11.03.2010 В четверг после первых курсов я действительно в лицей не пошла, дабы не схлопотать по двойке от русички и исторички. Выспалась, весь день страдала ерундой, как общественно полезной, так и не очень, сделала алгебру на пятницу, почитала, и прочая, и прочая.
12.03.2010 На алгебре мы снова писали какую-то проверочную, на английском – очередное дурацкое эссе, с французского я свалила, пораньше оказалась дома и засела за эссе для русички по тупому тексту, присланному мне накануне Асей в ЖЖ-личку. В процессе корпения над не менее тупой, чем текст, пафосной отпиской меня переклинило, и мне показалось, что следующий день – не суббота, а уже понедельник. В итоге, закончив эссе, я вместо того, чтобы отдохнуть, безжалостно принялась освежать в памяти рассказы Зощенко, послав Асе в личку запрос на те из них, которые русичка назвала обязательными для сочинения по литре. Ответ не пришёл, позже меня осенило, что до понедельника ещё жить и жить, однако когда я отложила Зощенко, было уже поздновато читать что-нибудь другое.
13.03.2010 Ночью мне снился какой-то предапокалиптический бред: всё, что я знала о снящейся реальности, – то, что «все со всеми воюют», и стоит после наступления темноты зажечь свет, в горящее окно немедленно выстрелят. Поэтому сон начался с позднего вечера или ночи в квартире на первом этаже, где я жила раньше, в кромешной темноте и скуке, поскольку и телевизор, и компьютер также были в зоне риска. За окном слышались взрывы, крики и прочие малоприятные звуки, так что в доме никто не спал, но и переговариваться стремались. Затем во сне наступило утро, и я куда-то поехала, наверное, в школу; на дорогах царил хаос – никто не соблюдал никаких правил, то и дело мимо проносились броско раскрашенные гоночные тачки, а в голове пронеслась мысль, что это стритрейсеры, сбившиеся в банды – непонятно только теперь, зачем. Даже водитель маршрутки – и тот был каким-то психом и несколько раз разгонялся до космической скорости, прежде чем резко затормозить в считанных сантиметрах от впереди идущего автомобиля. Видимо, после одного из таких самоубийственных рывков я и проснулась, дабы честно заявиться на ОБЖ и написать (т.е. переписать из своей и Асиной тетради) контрольную. Потом состоялась физика, а с зарубежной литры мы с Асенцией надумали нагло свалить, однако сие было сопряжено с некоторыми приключениями. Стоило нам выйти из школы, как подходящие к ней Дима с Юлей предупредили нас о приближении преподши, и мы резво рванули за угол. Задняя калитка школьного двора была заперта и на треть завалена сугробом, но я понадеялась перелезть через забор и, забравшись на сугроб, встала на среднюю перекладину калитки. Ступила, ибо на воротах перекладин, хоть и косых, было больше, а вот на калитке больше не было, простите за каламбур – так что опоры повыше для меня не было, а переваливаться брюхом, да ещё и с портфелем за плечами, было бы чревато раскроенным об асфальт черепом. Пришлось отступить – и, спрыгнув, я незамедлительно поскользнулась на льду и приземлилась на задницу. Дальнейшие попытки мы оставили и, решив, что преподша уже в школе, вышли со двора по-человечески – через переднюю калитку. Оказавшись дома, я продолжила ждать ответа насчёт Зощенко, читая в своё удовольствие, и, снова не дождавшись, после обеда вывалилась на улицу и поехала на Арбатскую; перед выходом из метро молния моего бедного пальта приказала долго жить, благо были ещё заклёпки, так, что замёрзнуть мне не удалось. Дошла по Арбату до театра Вахтангова я как раз вовремя, приобрела программку, поднялась наверх, почитала, с первым звонком ввалилась в зал. С передних рядов партера меня турнули неоднократно – в театре был аншлаг, мелькало на удивление много лиц небезызвестных актёров, пришедших в качестве зрителей, и уже после третьего мне пришлось искать прибежища где-то в середине партера – недостаточно, впрочем, далеко, чтобы хвататься за бинокль, который я, кстати, починила, и уж тем паче гораздо ближе моего законного места. В антракте опоздавший на занятое мною место пришёл, зато ушёл кто-то из середины ряда, и в итоге я устроилась и того лучше. А смотрела и слушала я премьеру января сего года – «Маскарад».
