душ, благо горячую воду давеча отключили и в ванной теперь не жарко, и – баиньки, если получится. Согласно закону чередования, если сегодня и послезавтра у меня Современник, то завтра Таганка, как и вчера. До завтрашней встречи со свежей рецензией)