Если бы Бог рисовал нас карандашами,
ты был бы курносым,
с большими смешными ушами,
из жёлтых оттенков и розовой пудры,
серебряность ночи и золотость утра,

и мы бы сидели на пальме босыми,
лохматыми, светлыми и святыми,
болтали бы пятками, пили кокосы,
про миропорядки решали вопросы:

пропавших бы без вести — возвратили,
погибших в нелепом бою — воскресили,

больных излечили бы — проще простого,
убрали бы мусор с Земного простора,

пожары, цунами, землетрясения —
остановили бы за мгновения,

спасли бы животных, и нищих, и пьяных,
детей бы вернули их папам и мамам,

зашили бы дыры в ночном покрывале
и рисовали бы,
рисовали бы,
рисовали.




© Анна Алексеевна Сеничева

это нам поют из пустых подъездов
сквозняки и форточки, и фрамуги,
слышишь музыку, слышишь,
она воскресла,
чтобы мы смогли разбудить друг друга

это старый вальс из глухой парадной,
из столетий, прожитых не с тобою,
у меня билет, он опять обратный,
до луны,
до пристани со звездою

это только ноты, но будут танцы,
медь оркестра, звон, золотые трубы,
мне бы нежно-нежно тебя касаться,
чтобы только пальцы и только губы

на перилах-клавишах плачет Верди,
это наша музыка, поцелуи

лифт взлетает выше небесной тверди
на этаж, который не существует




© Анна Алексеевна Сеничева

Настройки осени просты —
куда уж проще?
признать падение листвы,
пройти сквозь площадь...

сквозь затяжные ноябри —
к снегопадению.
у осени неспешный ритм:
раз-два-движение.

почти забыться на ходу,
почти с разбега
нырнуть в разменянном году
в пространство снега.

настройки ноября нежны,
и эта нежность
как предсказание белизны,
как неизбежность.

принять несовершенство дня
и слушать осень
как продолжение себя
в немом вопросе.




© Анна Алексеевна Сеничева

если свет излучаешь, то будут повсюду тени,
ничего не спасти, никого не сберечь, но пламя
моих маленьких букв, заплетённых в стихотворения, —
это лучшее, что возгорается между нами.

я тебя не искала:
— в болезни
— в беде
— во здравии,
я не знала, что ты существуешь, моё спасение,
не оставь меня только во тьме, не сгори заранее;
тёмный дом, тёмный лес, тотальное потемнение.

что мы можем, такие хрупкие, тоньше деревца?
наша яблоня по утрам серебрится инеем,
кроме нашей любви,
на что мне ещё надеяться,
боль моя исцеляется твоим именем.

свет мой, солнце, сияние синего севера,
мы — сильнее, чем злые силы,
летите, вороны;
от меня до тебя, от берега и до берега —
мы небесное и земное поделим поровну.

я тебя подхвачу,
хрустальное, лебединое,
будут травы расти, бетон проходя насквозь,
сладкой ягодой наливается куст малиновый,
слаще ягоды нам отведать не довелось.




© Анна Алексеевна Сеничева

если свет излучаешь, то будут повсюду тени,
ничего не спасти, никого не сберечь, но пламя
моих маленьких букв, заплетённых в стихотворения, —
это лучшее, что возгорается между нами.

я тебя не искала: — в болезни — в беде — во здравии,
я не знала, что ты существуешь, моё спасение,
не оставь меня только во тьме, не сгори заранее;
тёмный дом, тёмный лес, тотальное потемнение.

что мы можем, такие хрупкие, тоньше деревца?
наша яблоня по утрам серебрится инеем,
кроме нашей любви,
на что мне ещё надеяться,
боль моя исцеляется твоим именем.

свет мой, солнце, сияние синего севера,
мы — сильнее, чем злые силы,
летите, вороны;
от меня до тебя, от берега и до берега —
мы небесное и земное поделим поровну.

я тебя подхвачу,
хрустальное, лебединое,
буду травы расти, бетон проходя насквозь,
сладкой ягодой наливается куст малиновый,
слаще ягоды нам отведать не довелось.


