Давешнее составление театрального «списка покупок» на подфартившую вторую неделю каникул растянулось до утра, после чего логически последовал здоровый ничем не нарушаемый сон до обеда, а затем, на той же волне энтузиазма, - пополнение аналогичного списка на декабрь. А поскольку сия процедура сопровождалась абсолютно бессмысленным ностальгическим перечитыванием какого-то старья, на все остальные мои традиционные дела интернетные времени у меня уже не осталось – как-то подозрительно быстро подкатилось оно к вечеру. Зато порадовала погода – взамен уже почти стаявшему старому снегу начал падать новый, крупный и живописный, достаточно густо, чтобы на расстоянии казаться сыпящимся потоком блёсток, волнящимся под светом фонаря. В отличие от старого, едва припорошившего всё вокруг, он насыпался вполне удовлетворительным слоем, и когда я вышла из дома в своё привычное время, во дворе этот слой был ещё нетронут, а ведь какое это всё-таки удовольствие – ступать по кипельной, гладкой, хрустящей сахарной поверхности!.. Пока я стояла на остановке, снег успел основательно меня засыпать, облепить шарф, частично засыпаться за шиворот почему-то только с левой стороны, так что пришлось отряхиваться, прежде чем взгромоздиться в долго добиравшуюся маршрутку и поехать до метро. Метро довезло меня до Таганской, и успевшая напрочь позабыть дорогу я двинулась наугад, помня точно только то, что нужно перейти пару трасс в направлении собственно Таганки; после этого едва я сделала несколько шагов за угол, как обнаружила себя на улице Солженицына, которая также показалась мне частью маршрута. Решив не рисковать с переулками, которыми я добиралась в прошлый раз, я тупо двинулась по прямой, пока не упёрлась в роскошный храм, на который не обращала тогда внимания при том, что, скорее всего, проходила неподалёку; конечно, сумерки и снегопад немало повлияли на восприятие, но его зрелище я нашла чертовски красивым и пялилась, пока кто-то не спросил у меня дорогу. Спохватившись, я потопала дальше, и вслед за Солженицынской последовала не менее знакомо звучащая для меня Станиславская, а там – и заветный поворот во двор с берёзками Студии театрального искусства Женовача, чьи двери уже во второй раз открылись передо мной. Внутри пахло яблоками и кофе: яблоки многие ели – их, соблазнительно зелёные, хрустящие и ароматные, выложили в стеклянных вазах на халяву, а кофе многие пили – его продавали в буфете, и я тоже не смогла не поддаться искушению и встала в очередь. Длинный общий стол был уже весь занят, и я примостилась за столом поменьше в боковой нише, что на четыре персоны, и принялась за свою кофейную чашку, широкую и неглубокую, и за яблоко (кофе закусывают сигаретой, закусывают шоколадом… оказывается, яблоком тоже можно). Кофе в СТИ оказался не таким убойно крепким, как на Юго-западе, а понежней, но всё равно насыщенным и оригинальным на вкус – выражаясь поэтически, у этого кофе тоже была своя индивидуальность, и вполне интересная. Он пился легко, и справилась я с ним быстро, а яблоко догрызла уже после первого звонка и поднялась в партер, где сперва заняла своё место где-то в середине ряда 16-го или около того, а со вторым звонком перебежала на край второго ряда и так там и осталась никем не согнанная, хоть зал и заполнился без видимых пробелов. Как говорится – лучшего и желать грешно.
