И грянул дождь — внезапно, как любовь,
заставшая врасплох от непривычки,
от перерыва, от борьбы с собой
и от всего, что я из сердца вычел.

И я в ней: мокрый, глупый, без зонта
вдруг замер — захотелось просто сдаться.
И летняя прохладная вода
текла с лица на дрогнувшие пальцы.

Но я не плакал — я учился быть.
Не закрывать.
Не защищать.
Не прятать.
Не становиться в страхе на дыбы.
Не избегать её прямого взгляда.

Пока ещё не в силах сделать вдох —
настолько растерявшийся от встречи.
Любовь как дождь. Всего лишь грянул дождь.

Я сдался и ему подставил плечи.




(с) Лина Сальникова

Солнце сегодня — отблески на воде.
Если застыть у кромки, то станет слышно,
сколько внутри людей, городов, сердец, кто проступает ярче, кто шепчет тише.
Солнце сегодня — компас в земной груди, время идёт по воде к своему восходу.
Так же, наверно, господь по воде ходил, чувствуя и наполненность, и свободу.
Если застыть у кромки, на берегу, отблесками на воде долгий путь усеян.

И можно расслышать, чьё имя сорвётся с губ,
когда ты шагнул в своё новое воскресенье.




(с) Лина Сальникова

Научи меня, господи, быть себе важным: преломляясь о каждого, грезить не каждым.
Научи, словно центр, удерживать оси, не шатаясь от тех, кто остался и бросил. Научи меня, господи, не заслоняться ни от острой тоски, ни от острого счастья, ни от всей широты чувств, которые между. Научи и орлом, и ребром быть, и решкой.

Научи меня, господи, быть себе важным,
проявляясь открыто с собою и с каждым.




(с) Лина Сальникова

С чего историям начинаться, как не с дороги. Реши, какой.
Идти навстречу нельзя остаться — ставь запятую, таков закон.

На том моменте, где сердце дрогнет: оно всегда рассекретчик тайн.
Ведь там, где, кажется, нет дороги, есть запятая. Не бойся, ставь.
Идти навстречу нельзя, остаться — решаешь с прошлым договорить. Чтоб выйти в новое не страдальцем: легко на сердце, светло внутри.
Идти навстречу, нельзя остаться — решил, что новое позвало. Чтоб исцелиться, касаясь пальцев того, с кем трепетно и тепло.
Все запятые историй — выбор. Дороги, знаки, виток в судьбе.

Не бойся их. Ведь куда ни шли бы,
выходим мы всё равно к себе.



(с) Лина Сальникова

И она капризничает: «Воскресни!».
Сколько лет она ему пела песни,
сколько жизней угли в нём раздувала
для него подобранными словами.

И она устала, давно устала в нём живое вновь зажигать сначала и не мочь оставить в покое, бросить. Вот и лето вновь превратилось в осень у него в груди, и поблекли краски. Ей так трудно сдаться, что всё напрасно, ей так сложно думать, что он увянет, что погаснут угли и станут камни.

Побыла спасителем, стала другом:
и от вьюги прятала се’рдца угли,
и сама горела, когда спасала,
и светила в сердце ему часами,
днями, долго — сбилась давно со счёта.
Убеждала: «Вот ты счастливый, вот ты
веришь сам, что счастливый». Но всё обратно
на круги своя возвращалось кратно.

Сколько злости, силы, любви и грусти было в том, что она его не отпустит, не простит себя, если он вдруг сдастся.
Сколько было детства в её богатствах так себя не беречь, так ему перечить, так смотреть, что время его не лечит.

И она капризничает: «Воскресни!». Будто, если нет — мир на части треснет. Будто детские слёзы её наружу хлынут: «Ну же, воскресни! Ты очень нужен!».

Тот, который счастливый и верит в это.
Тот в котором за осенью будет лето.
Тот, который и угли, и свет, и чудо.
Был когда-то, но больше уже не будет.

Или будет, но сам — без её подачи. И она обещает себе и плачет,
что она ничего за него не сможет. Нужно сдаться — таков ей Господень обжиг.

И она говорит себе: «Вот ты. Вот ты от субботнего гнёта идешь в субботу,

где уже не создашь ничего чудесней,
чем свободу — ему, а себе — «воскресни».