© Анна Алексеевна Сеничева

По другим правилам

1.
Теперь мы будем играть по другим правилам:
под нами киты, океаны и крошечная Австралия,

и ты стоишь — лёгкая, тоненькая,
в невыносимо-синем,
и волны, и камни у ног твоих кажутся мне святыми…

Портовые забегаловки и таверны:
липкий пол и хамса с лимоном,
я разменял бы на те минуты всю жизнь, наверное,
лишь бы рядом стоять дураком влюблённым.

Когда мы танцевали на волнорезах,
ты так смотрела,
что душа моя покидала оковы тела
и летела за илистые буйки, видимые грани,
туда, где киты, океаны, другие правила.

Как глазел на тебя таксист и хмельной бариста
(рукава с наколотыми драконами),
ты была ослепительна в закатном и золотистом,
и прохожие замирали — в тебя влюблёнными.

2.
Если вся поэзия не о любви,
то напрасно со;здана!
Напишу о тебе в кипарисовом и прибрежном,
как светили судам,
укрывались лоскутными звёздами,
и нам было нежнее шёлка, "нежнее нежного".

Это у Маяковского славят и коронуют,
у Есенина пожары пылают разные,
а я храню все ласки твои,
все поцелуи
и никому про них не рассказываю.

Теперь они увидят тебя настоящую,
в ярком лете,
где мы смеялись больше, чем говорили,
профиль прямой в ультрафиолете,
и отзовут армады, флотилии, эскадрильи.

От Куросио до Западного течения,
там, где киты и затерянная Австралия,
солнце твоей любви — это исключение,
исключение,
не подтверждающее ни одного правила.






© Анна Алексеевна Сеничева

из нежности,
на которую так нелегко отважиться,
я кусаю сухие губы и почему-то кажется,
почему-то кажется,
что они — горчат,
как полынь,
размятая между пальцами.

упадём в колени —
скитальцами и страдальцами.
я забыла, как руки твои звучат
и касаются тёплой солёной кожи.

я боюсь тебя трогать и веру твою тревожить,
сколько мы прошли, чтобы подытожить?
без тебя я не оживала,
ты — знаю — тоже.

я хочу тебя ненавидеть, любить и каяться,
почему твоё тело так откликается,
почему проигрывает в борьбе?

мне из нежности этой не встать, не выстоять,
даже если война, и огонь, и выстрелы,
моей нежностью можно дорогу выстелить
от тебя — к тебе.

я хотела остаться и встретить вечное,
вне тебя настоящее — покалечено,
обезличено, обесточено, обесцвечено,

но я снова уеду, прости, до скорого,
вынимая тебя из сердца, из центра города,
из такси, где тебя воспевает радио,

на прощальной,
на терминальной стадии —

я запомню нежность, живот,
глубину ключицы
и любовь, которая не случится




© Анна Алексеевна Сеничева

уехать в ночь, в предчувствие снегов,
в большое, в бесконечное, святое,
где тишина, где не покажут снов,
где ты — со мной,
где ты — всегда — со мною.

уехать в ночь, уехать от беды,
где первый иней лёг на лобовое,
где мы смеёмся из-за ерунды
и нет в тебе губительной нужды,

где ты — со мной,
где ты — всегда — со мною.

уехать в ночь, в предчувствие зимы,
где облака — по часовому кругу,
где я у будущего попрошу взаймы —
нет, не тебя,
предчувствие друг друга.


© Анна Алексеевна Сеничева

на веранде лежат ковры,
детские игрушки, чистые банки
и световые полосы,
здесь много окон и занавесок,
которые сшиты моими руками.

каждое лето бабочки бьются о стёкла.
они залетают в распахнутые двери,
они залетают в распахнутые окна,
они залетают и засыхают в плену:

капустница
махаон
лимонница
крапивница
адмирал
бархатница
галатея
и далее по алфавиту.

от ударов на стёклах остаются
пыльца, поломанные усики, крылья,
немой крик отчаяния,
но я его слышу.

