Минувшей ночью мне резко приспичило перечитать парочку небольших литературных произведений, ввиду чего спать я отвалилась уже только в районе двух часов, однако заставила себя подняться уже в одиннадцать утра. До вечера мною попеременно овладевали непробиваемая лень и бурная жажда деятельности, в итоге я так ничего толком полезного и не сделала, зато много страдала ерундой, скорее делала вид, что читаю, нежели читала, и осознала, что скоро восьмомарт, в честь коего я и прогуляла сегодня школу. А на восьмомарт себе полагается дарить подарки – например, зайти наконец в шоурум Joki за Хонториэлевской свиньёй, если её ещё не купили, на которую я уже чёрт знает сколько времени сему назад позарилась, и в книжный – либо перебороть жабу и приобрести таки сборник стихов Шевчука, либо выяснить, who is Камша, которой мне фэнтезийно озабоченные друзья-товарищи уже все уши прожужжали. Но это всё потом, а сегодня опосля обеда я вывалилась из дому на весенний небольшой морозец, не запомнила, шла ли я до метро пешком или ехала на каком общественном транспорте, добралась до Чеховской и отправилась по подземным переходам в направлении театра Станиславского. Вошла я туда как раз тогда, когда его двери гостеприимно открылись, купила программку и свежую театральную прессу, потолкалась у прилавка с продажей билетов и поняла, что ещё я подарю себе на Международный Женский: билет к Виктюку на один из апрельских будней – и плевать, что прогуляю разок лицей, всё равно ж курсы прогуливать не буду. Со своим чтивом и ворохом приятных планов я и поднялась к партеру, посидела там до первого звонка, затем отправилась в партер и устроилась ряду эдак в четвёртом-пятом, с краю у центрального прохода. Смотреть предстояло ни много ни мало, а пинтеровское «Предательство» в постановке Мирзоева.
Гарольд Пинтер – первый сценарист-Нобелевский лауреат, продолжатель хичкоковской традиции саспенса в кинематографе и театре, убеждённый фрейдист, с чеховским врачебным интересом препарирующий самую душу своих героев. В общем, фигура интересная, и пьесы у него соответствующие: в «Предательстве» жена изменяет мужу с его лучшим другом, однако это – не классическая мелодрама про перипетии адюльтеров и разводов, а драматичная развёрнутая метафора насилия, показанная хронологически «задом наперёд» - от комического финала к абсурдной завязке, при которой уже никому не смешно. Трое персонажей на протяжении трёх часов разговаривают фактически ни о чём, так что прислушиваться к словам необязательно – гораздо важнее интонации, мимика, жесты, пластика, выдающие постоянное и нарастающее напряжение, в котором они вынуждены существовать, пытаясь сохранить внешнее спокойствие. И лишь в промежутках мизансцен они иногда срываются в пантомиму, изображая каких-то животных – хотя и без того их поведение зримо зооморфно: грациозна и хищна привыкшая повелевать Эмма (Чурина), на суетливого послушного пса похож её любовник Джерри (Мерзликин), скрытой угрозой крупного зверя веет от Роберта (Суханов). Этот Роберт, наш рогоносец, – самый любопытный и развивающийся персонаж: в течение долгих лет он терпит обман самых близких своих людей, и непонятно, кого к кому он больше ревнует, крушение ли брака с Эммой или же сентиментального мужского братства с Джерри производит наибольшие разрушения в его сознании. Он – единственный, кто выпустит своё подсознательное животное на свободу, превратившись на глазах у зрителя в настоящего маньяка со зловеще-ласковым голосом и безумной улыбкой, у которого всё время в буквальном смысле слова чешутся руки – эти руки уже попробовали крови, и им понравилось. Смысл пугающей метаморфозы прозрачен: Танатос трепыхается во сне в каждом из нас, нашим внутренним зверям хочется не только спариваться друг с другом, но и преследовать, загонять в угол, убивать, разрывать на части, пожирать – ради удовлетворения именно этих архетипических потребностей Эмма, Джерри и Роберт остаются вместе до последнего в извращённом паразитическом симбиозе, ради этого наматывают на кулак нервы друг друга. Стоит внешнему давлению усилиться – и это дремлющее Лихо просыпается, завладевая телом своего владельца, вытесняя прочие помыслы и мотивации. Таким давлением и становится для Роберта сгущающаяся вокруг него паутина лжи, те самые предательства, громоздящиеся одно на другое, одно другое порождающие. Уж сколько раз твердили миру… но люди продолжают врать себе и другим, только тогда замечая, как «ложь во спасение» подрубает сук, на котором строится гнездо их жизни, когда остановиться уже невозможно – снежный ком катится сам по себе, увеличиваясь в размерах, увлекая за собой. О необратимых последствиях одного-единственного обмана, кажущегося таким незначительным, тривиальным, бытовым, Пинтер говорит со зрителем безжалостно иллюстративно – и этот психотерапевтический experience подавления и возбуждения скрытых тёмных желаний стоит того, чтобы его пережить. К тому же сыгран он замечательными актёрами (талант Суханова со времён знакомства с Сатириконом для меня неоспорим, когда он на сцене – всё внимание сосредоточено исключительно на нём), оформлен с ненавязчивым приятным эстетизмом (в одном углу – белый гипсовый человек и что-то чёрное и фаллическое с меня ростом, в другом – нечто вроде обугленных и обрубленных стволов, тоже символ понятный, в качестве задника – гигантское полотно, на котором мужчины рисуют жёлто-красное подобие цветка или раскола) и сдобрен по-мирзоевски эффектным постскриптумом – со свежим запахом и шумом настоящего дождя, вспышками молний и громом, что подаёт надежду на некий катарсис для пинтеровских «пациентов», дошедших до стадии не властных над собой марионеток. Марионеток в руках своей же лжи.
Спектакль закончился, я протолкалась в тесный гардероб, вышла из театра, поторопилась, дабы не колдануться, обратно в метро, доехала до родной Молодёги, до дома довёз папа. А теперь мне надо бы вспомнить о таком полезном во всех отношениях занятии, как сон – поэтому откладываю перо рецензента до завтрашнего визита в театр. Следите за новостями, дамы и господа!