© Лина Сальникова

А в небе, знаешь, только тишина.
Как в том, далёком, светлом небе детства.

Как жаль, что жизнь, отмеренная нам, — не дом, который с нашим по соседству.
И не войти на разговор и чай, и умерших родных уже не встретить.
И можно только вспоминать, скучать и примиряться с тем, что каждый смертен.
А в небе, знаешь, только тишина, как будто смотришь в старые альбомы
и учишь лица, даты, имена таких тебе знакомых незнакомых.
И всё с приставкой пра-, поскольку прах. Мир небу их, мир нашим будням взрослым.
Как жаль, что их нельзя хотя бы раз ещё увидеть и задать вопросы —
за чаем, за обеденным столом, живую речь ещё хоть раз услышать.
А в небе только тишина светло спустилась в этом мае к нам поближе.
Все умерли, и не поговорить, и в детство не войти, как в дом напротив.
Но эта тишина теперь внутри, как подпись на портретном обороте.
Что небо там никто не уронил, и это «лишь бы не было…» — ответ нам.

И в небе тишина молчит о них.
И почему-то больно здесь от света.




© Лина Сальникова

Не пугай меня краем. Остался один прыжок.
Чем мы дальше, тем тяга больнее и негасимей.
Это их, береженых, Господь пусть и бережет.
Меня же хранят совершенно иные силы.



© Лина Сальникова

Сумерки мира, тени простых предметов,
чей-то случайный смех, круглый звон браслетов —
то, что случайно, становится самым важным.
Встретишь своих, только это им и расскажешь.
Как, чудесат, ты плясал под дождём и жил, как
видел: на лбу у любимых вздувалась жилка.
Слышал в молчании близких любовь и тяжесть.
Помнил, в какую реку хотелось дважды.
Солнечный пар утром ранним в окне балкона.
Осень стеклянная в рамах стоит оконных.
Номер, который в памяти самый первый.
То, что случайно, совсем не случайно, верно?
Море шипит тёплой галькой на мелководье,
в детстве все дни — нескончаемое сегодня,
счастье момента, каждого, с каждым, в каждом —
всё, что случайно,
становится
самым
важным.




© Лина Сальникова

Всё ступени вслепую, услышанный зов души.
За пугающим новым находишь тепло объятий.
Ничего не бойся. Шагай. Дальше будет жизнь.
Она подхватит.




© Лина Сальникова

А время её — солёная карамель, декабрьский снег, посадивший дома на мель, чтоб, словно в порту корабли, в полный штиль уснули. А время её — целоваться, чтоб ныли скулы, а время её — останавливаться и сметь. Вся зимняя, колкая, смелая, как метель, она выбирает, кого ей себе хотеть, она выбирает, чьим сердцем владеть всецело.
Своим.
И вокруг неё время ложится белым: секунды, кружась, продолжают к земле лететь. А время её — поцелуи пить по глотку, солёная карамель, долгий зимний вкус. Декабрьский снег, дома-корабли и смелость владеть своим сердцем, касаться, кого хотела.
До теплоты,
немоты,
до сведённых скул.




© Лина Сальникова

Так ждут удара, придумав, что ждут удар.
Предполагают худшее из боязни
прямо спросить и в ответ не услышать «да».
Все эти объяснительные: «не я с ним»,
«она не моя» и «не существует нас», —
перечеркнуть зарождавшееся и точка.
Ты мастерица придумать такой финал, где ничего невозможно, самопророчеств
гордая королева: неуязвим тот, кто уже уязвлён наперёд собою.
Так от любви неудачи и нелюбви ждут, называя заранее нелюбовью.
Так ждут удара, придумав себе удар.
От страха, признавшись, увидеть иное «после».

Проверенный способ в ответ не услышать «да» —
думать, что «нет». И не задавать вопроса.




© Лина Сальникова

Что нам просить на этот раз у карт,
на новом круге стрелок циферблатных,
когда любой расклад наверняка
и был, и будет правильным раскладом?

Спустя два года нам февральский лёд
поёт, что каждый случай не случаен.
И перья карт разложены в полёт,
и стрелки снова сложены в начало.