За что я сразу же, не отходя далеко от кассы, похвалю Римаса Туминаса – так это за то, что он постарался поставить неоднократно ставленный до него «Маскарад» по-своему, оригинально, и это у него получилось. Обидно то, что сосредоточился маэстро на чисто визуальных находках, с удовольствием неоднократно их повторяя, упустив из вида психологическую и эмоциональную глубину лермонтовского произведения. Действие происходит на зимнем кладбище, из которого постепенно растаскивают памятники, чтобы потом Нина превратилась на нём в памятник себе самой. На сцене много, очень много бутафорского снега, созданного – я нарочно подошла потрогать в антракте – из мелко накрошенной белой бумаги, так что когда дважды объявляется: «Сейчас Арбенина споёт нам что-нибудь», так и кажется, что она исполнит: «Белым, белым кроет снегом…» своей однофамилицы, Дианы Сергеевны. А когда этот снег обильным потоком сыпется сверху, происходящее приобретает кинематографически-завораживающую, головокружительную красоту, создаётся эффект движения находящихся на сцене людей куда-то вверх и вдаль – так же, стоя на берегу и глядя на встречный бег волн, чувствуешь, словно сам несёшься вперёд. Всякий раз публика встречала снегопад аплодисментами, как выход какого-нибудь прославленного актёра. Всеобщий слуга, по совместительству – городской юродивый, он же, по программке, – «человек зимы», - аки Слава Полунин, скатывает снежный ком, постепенно увеличивающийся в размерах и в финале накатывающий на Арбенина огромным шаром, что как бы символизирует. Труп с зажатой в руке картой раз за разом всплывает, сколько бы его ни топили в проруби, что как бы символизирует тоже. Но если с оформлением вся концептуальность ясна как на ладони, то размазанный на три часа сюжет явно хромает: в первом действии, открывшемся мучительно затянутой пантомимой с шаманством слуги зимы, он и вовсе рассыпается на отдельные эпизоды, тонет в гротескной и удачной, но чрезмерной массовочной клоунаде. Внимание к массовке, вообще, тут мизантропично «по Гинкасу» - толпа веселится, сплетничает, казнит, но всегда передвигается, сбившись «свиньёй» в лучших традициях героя по имени «стадо». Второе действие, также юмористических номеров не лишённое, вышло более цельным и напряжённым, в нём я наконец-то разглядела Лермонтова под толщей снега, наконец-то расслышала его текст и после выразительной, убедительной сцены умирания Нины на руках Евгения наконец-то перестала скучать и начала смотреть со вниманием. К сожалению, больше ничего подобного я не увидела – и не только из-за режиссуры, но и из-за актёрской игры. Самым точным попаданием в образ одиночки-эмансипе показалась мне баронесса Штраль (Вележева), достаточно харизматичен был и Арбенин (Князев) – вот только сквозь холодную насмешливость лермонтовского демонического мстителя и игрока у него прорываются жалкие истерические нотки. Да и развития персонажа в нём не получилось: этот Евгений был не раненым в самое сердце любящим мужем, приносящим чувство в жертву чести, а изначально «злодеем», так и ждущим повода, чтобы с облегчением сорвать осточертевшую маску добропорядочного семьянина и пуститься во все тяжкие. Что до остальных, то преувеличенно смешливая Нина (Волкова) и преувеличенно же суетливый князь Звездич (Бичевин) превратились в карикатурные маски, сочувствовать которым невозможно в принципе. Итог: преимущественно эстетическое, задвинувшее смысл на второй план зрелище, идеально подошедшее бы для того, чтобы передать «русский дух» иностранцам, мало знакомым с нашей культурой – тут вам и медведь под балалайку спляшет, и «Соловьём-пташечкой» французский романс перебьют, и баба с коромыслом сходит по воду на Неву. Петербург не дворянский, не чиновничий – скорее, «большая деревня». Рекомендовано к разовому просмотру таким же поклонникам вальса Хачатуряна, каковым являюсь я.
Спектакль закончился, я по Арбату двинулась до Смоленки, приехала домой. Завтра – воскресенье, за которое надо таки и сочинение написать, и историю с Аси списать, и в кино на что-нибудь из пропущенного на восьмомарт выбраться. Засим – прощаюсь.