когда человеку плохо,
нужно помочь другому,
нужно найти того, кому ещё хуже,
так говорят психологи и личный опыт.

бабочки ничего не знают про мою боль,
бабочки ничего не понимают про стёкла,
бабочки живут около трёх недель.

на веранде я собираю бабочек:
вынимаю из занавесок,
которые сшиты моими руками,
действую бережно и нежно,
отпускаю в распахнутые окна.

глупые бабочки,
спасибо.




© Анна Алексеевна Сеничева

говори со мной о валюте и о погоде,
нас сегодня никто не любит,
никто не ждёт,
терапия, ретриты, коучи — нынче в моде,
мода лжёт

всё излечится разговорами и бокалом,
мы стоим на мосту, который не развести,
но внутри закипает надрывно и одичало,
не произнести

мимо гонят автомобили, мелькают люди,
унося золотые нимбы, сердца и боль,
заходящее солнце лежит на небесном блюде,
нас сегодня никто не ждёт и никто не любит,
ноль на ноль

говори со мной о пустом, о густом, о едком,
все признания оголённее под бордо,
мы стоим в нарастающем сигаретном —
от и до

мы стоим: алкоголь, нелюбовь, бессонница,
безысходность сюжетных линий моих-твоих,
мы стоим, пока кто-то усердно молится
за двоих




© Анна Алексеевна Сеничева

разведут мосты, разойдутся люди,
в темноте тоннеля замрёт состав,
тут — никто не ты и тобой не будет,
нет, никто не ты и тобой не будет,
даже наизусть тебя прочитав.

по приметам, родинкам, по крупицам,
по тому, как рвётся сердечный ритм,
измеряю лица, чужие лица,
да — никто, никто с тобой не сравнится,
даже если полностью повторит.

я не знаю, что мне оставит память,
может быть, с годами собьётся спесь,
но — никто не ты и тобой не станет,
нет, никто не ты и тобой не станет,
обыщите шар земной, космос весь.

наказание или подарок божий,
с кем ни сопоставлю и ни сравню:
знай — никто не ты и тобой не может,
быть тобой и близко никто не может,

я — губами, голосом, смехом, кожей
никого другого не потерплю.




© Анна Алексеевна Сеничева

...а потом появляешься ты, и летят к чертям постулаты мои, хронология и режимы. И такое чувство, что Господь создавал тебя по частям из того, что особенно мной ценимо.
Неделимо прошлое на ноли, жизнь давно перешла в галоп и куда-то тащит. У меня круглосуточно по тебе болит неслучившееся настоящее.
Научившись падать и вновь вставать, мы не ждём спасения ниоткуда, но сам факт твоего внезапного бытия для меня равносилен свидетельству чуда.
Я не то что теперь смотрю под другим углом, - человека трудно переиначить: каждый якорь, оставленный за бортом, парусам усложняет в разы задачу.

Но какая разница, если ты различаешь мои оттенки и знаешь жесты.
Когда счастье приходит из пустоты, все пустоты ему уступают святое место.




© Анна Алексеевна Сеничева

Мы — тонкий луч, серебряная нить,
щепотка соли и немного спеси,
мы ничего практически не весим
и потому нас трудно заземлить.

На карте мира нас не различить:
мы — Лихтенштейн и алая Андорра,
в крови наследие татар или монголов,
из наклонений повелительных глаголов
мы празднуем четыре буквы — ж и т ь!

Мы знаем боль, мы дали ей приют,
вместилище земных противоречий,
ты говоришь, что время нас не лечит,
и потому мы невесомей, лучше, легче,
нас потому читают и поют.

Нас подбирают слепо и на слух,
и мы звучим, как пёстрые вагоны,
мы, может, пустоцветы, эпигоны,
а, может, тонкий тополиный пух,

а, может, небо кроет ярко-синим,
дороги ждут, когда мы их осилим,
смеёмся, что они нас не просили,
и снова выбираем сложный путь,

Щепотка соли, солнечная ртуть,
прицеливаюсь жадным объективом:
моё презрение ко всем императивам
ломается о хрупкое — «красиво!»,
так нестерпимо ярко и красиво,
как никогда,
когда,
когда-нибудь.