Когда влюблён — считай, что окрылён.
А мы с тобой два года как крылаты.
Когда ты имя не назвал моё,
мы встретились, как стрелки циферблата.

Ты, выбранный полётом, как крыло,
с момента нашей самой первой встречи
стал правильным раскладом точных слов,
моим февральским ангелом заплечным.

Сегодня стрелки вновь берут отсчёт.
Ты вышел слушать — стал крылом и другом.
Теперь и я есть за твоим плечом
вторым крылом для взмаха перед кругом.

Что нам просить, когда наверняка
любой расклад был правильным раскладом?
Пусть будет жизнь дорогой точных карт.
И два крыла у наших циферблатов.




© Лина Сальникова

Февраль пришёл разъединять, хотя над этим он не властен.
У всех вещей иные ритмы, иная роль и сердцевина.

И я не чувствую частей, когда тебя во мне как части
не существует. Без меня ты не находишь половины
того, что раньше родилось, под солнцем вилось, словно локон,
росло, как завязь, к теплоте ответной прикасаясь робко.
Февраль пришёл: внутри него обоим страшно одиноко.
Но он не властен ни над чем, пока всего на сердце столько.
И я смеюсь ему в лицо, пока единое едино,
пока он пишет мне своё и свет на тени искажает.
Я слишком наше берегу, чтоб февралю сказать: веди нас.
Я остро различаю жизнь в его навязчивом жужжанье.
Февраль пришёл разъединять, но что он, в сущности, за ноша,
когда любовью нутряной друг друга мы у сердца носим?

Что он такое, чтоб решать за нас, кто вычеркнут и брошен.

Ты не бросал меня.
И я ладонь не разожму.
Не бойся.




© Лина Сальникова

И ты не просишь моих признаний, поскольку знаешь меня давно, и
все признания — это воздух, которым мы ежедневно дышим.

И я вдыхаю тебя поглубже, пока любовь твоя надо мною.

И я задерживаю дыхание, пока к тебе наклоняюсь ближе.

Кто знал, насколько разборчив случай, тот видит главное за случайным.
И ты не просишь моих признаний, поскольку первая наша встреча
не прекращается и сегодня, кружится паром над кружкой чайной —
нам на двоих в этот теплый вечер.

И я задерживаю дыхание, пока любовь твоя надо мною.

И я вдыхаю тебя поглубже, пока к тебе наклоняюсь ближе.

И ты не просишь моих признаний, но я сегодня призна’юсь снова:
как хорошо, что любовь как воздух, которым мы ежедневно дышим.



© Лина Сальникова

Пока тепло ещё не скоро,
и ты выходишь за теплом,
март в сотый раз похож на город,
в котором что-нибудь сбылось.

Прозрение, простая встреча, отказ от прошлого, любовь.
И город расправляет плечи, почувствовав себя собой.
Пока тепло ещё неровно, но хочешь ощутить его,
ты делаешь татуировку, вдыхаешь ветер мостовой,
гуляешь в парке, веришь в чудо — во всём отыскиваешь знак,
что скоро потеплеет всюду, поскольку началась весна.
Сначала робко и снаружи, потом — смелее и внутри.
Март в сотый раз похож на душу, с которой кто-то говорит.
Ей нужно, в общем-то, немного. Весна, а больше ничего.

Тепло — про-прежнему дорога,
где снова вспомнил, что живой.




© Лина Сальникова

Никто ничего не отнял.
Мне сладостно, что мы есть.
Целую вас через сотни
объединяющих лье.

К трёхсотой ступени юга
идёт по камням волна.
И нам глубина друг друга
опять возвращает нас.

Никто ничего не отнял:
иная связь у морских.
Вчерашние мы сегодня —
всё то же тепло руки.

Всё те же вода и камни,
синхронный шаг на ступень.
И море меж берегами —
меж нами — продолжит петь.

Никто ничего не отнял.
Мне сладостно, что мы есть.
Целую вас через сотни
объединяющих лье.




© Лина Сальникова

Такая видимость у сезона -
снаружи холод, внутри - тепло.