Начну с недалёких воспоминаний – первая посмотренная мною у Женовача постановка, «Три года», была замкнута на статичном пространстве многоярусных коек, на которых лежали, сидели, стояли. В сегодняшних «Игроках» ему аналогично пространство чёрных столов и стульев с подсвечниками, а герои не только сидят и стоят, но и пьют и играют в карты. Последнее в пьесе – во главе угла, но несмотря на щедрость, с которой распаковываются одна за другой колоды и взлетают в воздух, рассыпаясь по сцене, ворохи карт, несмотря на подлинный скрип мела понтёра по зелёному сукну столешницы, в этих играх не хватало захватывающего, опьяняющего азарта. Зато в главном герое, Ихарёве (Шибаршин), азарта было не занимать, так что любо-дорого было поглядеть вблизи: лихорадочный блеск бегающих глаз, маниакальная улыбка, хлестаковское хвастовство своим якобы хладнокровием… Чертовски интересный образ – искушённый мошенник, превратившийся из-за самоуверенности в простодушную жертву, заведомо обречённый проиграть более трезво оценивающим жизнь хищникам – проиграть от усердия, как говаривал персонаж ещё одного недавно посмотренного мною спектакля, также обыгрывающего помимо всего прочего символизм карточной игры, – «бабуин» Пётр. Хороши и другие актёры – яркие, живые, убедительные, особенно Утешительный (Вертков, уже радовавший меня в «Трёх годах») – главный хищник, тонкий психолог и образцовый циник. А оформлена история неравного противостояния этих типажей со вкусом к лаконичности – в плюс к простоте декораций, освещение построено на контрасте свет-тьма, музыка ограничена насвистываемым игроками мотивчиком, таким смутно знакомым, но не угадывающимся. И можно бесконечно видеть в одинаковых безукоризненных чёрных костюмах игроков и слуг намёки на наших современников, акул большого бизнеса из закрытых элитарных клубов-кланов, пожирающих беспечных пловцов-одиночек в своём тёплом и ласковом море – качественно прочтённая классика остаётся качественно прочтённой классикой, несомненно талантливая молодёжь остаётся талантливой молодёжью. Как и в «Годах», мне упорно кажется, что ещё не обросших усами-бородами питомцам Женовача лучше было бы играть своих сверстников, а не умудрённых исчисляющимся многими десятилетиями опытом мужчин, и тогда, быть может, удастся добавить к простому прочтению классики что-нибудь новое, своё. Но вот, после двухчасового смеха легкомысленной публики над гоголевской иронией, бюст великого мистификатора (как же не хватало его «фирменной» чертовщинки этим заигравшимся игрокам!) повернулся к своим героям спиной, а поверженный Ихарёв судорожно вцепляется в ножки игорного стола, как некогда Лаптев – в прутья спинки кровати. Однако, в отличие от Лаптева, он не отчаялся и, возможно, даже не разочаровался – просто обиделся на друзей, оказавшихся подлецами, на себя, позволившего себя обмануть, на – с детским максимализмом – весь несправедливый свет. Я тоже не разочаровалась: всё же стоит смотреть, получать эстетическое удовольствие, особенно тем, кто пьесы не читал или не помнит.
Спектакль закончился, и я в качестве сувенира подняла с пола одну из карт, упавших рубашкой кверху – оказалась бубновая дама. Одна-единственная длиннющая очередь в гардероб через весь первый этаж и обратный путь по улицам, уже частично выскребанным дворниками до голого асфальта, частично заслякотевшим в знак завтрашнего потепления. На метро до родной Молодёги – и оттуда на машине с мамой и папой в Метро, закупаться провиантом – не только неизменными нз тхины и хумуса, но и новой – с ягодными джемами на пектине – арахисовой пастой, и соевыми шоколадными молоком и йогуртами от Alpro, которых я с весны не видала. Благодаря привычке родителей надолго зависать в каждом отделе мы не успели отовариться до двенадцати, начала перерыва, но, благо, не все кассы простаивали по часу – они возобновляли работу по очереди от правого края к левому, а нам повезло оказаться ближе к первому. С тремя сумками еды и средней величины арбузом (моя идея – сто лет не ела) мы покинули Метро заполночь, конкретно я – с головной болью от переизбытка бытового общения (ну что взять с начинающего мизантропа?) и тошнотой от голода (но до начала работы над рецензией я есть не начинала – с четырёх дня до четырёх утра без еды, не считая яблока и кофе, нехреново, да?). Дома же меня с нетерпением подстерегала стая отвлекающих факторов, благодаря которым я заканчиваю сей пост уже на рассвете и, торопясь отойти в царство Морфея, прощаюсь до завтрашней свежей рецензии)