Опосля давешнего бдения до половины третьего мне снилось много всякого разного, и по пробуждении я помнила всё отлично и принялась перебирать в памяти, но пока лениво валялась и периодически проваливалась в дремоту, позабывала всё нахрен. Заставив себя, наконец, подняться, я думала, что уже заполдень, однако было только десять, и у меня впереди был весь день, чтобы страдать ерундой, ностальгически копаться во всяком старье, слушать музыку и предаваться размышлениям. Вышла из дому я пораньше, сперва на автопилоте дошла до автобусной остановки, потом вспомнила, что вообще-то собиралась пройтись до метро пешком, и пошла дальше вдоль дорог, дабы не возвращаться к дворам. На метро я доехала до Таганки, дошагала по слякоти – вернейшему признаку потепления – до Студии театрального искусства, причём так рано, что в театр ещё даже не пускали. Я немного подождала в тепле холла на подоконнике, потом вошла, сцапала халявную программку и узрела на столах халявные зелёные яблоки – как в прошлый раз, и, как в прошлый раз, я решила с этим яблоком, хрустящим и сочным, выпить кофе. Мне задали тупой вопрос: эспрессо или американо; я выбрала второе и получила чашку с бежевой пенкой настолько некрепкого кофе, что он легко пился бы даже без закуски и абсолютно не ускорил моего сердцебиения, хотя горечь на гландах оставил. А по всему этажу крышесносно пахло корицей, которой щедро посыпали пенку тамошнего капучино (одну чашку я, как эстетствующий кофеман, даже сфотографировала вместе с непременным яблоком)… Я как раз успела выпить и поесть до первого звонка и поднялась в зал, посидела немного на своём законном дальнем месте, но вскоре отправилась покорять передние ряды партера, отступая по мере появления владельцев билетов на эти места. В итоге я осталась с краю ряда эдак шестого, то бишь на вполне удобной для просмотра позиции, а смотрела я в католическое Рождество (о том, что сей славный праздник именно сегодня, я узнала уже только по возвращении домой) одну из рождественских историй Диккенса – «Битву жизни».
На сцену выходят актёры, с аппетитом закусывая яблоками. Они репетируют пьесу, перелистывая страницы текста с карандашами в пальцах и неуверенно зачитывая свои ещё не выученные роли. Запинаются, путаются, опаздывают иногда, внося забавные нотки в серьёзный классический текст… И вроде бы идея не нова – нечто подобное я видела и у Фоменко в «Войне и Мире», однако атмосфера сплочённого коллектива, свойственная всем спектаклям питомцев Женовача, здесь особенно остро чувствуется и особенно подкупает своим обаянием. Настолько, что хочется немедленно к ним присоединиться, уютно устроиться в старом викторианском кресле перед настоящим камином, в котором настоящий огонь танцует на поленьях и на котором настоящие зажжённые свечи коптят зеркало и белую стену, похрустеть яблоком, подекламировать пафосные монологи. Ведь это, кажется, так просто, что смог бы любой… но вот – второе действие, к которому наши актёры подошли уже явно более подготовленными. Они уже не читают по бумажке, и об этих бумажках тут же забываешь, начиная видеть не исполнителей ролей, а их персонажей – неожиданно живых, непривычно живых, ибо мы так часто смотрим на героев сказок Диккенса как на символы, маски, персонифицированные человеческие качества. Те, кто с наименьшим прилежанием относился к прочтению текста в первом действии, во втором играют наиболее эмоционально, искренне и натурально – и такое блестящее превращение в свою очередь превращает статичное, как прочие постановки СТИ, вполне могущие сойти за радиоспектакли, действие в увлекательное зрелище. Зрителю словно приоткрывают двери на театральную кухню, позволяют прикоснуться к процессу режиссёрского и актёрского творчества, и это маленькое чудо цепляет больше, нежели сюжет диккенсовской притчи, почти библейский, с соответствующей моралью о человеколюбии и добродетели. Двойной хэппи-энд: в доме, построенном на поле битвы, счастливо воссоединяется семья, союз сильных духом, жертвенно преданных друг другу людей; на театральных подмостках выходит на поклон союз талантливых личностей, понявших и почувствовавших этих людей, переживавших вместе с ними их непростые судьбы. Только так – без сантиментов и дидактики, не забывая о грани между «веком нынешним» и «веком минувшим», - и можно, и нужно представлять зрителю бронтозавров мировой литературы. Тогда и уходишь со спектакля с эстетическим наслаждением от лёгкости сценического бытия и лиричной живой музыки, с самыми тёплыми и позитивными эмоциями, со спокойной уверенностью в том, что в этом мире не всё так хреново, как может показаться на первый взгляд.
После 2.45 спектакля я отстояла традиционно длиннющую очередь в гардероб, одновременно с молодыми музыкантами женовачовской труппы вышла в вечер, пошагала обратно к метро. На сегодняшнюю ночь я давала себе установку вспомнить про черновик для стихов, но сейчас понимаю, что никаких сил уже нет, поэтому буду отсыпаться, а завтра у меня снова театр, конечно же, поэтому надолго не прощаюсь)