И город словно парализован таким, что вовремя не сбылось.
Ну, а подумать: кто пишет сроки, секундомеры держа в руках,
когда ты тянешься, хоть и робко, засунуть пальцы ко мне в рукав?
Когда ты - вот, повелитель пульса, улыбки радостной властелин,
когда ты снова ко мне вернулся, чтоб только пальцы переплелись.

И вот мы едем, в руках билеты, за поворотом - такая высь,
где время выйдет и станет летом,
а мы с тобою - живей живых.



© Лина Сальникова

Почти трагическая история,
когда бы не было так смешно:

она огромная, словно взгорье, а он дурак дураком, давно
природой из ареала списанный, уже утративший ореол.
Но всё туда же: забредил высями, высокогорный дурной козел.
Срывались камни над горной кручею, когда он лез к ней под небеса;
и точно знал, что фигня получится, но пыль хотелось пустить в глаза.
Она сначала была серьезною, потом — серьезною как могла.
Потом ждала, что ещё курьезного в пути случится с судьбой козла.
Случилось, прямо сказать, немногое: он ждал, когда же она спасёт.
Ну, что и взять с него — козлорогое, на этом, собственно, вот и всё.
Она огромная, словно взгорье, а он ей блеет со дна про дно.

Почти трагическая история.
Но — если б не было так смешно.




© Лина Сальникова

Тебе — который сердце мое держал, что бы ни было — как бы мне ни было себя жаль, и в безумие, и в нежность, и в страсть, и в злость — любил и держал, видя меня насквозь.

Тебе: соучастнику, другу, любовнику,
созвоннику, выходящему на перекур,
союзнику — предельное разделить,
соплакальщику моих слёзы проливших лиц — тебе.

Который сердца не отпустил, не выронил по пути, не отвёл ладонь. Тебе — оно отвечает на каждый вдох.
И будет.
И будет.
И будет:
Не отпусти.




© Лина Сальникова

Всё, что сказано о тебе — будет о тебе.

В этот день Фибоначчи-солнце играет числами.

Рассчитай себе что-нибудь важное о судьбе. Сделай то, что немыслимо, тем, что уже записано.
Воздух кажется предосенним, но здесь тепло. Так всегда, если важное точно внутри подсчитано.

«Я люблю тебя» — тоже какое-нибудь число,
просто,
может быть,
неоткрытое.

Всё, что сказано о тебе, ляжет на листы: уравнение, постепенно решив которое,
можно видеть, что решение — это ты.
Правда здорово?




(c) Лина Сальникова

Оставайся со мной, ты — мой маленький шар земной,
смех смешной, полуночный, мой самый любимый нос.

Мне так ласково, счастливо, детски не быть одной, потому что ты светишь мне, если совсем темно.
Оставайся собой — в этом искренняя любовь, и моя, и твоя: не стираться, не разрушать.
Если в целой вселенной случится какой-то сбой, будет слышно, что есть моя и твоя душа.
Оставайся и будь, тёплым солнцем в воротнике, всем родным, умещённом в простое живое «ты»

Просто будь. Ты и сам разберёшься, когда и кем.
Мой любимый фонарик, светящий из темноты.




© Лина Сальникова

Шура-непоседа, изучает травы,
знает их на память, может показать.
Он пока не в курсе, но вообще-то храбрый, если присмотреться — видно по глазам.
Завтра по-другому будет то, что рядом, завтра всё, что было, станет не таким.
А пока он просто местный тульский пряник, славный мальчик Шура, щеки-снегирьки.
Завтра слишком сложно, завтра слишком быстро, завтра встретит Шуру, чтобы взять живьём.
Он пока мечтает просто стать радистом, а в суровом завтра плачет и поёт.
Мы — немножко Шура: может, завтра нами называют город, долго помнят нас.
Мы пока не знаем, он пока не знает, да и вряд ли можно наперёд узнать.
Шура-непоседа, храбр и смекалист, чекалинские травы, как узелок, связал.

Многого друг в друге мы не замечаем.
Вот бы стало можно всё видеть по глазам.




© Лина Сальникова, 2020

Он ей пел, голос порой на ветру дрожал, прикасаясь к нотам, несмело их целовал, как степные цветы, спасённые от ножа — так, чтоб пальцами горло им только не пережать — он ей пел и слушал, насколько она жива.

