Буддийская философия восприняла многие аспекты предшествующих древнеарийских представлений о нагах. Считается, что сам царевич Шакьямуни в своих прошлых перерождениях, до того как стать Буддой, несколько раз становился нагом. Теснейшим образом с нагами связана проповедническая деятельность другого буддийского апостола, основателя махаяны и «второго Будды» — Нагарджуны, чья жизнь относится не ранее чем ко II веку и не позже чем к IV веку новой эры (точных данных не сохранилось). Согласно буддийской традиции, Нагарджуна сначала жил в Индии, затем ушел в Гималаи. Он не только воспринял свою божественную мудрость от нагов, но и получил от них один из главных священных текстов буддийского канона — Алмазную сутру («Праджняпарамиту»),которую дал на хранение нагам сам Будда.

«Змеиная подноготная» явственно прослеживается и у Нагарджуны. В соответствии с иконописной традицией он изображается с нимбом, состоящим из змей. Да и само имя буддийского пророка — Нагарджуна — означает «Змея-Дерево». Расшифровка этимологии данного понятия породила обширную научную литературу^{69}. Однако нас в первую очередь интересуют параллели и совпадения с бажовской мифологией. А она несомненна, о чем свидетельствует даже каноническая агиография (житие) основателя махаяны. Так, в древнетибетском трактате «Жизнь Нагарджуны» рассказывается, как во время проповеди буддийского мудреца два мальчика, слушавшие его, вдруг исчезли под землей. «Они были нагами, — говорится в тибетском первоисточнике, — и обо всем поведали своему царю, а тот пригласил учителя. Последний принял приглашение и стал проповедовать там»^{70}. Наги умоляли его остаться под землей, но пророк предпочел вернуться на землю. Именно с той поры он и получил прозвание — Нагарджуна.

Как бы сие ни показалось странным, но данный эпизод схематически совпадает с сюжетом бажовского сказа «Две ящерки», где также два пресмыкающихся-оборотня заманивают в Подземное царство героя по имени Андрюха и по прозвищу Соленый (его высекли за строптивость, а раны посыпали солью):

«Те две ящерки тут же бегают. Одна ткнула головенкой в том же месте, какое Андрюха сперва задевал, камень и качнулся. По всей стороне щель прошла. Ящерка туда юркнула, и щели не стало. Другая ящерка пробежала до конца камня да тут и притаилась, сторожит будто, а сама на Андрюху поглядывает:

— Тут, дескать, выйдет. Некуда больше.

Подождал маленько Андрюха, — опять по низу камня чутешная щелка прошла, потом раздаваться стала. В другом-то конце из-под камня ящерка головенку высунула, оглядывается, где та — другая-то, а та прижалась, не шевелится. Выскочила ящерка, другая, и скок ей на хребетик — поймала, дескать! — и глазенками блестит, радуется. Потом обе убежали. Только их и видели. Как показали Андрюхе, в котором месте заходить, в котором выходить.

Оглядел еще раз камень. Целехонек он, даже званья нет, чтоб где тут трещинка была.

“Ну-ко, — думает, — попытаю еще раз”.

Уперся опять в том же месте в камень, он и повалился на Андрюху. Только Андрюха на это безо внимания — вниз глядит. Там лестница открылась, и хорошо, слышь-ко, улаженная, как вот в новом барском доме. Ступил Андрюха на первую ступеньку, а обе ящерки шмыг вперед, как дорогу показывают. Спустился еще ступеньки на две, а сам всё за камень держится, думает:

“Отпущусь — закроет меня. Как тогда в потемках-то?”

Стоит, и обе ящерки остановились, на него смотрят, будто ждут. Тут Андрюха и смекнул:

“Видно, Хозяйка горы смелость мою пытает. Это, говорят, у ней первое дело”.

Ну, тут он и решился. Смело пошел, и как голова ниже щели пришлась, опустился рукой от камня. Закрылся камень, а внизу как солнышко взошло — всё до капельки видно стало.