© Анна Алексеевна Сеничева

хорошо, когда в новый год метёт
и блестят снега,
хорошо, когда на реке встал лёд
и летит пурга

хорошо забыть, хорошо простить,
не копить обид,
хорошо до кончиков полюбить,
а не делать вид

хорошо итожить и ставить цель,
удержать весло,
хорошо, когда за окном метель,
а в дому — тепло

хорошо обнять, ощутить родство,
опрокинуть свет,
хорошо настолько, что ничего
хорош;е нет




© Анна Алексеевна Сеничева

Я пишу тебе письма, моя дорогая Ди, про сезонные скидки и пропасть в моей груди. И в постскриптуме каждого я прошу тебя: «Уходи!»
Уходи, ну, пожалуйста, я здесь пытаюсь выжить.

Надо брать себя в руки, но связаны рукава, я давно бы тебя в архивы упаковал. Ты во мне превращаешься в музыку и в слова, и поэтому нет на Земле никого ни родней, ни ближе.

Я несу твоё имя повсюду, но я устал. Ты не слышишь меня, как бы громко я ни кричал. Ты, наверное, всё забыла, и мой сигнал не находит тебя. Заслоняют чужие лица.

Ты рифмуешься с моей комнатой два на два, я тебя узнаю по созвучию — без труда. Закрываю глаза и вижу твои страницы...
•
Я тпереь совннершо здроов, дгороая Ди! У мнея етсь патьло из твдиа, косенрвы, каткус. Я кпиул их на рапросжаде в тоогроовм цтнере. Гоорвят, что всена ояпть не наустпит в сорк, Евпорйексий Сюоз и Браитния иущт вхоыд. НАТО ндао кгода-ниубдь порунветь на Заапд.

Я люблю тебя, как и прежде, но не пишу. У меня восстановлены стены, симкарта и биоритмы. Но когда я внутри подозрительный слышу шум, я боюсь, что однажды меня опять одолеют рифмы.





© Анна Алексеевна Сеничева

Мой оберег, бессменный часовой,
прозрачный свет над тоненькой ключицей,
ты путеводной освещён звездой,
и ничего плохого не случится.

Мой звонкий смех, в котором сотни ватт,
все мысли и мечты твои крылаты…
И уголок родной улыбки — свят,
и венки, и ресницы твои — святы.

Пусть вестовые спят колокола,
не надо гула, не тревожься, ветер.
Ложится ночь — уютна и светла,
вступает день — и праведен, и светел.

Всё обойдётся, бедам вопреки,
петляет путь изгибами слепыми,
а линии расслабленной руки
сплетаются в твоё земное имя.




© Анна Алексеевна Сеничева

Хочется, чтобы они были вечны и вместе с нами… Их дома наполнены нашими именами, фотографиями в альбомах, где мы нелепы, эти комнаты детские сторожат секреты и зарубки на косяках, золотые даты:
— Посмотри, какая была когда-то, а теперь выше бабушки, выше деда.

Я опять от дома куда-то еду и решаю скопившиеся вопросы. Я однажды решила, что стала взрослой, но когда звоню им, что, долетела, что спала, что, честное слово, ела, становлюсь ребёнком, который верит: нет, в такой любви не бывать потерям…

Есть окно, где горит до зари лампада,
где родители живы и с нами рядом
и где машет бабушка на прощание.
Эти окна горят через расстояния,
через все невзгоды, перипетии,
через годы…
Светитесь, мои святые!

Ничего дороже и ярче нет,
только этот свет,
обережный свет…






© Анна Алексеевна Сеничева

1.
Теперь мы будем играть по другим правилам:
под нами киты, океаны и крошечная Австралия,

и ты стоишь — лёгкая, тоненькая,
в невыносимо-синем,
и волны, и камни у ног твоих кажутся мне святыми…

Портовые забегаловки и таверны:
липкий пол и хамса с лимоном,
я разменял бы на те минуты всю жизнь, наверное,
лишь бы рядом стоять дураком влюблённым.