И ходил кадык, разбирая на вкус лады, распускалась ладонь на дрогнувшей до на вдох, а вокруг него танцевал сигаретный дым, и срывался голос, и падал к ней, как в цветы,
как в степную тоску,
как в пропахший любимым дом.

Он ей пел и пел: ни мотивом не мог соврать, ни глазами, ни легкой дрожью влюблённых рук. Просто пел и падал, как ветер в соцветия трав, зарываясь так глубоко, чтобы до утра.
И чтоб даже после,
по памяти,
поутру.




© Лина Сальникова

В каждом встречном взгляде — августовское тепло,
в каждом взгляде в затылок — осень, сквозная, ранняя.
Э т о н е я убиваю попыткой слов,
это м е н я глухость к словам поранила.
Это не я выставляю словами щит,
это от слов моих щит выставляет встреченный —
и мир,
захлебнувшийся
в паузе,
кровоточит
ранней осенью, где, как мишени, мы все отмечены.

Это не кровь сочится из наших пор.
Просто осень ржавеет, когда подойдёшь в упор.
Просто жыве,
а в упор подойдёшь — ржаве...
Неравная
не рань меня
не раню я
Во встречном взгляде августа осень ранняя.




© Лина Сальникова

Дождавшись августа, дышать, лечить ожоги от июля, смотреть, как вновь ко мне вернулась моя усталая душа. Июль — один сплошной пожар, мы носим жар в сердцах тяжёлых, и время пахнет обожженно, и нас ему ничуть не жаль. Наверно, так мы видим свет: в момент отпущенной печали, пожав озябшими плечами, внезапно всматриваясь вверх. А там — студёная вода застыла в озере небесном, мигают звезды бессловесно, пытаясь знаки нам подать. Мы через жизнь проносим крест колючих внутренних созвездий — однажды эта корка треснет, и мир покажется добрей на время выдоха, на час, на первый августовский вечер.
И станет радостней и легче
любить,
встречаться
и прощать.




© Лина Сальникова

Берет твою ладонь, прикладывает к груди —
прячет под купол сердце, бьющееся неровно.
Наш маленький ритуал, спасение во плоти, ангел незримый, спустившийся к нам под кровлю.
Смерть выбирает жизнь, если в ней есть любовь — самый мой сложный спас, ладонь над ударной долей.
Выравнивать каждый сбой, выравнивать каждый сбой, пока не утихнет страх, пока не уймутся боли.
Жизнь — это то, что мне бьется сейчас в ладонь, словно слепой птенец, пальцам упрямо верит.
Самый мой сложный спас — дарить тебе ровный вдох.

И ангел наш входит в дом,
над нами расправив перья.




© Лина Сальникова

Открывая портал в настоящее, как сундук, разбирая уже устаревшее барахло,
через тернии я нахожу себя, как звезду, обретаю себя, чтобы снова гореть светло.
Шорох писем бумажных, цепочки и серебро, рой оживших мгновений, десятки сменённых лун —
в сундуке моем много добра, но мое добро, пережитое мной, превратится теперь в золу.
Разбирая сундук, мне пора опустеть на треть, чтоб наполниться новым, когда я пройду портал.

Превращённый в золу знает, как же светло гореть.

Возвращённый себе знает, в чем его высота.





© Лина Сальникова

Надоедает всякая игра,
когда в ней не меняют лиц и правил.

Ты подтвердил, что мне уже пора, когда вернулся в круг, дойдя до края.
Всем нам дают по силам на борьбу, считают нас по равенству отдачи.
Поэтому забудь, иди и будь, но без меня — и не сыграть иначе.
Когда игра уже не стоит свеч, нет смысла загонять себя по кругу.
Иди и будь, умей себя беречь, когда нам не сберечь уже друг друга.
Надоедает всякая игра, где против сердца остаёшься прежним.

Меня здесь больше ничего не держит.
Играй же без меня на этот раз.