Глядит Андрюха, а перед ним двери створные каменные, все узорами изукрашенные, а вправо-то однополотная дверочка. Ящерки к ней подошли — в это, дескать, место. Андрюха отворил дверку, а там — баня. Честь-честью устроена, только всё каменное. Полок там, колода, ковшик и протча. Один веничек березовый. И жарко страсть — уши береги. Андрюха обрадовался. Хотел первым делом ремки свои выжарить над каменкой. Только снял их — они куда-то и пропали, как не было. Оглянулся, а по лавкам рубахи новые разложены и одежи на спицах сколь хошь навешено. Всякая одежа: барская, купецкая, рабочая. Тут Андрюха и думать не стал, залез на полок и отвел душеньку — весь веник измочалил. Выпарился лучше нельзя, сел — отдышался. Оделся потом по-рабочему, как ему привычно. Вышел из баньки, а ящерки его у большой двери ждут.

Отворил он — что такое? Палата перед ним, каких он и во сне не видал. Стены-то все каменным узором изукрашены, а посередке стол. Всякой еды и питья на нем наставлено. Ну, Андрюха уж давно проголодался. Раздумывать не стал, за стол сел. Еда обыкновенная, питье не разберешь. На то походит, какое он из туесочка-то пил. Сильное питье, а не хмелит».^{71}

Безусловно, бажовский миф изобилует подробностями, коих нет в тибетском житии Нагарджуны. Но по существу сходства больше, нежели различий. Две змееподобные твари — ящерки, Подземный дворец и полное изобилие — чем не райская жизнь? Властвует вот только здесь женщина — Хозяйка Медной горы. Она под конец и является Андрюхе Соленому. И дорогу ему к свету белому указывает. И одно непременное условие выдвигает — чтобы назад не оглядывался. Помнится точно такое же требование выставил Орфею Аид (Гадес).

Как видим, сакральное перевоплощение и перерождение, закрепившиеся в ведийском и буддийском культах, явственно и недвусмысленно прослеживается в мировом фольклоре — особенно в волшебных сказках и эпических сказаниях. При этом сюжеты подчас имеют поразительное сходство и бытуют у народов, географически разделенных колоссальными расстояниями и труднопреодолимыми маршрутами. Тем не менее повсюду обнаруживаются одни и те же сюжеты. За примерами далеко ходить не надо. Каждому русскому читателю хорошо известна сказка про Царевну-лягушку, пересказывать которую нет никакой надобности. Но ведь аналогичный сюжет встречается и в других регионах земли, у народов на первый взгляд совершенно не связанных культурной и тем более языковой общностью. Так, в бирманской сказке (страна в Юго-Восточной Азии Бирма в настоящее время называется Мьянма) «Принцесса-лягушка» сюжет практически (хотя и схематично) тот же самый, что и в русской сказке: царский сын женится на лягушке, оборачивающейся прекрасной девушкой, и однажды сжигает в огне ее кожу^{72}. Точно так же и в тибетской сказке о Царевиче-лягушке; вариант — о Царевиче-змее^{73} или просто прекрасном юноше в образе змея в одной из вьетнамских сказок^{74} или юноше-уже из поэтической литовской сказки «Эгле — королева ужей». Разница только в половой принадлежности главного героя, что объясняется более древними (матриархальными) корнями русской и бирманской сказок и более поздними (патриархальными) — тибетской, вьетнамской, литовской. А так — почти всё «один к одному»: и лягушачья (змеиная) кожа, которую сжигают, и демонстрация чудесных способностей, и завистливые сестры, и т. д, и т. п. Но и это еще не все. Похожую сказку можно услышать и на Фиджи — одном из островов Океании. Здесь действует всё тот же змей, который тайком сбрасывает с себя заколдованную кожу и превращается в прекрасного юношу — сына вождя (по-нашему — в принца или царевича), а его жена бросает волшебную шкуру в огонь^{75}. (Не стану повторяться о том, что действуют в русской, бирманской, тибетской и фиджийской сказках типичные бажовские герои.)