Когда мы танцевали на волнорезах,
ты так смотрела,
что душа моя покидала оковы тела
и летела за илистые буйки, видимые грани,
туда, где киты, океаны, другие правила.

Как глазел на тебя таксист и хмельной бариста
(рукава с наколотыми драконами),
ты была ослепительна в закатном и золотистом,
и прохожие замирали — в тебя влюблёнными.

2.
Если вся поэзия не о любви,
то напрасно со;здана!
Напишу о тебе в кипарисовом и прибрежном,
как светили судам,
укрывались лоскутными звёздами,
и нам было нежнее шёлка, "нежнее нежного".

Это у Маяковского славят и коронуют,
у Есенина пожары пылают разные,
а я храню все ласки твои,
все поцелуи
и никому про них не рассказываю.

Теперь они увидят тебя настоящую,
в ярком лете,
где мы смеялись больше, чем говорили,
профиль прямой в ультрафиолете,
и отзовут армады, флотилии, эскадрильи.

От Куросио до Западного течения,
там, где киты и затерянная Австралия,
солнце твоей любви — это исключение,
исключение,
не подтверждающее ни одного правила.





© Анна Алексеевна Сеничева

ты молчишь на другом берегу вселенной,
никого, кто мог бы расставить знаки,
навести мосты, сочинить антенны,

только пропасть звёздная,
буераки

ты молчишь, и небо ложится косо,
горизонт повержен и опрокинут,
никого, кто мог бы задать вопросы,

только голых деревьев
глухие спины

я молчу, и толща пустого звука
накрывает вселенную, накрывает

мы молчим, но громче,
чем мы друг друга,
не бывает




© Анна Алексеевна Сеничева

Кто устоит там, где дотла выжжено?
Только ветра разносят костры рыжие,
плавится воздух,
дышать не могу — нечем,
эта пустыня отныне нечеловечья.

Эта пустыня недавно цвела нами,
всё занялось да вознеслось огнями,
необитаема, перекати-поле:
больше ни смеха,
ни памяти,
ни боли.

После пройдут дожди,
отойдёт прошлое,
тёплую землю перенесу пригоршнями,
дую на воду, дую на цвет аленький,
только цвети, тоненький мой,
маленький,

видишь, как я лелею,
как я умею?
Новое заложу, посажу аллею,
сторожа заведу, возведу острые:

нет у тебя доступа,
нет у тебя доступа,
нет у тебя доступа.




© Анна Алексеевна Сеничева

Если бы Бог рисовал нас карандашами,
ты был бы курносым,
с большими смешными ушами,
из жёлтых оттенков и розовой пудры,
серебряность ночи и золотость утра,

и мы бы сидели на пальме босыми,
лохматыми, светлыми и святыми,
болтали бы пятками, пили кокосы,
про миропорядки решали вопросы:

пропавших бы без вести — возвратили,
погибших в нелепом бою — воскресили,

больных излечили бы — проще простого,
убрали бы мусор с Земного простора,

пожары, цунами, землетрясения —
остановили бы за мгновения,

спасли бы животных, и нищих, и пьяных,
детей бы вернули их папам и мамам,

зашили бы дыры в ночном покрывале
и рисовали бы,
рисовали бы,
рисовали.