© Лина Сальникова

Такая странная безмятежность,
покой и собранность для любви,
что мир не хочется делать прежним, всего лишь время остановить —
и жить как в раковине у солнца, простым отшельником, чудаком.
Пусть только важное остается: лежать в обнимку и босиком ходить по полу, ловить минуты для поцелуев и теплых слов.
Такое странное бьется утро к нам в заоконность со всем теплом, что только окна открыть и душу, дышать морозом, ложиться в плед.
Не возвращаться и не нарушить законы новые на земле.
Такая странная безмятежность — застыть улыбкой, остаться в ней.

Давай забудем о мире прежнем.
Его для нас уже больше нет.




© Лина Сальникова

Мир застыл, паутинкой бродячей в ветвях повис.
Вот и время настало встречаться с самим собой.

Кем бы стали мы, странники вечные, без любви, чем бы жили, не зарождая в других любовь?
Город желтый, как старые письма, к шести темно, словно кто-то из демиургов налил чернил.

Мы стоим у окна, потому что любовь — окно, и считаем над миром зажегшиеся огни.

Мир застыл, паутинкой бродячей в ветвях повис — разглядеть ее, остановиться и онеметь.

Ничего на земле не бывает сильней любви.

Ни земля, ни мы сами.
Ни время.
Ни даже смерть.




© Лина Сальникова

Иди, опаздывай, жди автобус,
молчи о планах, сходи с ума.

Вы просмотрели всю плёнку оба: из мая вышагнула зима,
и снег летит, и не тает минус, и жизнь почти что не разглядеть.
И город — мимо и пантомима — нас не покажет ни там, ни здесь.
Иди, закат захлестнёт полнеба, под ним ты вечно один и сам.
И не звонить бы, скучать по ней бы, но ничего ей не рассказать.
Какая глупость, какая роскошь, но ни осилить, ни превозмочь.
А в город ночью вонзятся звезды, и в май не выбраться, как домой.
Иди, опаздывай, верь в минуты, молчи о планах, держи своё.
Как будто правильно так, как будто забыл, как номер набрать ее.
Иди, опаздывай, остановки считай, чтоб вновь не сойти с ума.

В кармане пряча неловко плёнку,
где вы, где мы, и любовь, и май.




© Лина Сальникова

Нам ни разойтись, ни стать едиными —
жизнь диктует формулы и правила.

Целишься мне в сердце — попади в него. Если нет, не стоит и растравливать. Мы круги попробовали разные: барабан все крутится и щёлкает. Честно умирала каждый раз я, но ты нас воскрешал и снова шёл ко мне. Тяга жить в другом порою дикая. Что-то есть в рулетке от сакрального.

Слушай, хоть иди, хоть не иди ко мне —
Все равно нас жизнь расставит правильно.

(с) Лина Сальникова

Ты мне помнишься по-другому, иным, не тем —
столько долгих минут ветер листьями падал оземь.

Мы — хранители схем, парадоксов земных систем, два безликих жнеца на полях, где остыла осень.
Ты мне кажешься странным, задумчивым всякий раз, если вдруг различаешь в весеннем черты предзимья.
В наших тёмных сердцах временная растёт дыра — капля солнца, попавшая внутрь, насквозь пронзит нас.
Почему-то я знаю, что боль у тебя внутри существует, была, но по-прежнему выносима.
Жернова первой осени нам задавали ритм, в них ломалось любое мгновение, что красиво.
Иногда я не слышу ни листьев, ни жерновов — только тень твою тихую, замершую у лета.

Нас никто не учил различать, что же есть любовь.
Может, это всего лишь полоска дневного света.




(c) Лина Сальникова

Что я хочу себе подытожить
в моем с рождения декабре?

Я проходила по бездорожью, хранила сердце в стекле морей.
Бежала счастливо к перекресткам, ныряла молча в осенний мрак.
И в каждой смерти светили звезды, поскольку можно не умирать.
Я и болею, как будто в школе: дня два желательно не ходить.
Мои любимые из уколов — уколы жизни в моей груди.
Мне так же грустно, смешно и звонко — смотря какой выбираю ритм.

Я — барабанная перепонка,
и мир звучит у меня внутри.

Ещё декабрь, любим и прожит, уложен в каплю из янтаря.
Да будет в следующем новый обжиг.
Да будет новый.
Где все — не зря.

© Лина Сальникова

Подарки продолжаются..)) Огромное спасибо Лине за ее новую книгу стихов!