Аналогичный сказочный сюжет бытует и у приамурских нанайцев. В одном из вариантов муж с женой, у которых до самой старости не было детей, обратились к повелителю духов и вымолили сына. Но тот оказался Лягушкой. Вскоре в доме появился достаток: мясо, рыба, пушнина. Родители проследили за сыном и увидели, как он сбрасывает лягушечью кожу и превращается в доброго молодца, ходит на охоту, рыбачит, приносит добычу. И решили старики уничтожить лягушечью кожу. Так и сделали. А их сын-лягушонок не смог жить без своей кожи и улетел на небо. Правда еще в человеческом облике он успел жениться, и его жена-красавица осталась старикам в утешение. По поверьям амурских аборигенов, лягушка — животное, обозначающее границу между Средним (земным) и Нижним (подземным) мирами или же кору Мирового Древа. Согласно представлениям нанайцев, кора Мирового Древа — это множество лягушек, жаб, ящериц, змей и черепах.

С матриархальностью всё понятно. По народным поверьям, из-за сходства лягушачьих лап с человеческой ладонью считалось, что лягушка в прошлом вообще была человеком и, естественно, — женщиной. В начале XX века в костромской глухомани была записана легенда (известная и в других краях), согласно которой лягушки — это детки Адама и Евы, которые в раю «наделали много детей», но испугались сказать об этом Богу. Ему было показано лишь «малое количество», а об остальных умолчали. «Эти-то скрытые перед Богом дети и обратились в лягушек»^{76}. Поразительное совпадение: практически такое же поверье (только без Адама и Евы) распространено на юге Африканского континента среди бушменов, у коих существует миф о Вихревом боге, который отомстил одной девушке и всем людям за нарушение сакрального запрета:

«<…> А девушку, по вине которой это случилось, вихрь унес первой. Она попала в воду и превратилась в лягушку. Вслед за ней вихрь подхватил ее матерей, которые собирали коренья, он унес их в воду, и они тоже превратились в лягушек. Затем вихрь подхватил ее отца, который охотился там, и унес его к источнику, он также превратился в лягушку. И вот все они превратились в лягушек. И все их вещи: стрелы отца, тростниковые циновки, из которых сделаны хижины, — все оказалось в воде, так как люди стали лягушками. Они теперь растут у воды, это вещи первых людей, которые жили здесь до нас».^{77}

Отсюда же — непременное использование лягушки (в основном — разных ее частей) в любовной магии — при изготовлении различных снадобий, привораживающих объект вожделения или, наоборот, отваживающего соперника (соперницу). В Ярославской губернии в прошлом был документально зафиксирован обычай: по совету знающих людей старые девы, засидевшиеся в невестах, чтобы поскорее выйти замуж, должны были на болоте поймать лягушку и, приседая, прикоснуться к ней обнаженными гениталиями.

Такой странный и непонятный с точки зрения современного человека обычай объясняется достаточно просто: в древности лягушка символизировала женскую матку. Отсюда ее разнообразные (хотя и очень упрощенные и стилизованные) изображения в виде вышивок на женской одежде и предметах домашнего обихода. Отождествление в народе лягушки (жабы) с маткой этнографы фиксировали еще совсем недавно. Так, в Баварии крестьяне были убеждены, что матка в виде жабы может вылезти у больной женщины во время сна прямо изо рта, чтобы выкупаться: если жаба вернется — болезнь продолжается, если нет — больная выздоравливает (а потому рот во время сна полагается держать закрытым). Немцы и балканские словенцы представляли женскую матку в виде лягушки; изготовлялась она в форме восковых и даже железных фигурок, которые приносились в храм для излечения от бесплодия. Данный обычай, вне всякого сомнения, имеет глубокие индоевропейские корни: точно так же действовали арийские женщины и в эпоху нерасчлененной этнолингвистической общности.