© Анна Алексеевна Сеничева

это нам поют из пустых подъездов
сквозняки и форточки, и фрамуги,
слышишь музыку, слышишь,
она воскресла,
чтобы мы смогли разбудить друг друга

это старый вальс из глухой парадной,
из столетий, прожитых не с тобою,
у меня билет, он опять обратный,
до луны,
до пристани со звездою

это только ноты, но будут танцы,
медь оркестра, звон, золотые трубы,
мне бы нежно-нежно тебя касаться,
чтобы только пальцы и только губы

на перилах-клавишах плачет Верди,
это наша музыка, поцелуи

лифт взлетает выше небесной тверди
на этаж, который не существует




© Анна Алексеевна Сеничева

пока я тебя обнимаю,
проходят со звоном трамваи
по кольцевому маршруту

тебя задержать на минуту

проходят зонты по бульварам,
гуляют по парам-пара-рам,
и только, и горько: пора нам

летят треугольные стаи,
а я, я тебя обнимаю
во временном переходе,

концы отдают пароходы

и жизнь
— безоглядно —
проходит




© Анна Алексеевна Сеничева

время осыпет город сухой волной,
где мы, в каком столетии?
я не вижу

до сотворения мира ты был со мной:
близко настолько,
что не бывает ближе

тихо зажгутся лампочки, нет, лучи,
всё проповедует солнце,
грозу, язычество

что ты смеешься,
пожалуйста, замолчи,
мир ещё не уверовал в электричество

помнишь качели, запах чужой земли,
дедушкины медали,
траву и тополь?

где мы, я слышу чаек и корабли:
Древняя Спарта? Афины?
Константинополь?

космос ещё не изучен,
не покорён,
божий набросок времени, сон, сценарий

«Кедр — Заря — я слышу тебя — приём»
значит, апрель,
апрель и летит Гагарин

тянутся караваны, течёт песок,
что у тебя в запасе?
любовь и время

глобус, подвисший в небе — наискосок,
звёздная россыпь, росчерк,
небесный сок

жизнь, проведённая —
там-то, тогда-то, с теми




© Анна Алексеевна Сеничева

В детстве мы были как-то поближе к небу,
помнили невесомость, играли в звёзды,
верили солнцу, грозе, воровайке-снегу,

встанешь на цыпочки
и задеваешь гнёзда.

Папа казался самым большим на свете,
мир на его плечах — бесконечной синий,
руки раскинешь и обнимаешь ветер:

с папой всё можно,
мой папа — святой и сильный.

Папа везёт на санках — легко и быстро,
небо кружится,
весь город летит под нами,

папа смеётся, и голос его искрится
самыми разноцветными жемчугами.

В детстве мы были как-то поближе к небу,
верили в чудо и сами его чудили.

— Папа, смотри, откуда так много снега,
словно заслонку в памяти не закрыли?




© Анна Алексеевна Сеничева

никогда, когда, может быть, однажды
полетят снежинки обратно в небо,
я кораблик вылепила бумажный,
белый парус и белое море снега

уплывай, плыви, за кормой — свобода,
потеряю мачту твою из виду,
не завидуй баржам и пароходам,
никому, пожалуйста, не завидуй

океан небесный, бушуют тучи,
если ты захочешь, то возвращайся,
на борту мой адрес, но будет лучше,
если ты бумажное встретишь счастье




© Анна Алексеевна Сеничева

Иди на север, но чувствуй спиною юг. Большое Солнце, запрятанное в фонарик, живым теплом отодвинет полярный круг. Иди на север - Стокгольм, Копенгаген, Рейкьявик. Норвежский полдень угрюм и ерошит плащ, за двадцать крон не купить ни шарфа, ни грога, и, подавая монету нищему, глаз не прячь - ты можешь встретить в его лице выраженье Бога.

Пусть будет трудной и бесконечной твоя дорога.

Смотри, как ночь обнимает седой ледник, горят гирлянды на выбритых стужей крышах. Запрячь побелевшие скулы под воротник и не кричи на Атлантику - волны тебя не слышат.
Ищи паром до Джакарты, забейся в трюм, не наступай на изгибы скрипучих досок. Мазутный воздух и ржавый моторный шум тебя спасут от снующих вокруг матросов.
О приближении юга услышишь от альбатроса.

Песчаной пудрой осыпан индийский берег, по барабанам этнический танец стучат лучи, но на сетчатке твоей навсегда зашифрован север, и ты один хранишь от него ключи...

Теперь ты знаешь, о чём этот мир молчит.




© Анна Алексеевна Сеничева