Забываешь память на верхней полке,
говоришь попутчику "будь здоров".

Вырастает осень — два метра в холке — отсыпает городу новых троп.
До зимы — пригнуться, поймать прицелом, научить в прицеле не умирать.
Дорогой, не бойся, рождайся белым — станешь первым снегом моим с утра.
Говоришь попутчику: "Будет случай — возвращусь, конечно же, разыщу".
Обрывается осень отвесной кручей, обостряются шесть путеводных чувств.
Вспоминаешь осень — накличешь черта на судьбу, на след, на свою беду.

Дорогой, не бойся, останься чёрным.

Видишь, снег над городом —

я иду.




© Лина Сальникова

Входит в город твой медленный караван —
к сердцу замка дорога твоя течёт.

Ты так долго для стражи искал слова, что их точно осталось наперечет.
Ты ругался с богами песчаных бурь, пил дыхание самой незлой зари, чтобы я на краю замирала "будь, я сама стану с вечностью говорить". Что ты помнил в пути про мое лицо? Сколько чувствовал тяжесть меня в шагах? Я два раза успела надеть кольцо, ты бы мог стать мне братом, отцом, ловцом песен юга, что город тебе слагал.

Что я знала, глядя, как длится год, как в песках пустыни танцует смерть — только имя твоё из Восточных гор, только твой серебристый и мягкий смех. Что ты пил, чем ты клялся, с кем воевал — из-за горных вершин не несла молва. Я носила кольцо и была права, без вестей: пировал ли ты, выживал — потому что нет веры чужим словам.

Ты проходишь по рынку, ведёшь детей, смех которых, как твой, серебрист и чист. Но они не мои, я рожу не тех, на плечах у них будут его плащи. Не тоска по дороге у них в сердцах, не твоё одиночество без конца, а любовь бесконечная — ей мерцать рядом с тем, кто берег меня до конца.

Ты идёшь посмотреться в мои глаза — сколько в них из того, что запомнил ты. Эхом прошлого полнится тронный зал, опускаясь, скрипят над рекой мосты. Сколько жизней Восток твой сгорал огнём, сколько глупостей с губ твоих сорвалось. Ты принёс мне так мало горячих слов, что же в эти края тебя позвало, если все, что ты скажешь, со мной сбылось
не в тебе, а в нем.




© Лина Сальникова

что сказать тебе, верный? у августа в узелке — горный воздух и тайны, не узнанные никем, капля моря в кулоне, отмель и моряки ловят в сети приплывшую осень и огоньки.

что с нас брать, мой свободный? мы счастливы и вольны подхватить свое солнце с бегущей в ладонь волны. заводить свое сердце, настраиваться на такт, жить у склона небесного, пальцы переплетать.

кто в нас август переключает, как светофор, — дым зеленых вершин, кнопка «выключить телефон»... сеть рыбацкая ловит осень, горят огни, и покой вековой ни измерить, ни объяснить.

что сказать тебе, названый мой, что тебе сказать? у небесной зари догорает огонь в глазах, у морского бога — август на языке, наши тайны, еще не узнанные никем.





© Лина Сальникова

Это лето приносит бури, дурные сны, половодье и многолюдье конца весны, боль своих, поражения дальних или чужих, хаотичные тиканья или больной режим, что мейнстримом повреждены.
У меня есть возможность беречь их и выключать, быть покоем, сестрой, оберегом в ближайший час. Их историей, эхом и смехом, теплом и сном. Говорить об одном и молчать с ними об одном. Звать врача или палача.
Утешать их: "однажды ты станешь совсем иным", не давать им советов, подсказывать им коны, отпускать их гулять конём и ходить с коня. Только все это можно делать и без меня.

Небо тянет под одеяло остаток дня.

Тишины.




© Лина Сальникова

Ты неправильное солнце,
я — неправильная луна.

Горизонт обвивает в кольца сутки, данные только нам.
Здесь до дна не доходят звуки, тонут в недрах земли гудки.
И гортань телефонной трубки сводит холодом от тоски.
Я стихаю в тебе к закату, ты с рассветом горишь во мне.
Мы почти научились как-то жить друг в друге, пока нас нет
ни на картах, ни на радарах в синей мертвенной пустоте.
Притяжение — смысл дао одиноких небесных тел.
И два голоса выплывают, как киты, в эту синь и стынь.