Вместе с тем лягушка (жаба) однозначно связывалась с сакральными космопланетарными силами. Так, в одной литовской сказке рассказывается об огромной жабе, непрерывно выпускающей изо рта золотую кудель. Герой известной русской сказки перескакивает, сидя на спине гигантской лягушки, Огненную реку, протекающую в Подземном царстве. В космогоническом мифе австралийских аборигенов повествуется о гигантской лягушке, выпившей в один прекрасный день всю воду на континенте. Дабы заставить лягушку открыть рот, предотвратив тем самым опустошающую засуху и неминуемую смерть, животные и птицы (а согласно воззрениям австралийцев, они же одновременно являлись «скрытыми» людьми) решили рассмешить лягушку (исток басни про Ворону и Лисицу). После ряда комических ситуаций (например, змея проглотила дикобраза, а его огромные иглы изнутри пронзили змеиное тело и стали торчать во все стороны) лягушка, у которой начисто отсутствовало чувство юмора, в конце концов отреагировала на акробатические выкрутасы угря. Она «…открыла сонные глаза, ее большое тело дрогнуло, лицо смягчилось и, наконец, она разразилась смехом, который прозвучал, как раскат грома. Вода хлынула из ее рта и залила всю страну. Только вершины самых высоких гор виднелись над водой, как острова в море. Утонуло множество людей и животных»^{78}. Так в австралийских мифах описывается Всемирный потоп.

На Русском Севере лягушка почиталась как домашняя покровительница. Одновременно лягушка считалась хозяйкой дождя, откуда дожившее до наших дней поверье: если убить лягушку или жабу, непременно пойдет дождь. В северорусском народном мировоззрении существовало стойкое убеждение, что в лягушек превратились люди, утонувшие во время Всемирного потопа. Такие легенды, в частности, были записаны фольклористами в Архангельской и Вологодской областях. Известный карельский археолог и этнограф Анатолий Павлович Журавлев открыл и описал древнее языческое святилище у деревни Пегрема (что на берегу Онежского озера), культовую основу которого представляет гигантская каменная лягушка, вытесанная из полутораметрового валуна, окруженного сорока девятью плитами. Что касается патриархальной подоплеки тибетской сказки, то, скорее всего, это — результат позднейшей трансформации шкалы ценностей и предпочтений, утвердившихся после миграции прапредков тибетцев в места их нынешнего расселения.

В совершенно другом регионе России — в Томской области, в низовьях реки Нюрольки, фактически на границе самого большого в мире Васюганского болота — находится аналогичное древнее святилище Саваркыла («Лягушачье»), принадлежащее хантам.Когда-то здесь хантыйские девушки выбирали себе мужей и приносили всем женским миром жертвы царице-лягушке, воплощавшей не только женскую сущность и детородную способность, но также и женское начало как первооснову Вселенной. Всё это вместе взятое свидетельствует о глубоких матриархальных корнях образа лягушки, дожившего до наших дней в сказочном и мифологическом обличье.^{79}

Но и у современных хантов лягушка продолжает считаться священным и почитаемым существом: ее нельзя убивать или мучить, ей приписывается магическое свойство привораживать возлюбленного или возлюбленную. Лягушка в виде стилизованного орнамента вышивалась на женской одежде, ее изображения хранились в особой берестяной коробке или сундучке, она считалась духом-охранителем во время родов, а после благополучного появления на свет ребенка ей приносились дары и жертвы. Вообще же, по мнению многих специалистов-этнографов, в мифологии хантов архаичный образ лягушки сливается с первобожеством хантыйского пантеона — праматерью Калтась, женой верховного небесного божества Торума и божественным олицетворением Матери Земли.

О чем же всё вышесказанное свидетельствует? Во-первых, о былой социокультурной и этнолингвистической общности тибетских и индоевропейских (в данном случае — русского) народов. Во-вторых, о доминировании в те далекие предысторические времена понятия оборотничества, которое впоследствии трансформировалось в религиозное учение — египетское переселение душ^{80}, ведийское перевоплощение (аватары), буддийское перерождение и т. п. Происхождение подобных воззрений вполне поддается научной расшифровке. Представляется, что в основе понятия оборотничества лежат былые тотемные отношения, когда люди идентифицировали себя не по национальной или этнической, а по тотемической принадлежности. Переход из одного тотемного объединения в другое трактовался, к примеру, как превращение одного животного в другое или же превращение птицы в человека, человека в камень и т. п.

Необходимость же перехода из одного тотема в другой диктовалась запретом кровосмесительства, то есть невозможностью вступления в брак между мужчинами и женщинами из одного тотема. В свою очередь, естественный и регулярный обмен женихами и невестами истолковывался, как тотемное оборотничество. Со временем бытовавшие повсюду традиции оформлялись и закреплялись в виде фольклорных мифологем. Именно об этом свидетельствуют все до боли знакомые сюжетные повороты типа — «ударился о землю и обернулся: соколом, волком, туром, горностаем, щукой или муравьем». Конкретное животное здесь отнюдь не обозначает живую птицу, зверя, рыбу, насекомое — речь может идти и о родовом тотеме. Особенно широко были распространены, вплоть до недавнего времени, суеверия о превращениях людей в волков, по-славянски — в волкодлаков (или волколаков). В мировоззрении древних оборотничество представлялось как вполне заурядный акт. Звериную или птичью шкуру можно было надеть, снять и даже передать другому как обычную одежду. Например древнейшая «Сага о Вёльсунгах» совершенно буднично рассказывает про то, каквалькирия надевает воронье платье (в других случаях это лебединый наряд) и летит к конунгу, дабы уронить ему на колени волшебное яблоко, от коего королева затяжелела и после мучительной беременности родила сына (его пришлось вырезать мечом из чрева матери).

Чем, например, отличаются классические буддийские представления о перевоплощении и перерождении от нижеследующего пассажа из все той же «Саги о Вёльсунгах»:

«<…> Синфьётли отвечает:

— Верно, ты запамятовал, как был ты вёльвою на Варинсейе и говорил, что хочешь замуж, и сманивал меня на это дело, чтоб я был тебе мужем; а затем был ты валькирией в Асгарде, и чуть было все там не передрались из-за тебя; а я породил с тобою девять волков на Ланганесе, и всем им я был отцом.

Гранмар отвечает:

— Здоров ты врать! Мне же сдается, что ничьим отцом ты не мог быть с тех пор, как оскопили тебя дочки ётуна на Торснесе; ты — пасынок Сиггейра-конунга, и валялся ты в лесах с волками; и сотворил ты все злодеяния сразу, братьев своих убил и стяжал дурную славу.

Синфьётли отвечает:

— А помнишь ли, как был ты кобылой у жеребца Грани, и скакал я на тебе во весь опор по Браваллу. Был ты затем козопасом у Гольниётуна <…>».^{81}

Здесь на протяжении четырнадцати строк процитированного диалога-перепалки викинга Синфьётли с конунгом Гранмаром вспоминаются несколько превращений, якобы имевших место в реальной жизни (включая превращения мужчин в женщин и обратно). Приведенные мифологические метаморфозы живо напоминают также многократно проанализированные в этнографической и религиоведческой литературе метаморфозы впадающего в транс шамана, отправляющегося в «путешествия» по сакральным мирам. При этом он может становиться зверем или птицей — преимущественно тотемными. Аналогичные магические превращения древнегерманского бога Одина описывает, к примеру, Снорри Стурлусон в своей знаменитейшей «Саге об Инглингах»:

«Один мог менять свое обличье. Тогда его тело лежало, как будто он спал или умер, а в это время он был птицей или зверем, рыбой или змеей и в одно мгновение переноситься в далекие страны по своим делам или делам других людей. (Сказанное мало чем отличается от обычной шаманской практики. В свете бажовской проблематики обращаю внимание также на превращения Одина в змей. — В.Д.). Он мог также словом потушить огонь, или утишить море, или повернуть ветер в любую сторону, если хотел, и у него был корабль — он назывался Скидбландир, на котором он переплывал через большие моря и который можно было свернуть, как платок. Один брал с собой голову Мимира, и она рассказывала ему многие вести из других миров, а иногда он вызывал мертвецов из земли или сидел под повешенным. Поэтому его называли владыкой мертвецов или владыкой повешенных. <…>»^{82}

В далеком прошлом подобные превращения занимали важное место в жизни древних перволюдей. В настоящее время они практически сошли на нет. Однако сие вовсе не означает, что их вообще не стало. Нелишне напомнить, что здесь описан чисто ноосферный эффект. Во всех подобных случаях речь не идет о физическом перемещении тела человека. Живое или мертвое, оно остается на месте. «Путешествует» только душа или сознание, «растворяющиеся» на какое-то время в энергоинформационном поле и черпающие из ноосферы информацию, доступную только в критических состояниях.