Я пою тебе, я живая.
Откликайся из пустоты.




© Лина Сальникова

Будь ты хоть самым гибким и самым стойким -
эти джунгли в тебе накопили за годы стольких,
что ты больше не можешь остаться один во тьме.
Ты их всех поимённо держишь в своём уме.

Звук в ночи, ослепительно белые обезьяны,
разум любит играть в капканы и волчьи ямы.
Разум помнит все их повадки и языки.
Голоса их звенят одиночеству вопреки.

Этим блеклым и выжженным травам пустых саванн
наплевать, что ты поклялся их забывать.
Одиночества не существует - они внутри.
Слышишь, джунгли зовут. До мурашек знакомый крик.




(с) Лина Сальникова

Любимый и любящий часто непримиримы.
Но всегда остаются частями одной медали.
Их связует ребро - любовь, что они дарили.
Суть важнее, чем обстоятельства и детали.




© Лина Сальникова

Весна воскресла, чтобы звать живых,
не павших духом, помнящих о чем-то.

Мы были там, на линии травы, мы знали в лица черта, звездочёта,
любого, кто являлся нам и пел. Дарил нам смыслы, рисовал дороги.
Весна воскресла. Различай в толпе её осанку, шёпот про двуногих,
обычных нас, неузнанных никем, забывших маски, снявших с тела шкуры,
но продолжающих на ясном языке молчать про лес, попав однажды в урбан.
И вот теперь мы тени этих стен, затерянные души, голос чащи.
Весна воскресла, вызывая тех, кому в неё идти уже не страшно.
Кто знает все о тысяче причин вернуться в мир, что прочими зачеркнут.

Кто разгадал, о чем мы так молчим.
Влюблённый черт с влюблённым звездочётом.




© Лина Сальникова

Дай нам троп — таких, от которых сведёт нутро.
Дай нам лес — такой, чтобы кроны аж до небес.

То ли бес в ребро, то ли в жилах застыла кровь, а теперь согревается, снова берет разбег.
Дай опасности — носом по ветру прочертить — чтобы, голову очертя, через лес лететь.
Это раньше мы выбирали себе пути, а теперь нас находит путь через много лет.
Дай нам милости оцарапаться не всерьез, поднимается солнце — дай ночи хлебнуть взатяг.

Потому что мы слышим, как голос зовёт ее.
Голос нашей весны.
А значит, вираж — пустяк.

29.03.17


© Лина Сальникова

Даты нужны, чтобы медленней исчезать,
не ускорять вращений земного шара.

Помни меня девчонкой пять лет назад, люби меня той, что сегодня совсем большая.
Все эти улочки, ямочки площадей, первый Акрополь, последний за жизнь Везувий.
Мы — это все, что проходит сейчас и здесь, сетка морщин, голод счастья, что наказуем.
Порт улыбался и бликами трогал смех, солнце ласкалось к нам и обводило руки...
Знаешь, я, как и раньше, не верю в смерть, даже от самой пронзительнейшей разлуки.
Ветер Марселя, стон крепости, Ла Рамбла — тёплые линии, пойманные на фото.
Все, что мне можно — сказать тебе: я была. И в этом несокрушимая правда года.

Кем я воскресну, чего я коснусь рукой, о чем я подумаю снова на сон грядущий —
все это я.

И помни меня такой.

С наступающим. Пусть он случится светлей и лучше.




© Лина Сальникова

Будь кем хочешь - ключником, ключиком на цепи,
псом цепным или просто у дуба лесным котом -
все равно мою нежность ночную не усыпить, все равно эта сказка, конечно же, не о том.
Дом молчит, а поленья тихонько грызет огонь, гоним прочь подходящую к окнам с утра тоску.
Это просто такое время, нелёгкий год - мы все время на нервах, на стреме и начеку.
Куй железо - пусть искры вонзаются горячо, пусть меня разжигают, всегда попадая в цель.

Это сказка про то, как уткнуться в твоё плечо
так, чтоб стала бессильна отныне любая цепь.





© Лина Сальникова