«Потусторонний мир» в многоразличных своих проявлениях подает сигналы или дает о себе знать самыми разнообразными способами. Так, есть все основания полагать, что подавляющее большинство (не все!) УФО-феноменов (неопознанных летающих объектов) принадлежат не космическим пришельцам, а параллельному антимиру нашей собственной планеты, ее биосферы и околоземного космического пространства. Аналогичным образом обстоит дело и с таким «сверхъестественным» феноменом как полтергейст и с теми паранормальными явлениями, которые практически во всех первобытных культурах (да и в развитых тоже) получили собирательное название — духов, невидимых для обычного глаза запредельных феноменов. Однако при определенных условиях люди способны вступать с ними в непосредственный контакт, влекущий за собой положительный или отрицательный эффект. Не является ли знаменитая Шамбала как раз одним из сакральных центров концентрации Универсального Знания, которым владеют разумные структуры («духи») параллельного мира? И сколько подобных шамбал разбросано и сокрыто по всему миру?

Сказанное в значительной мере распространяется и на человеческую душу (психею) — энергетическую структуру более локального порядка (то есть привязанную к конкретному индивиду), но подчиняющуюся таким же объективным закономерностям, какие были кратко очерчены выше. После смерти человека такая энергетическая структура (душа) покидает тело, некоторое время (9 дней) пребывает вблизи него, продолжая жить полусамостоятельной жизнью, а спустя 40 дней сливается с общим энергоинформационным полем Вселенной.

Во время экстатических актов человек напрямую общается с ноосферой. Оккультные способности ясновидения, прорицания, пророчества и т. п. также объясняются контактами с энергоинформационным полем Вселенной. Сей дар обретают немногие избранные, пережив, как правило, некоторую экстремальную ситуацию. Об этом свидетельствуют, к примеру, многие шаманы. Шаман ? всегда личность необычная и незаурядная. Как говорится, каждый желающий им стать не может. Нужен особый дар, он либо дается от рождения, а потом закрепляется и наращивается путем изнурительных тренировок, либо же неожиданно открывается после некоторого потрясения ? чаще всего в результате смертельной болезни, когда человек чувствует себя как бы заново родившимся. У кое-кого при этом одновременно зарождается и сверхъестественный дар шаманства. Типичным в данном плане является свидетельство одного якутского шамана: он почувствовал в себе колдовскую силу после удара молнии. Вообще-то в подавляющем числе случаев при прямом попадании молния человека убивает насмерть. Однако якутский шаман, о котором идет речь, не только выжил, но и приобрел сверхъестественные способности: например, придя в себя, стал, по его собственному выражению, видеть на расстоянии в тридцать верст.

Аналогичным образом описывают свой дар ясновидения и эскимосские шаманы. Они рассказывают о таинственном свете, который внезапно ощущают в теле, внутри головы, в самой сердцевине мозга, — какой-то светоносный огонь, дающий способность видеть во тьме как в прямом смысле, так и в переносном. Ибо, обретя сверхъестественный дар, шаман может даже с закрытыми глазами видеть в потемках, предсказывать события будущего и тайны других людей. Когда эскимосский шаман описывает происходящее далеко от места камлания, он как бы поднимается ввысь и видит далеко перед собой, даже сквозь горы, становящиеся как бы прозрачными. В действительности же ничего необъяснимого в ясновидении нет — конечно, если не пытаться осмыслить его с позиций законов линейной оптики или электродинамики. Просто шаман приобрел способность непосредственно соединяться с ноосферой и через нее получать необходимую информацию.

http://www.libma.ru/istorija/uralskaja_giperboreja/p3.php