Из сна не вырвать ни куска, ни строчки.
Из жизни и секунды не убрать.
Всё будет так как и должно быть -  
Кому-то жить, кому-то умирать.

Ненужных красок не придумала природа,
Мазков ненужных в этот мире нет.
Художник жизни всё рисует чётко –
Кому-то  мрак, кому-то свет.

Ненужных дней потраченных напрасно,
В себе не держит этот век.
И дарит каждому лишь то что надо –
Кому-то вечность, а кому-то смерть…

 

(As Ferrys Nikn)

 

Я переживу их, всех. Причём вместе взятых. Журавлями , они улетят по одному, далеко и безвозвратно… Так всегда было. В метро и по мокрым осенним улицам они идут не спеша, словно это их время не движется, словно это  они всё успеют, словно это у них впереди вечность.  Снег, каждый год однотонный, потом будет укрывать их  богатые надгробные плиты, их вместимые склепы, своей беспечностью напоминая их былую неторопливость. Они все уйдут запомнив меня иным, не настоящим, не найдя во мне причину моей к ним привязанности, не оправдав мои странности, не поняв до конца. Они уйдут, так меня и не узнав. Так всегда было…

[As Ferrys Nikn (Три неба. Часть 3)]

...мысли которые читали по слогам....

Я кажется знаю, то единственное что будет стегать нас в последний час. Я понял что будет тянуть нас на дно, когда придёт время всплывать не жалея силы. Я знаю, кто будет общипывать наши крылья за минуту до взлёта. Это те, кого мы забыли, кого предали забвению. И уже неважно будет, случайно ли мы их покинули, или они этого заслужили. Уже никто не посмотрит за какие шипы и изъяны мы оставили их барахтаться и тонуть в океанах их собственной тьмы, зависти и приземленной судьбы на голых камнях, одних. Это будет наш единственный неискуплённый грех. За то что идя по воде мы отпустили их. И они упали на морское дно, потеряв последний солнечный свет в житейском и обыденном чёрном илистом песке, в их жизни без эмоций и перемен. В самый последний час нас осудят за тех от кого мы отказались, словно родители от непослушных детей…

А что, если этот день станет самым обыденным из всех что до него приходили? Что если Декабрьское солнце как всегда поднимется на востоке, осветив город? Что если это будет самая тихая и безразличная суббота из всех праздных суббот? Все будут спать до полудня, и пустые улицы будет обхаживать ветер наполненный парами бензина, запахом сгоревшей бумаги. Люди ближе к обеду вылезут из тёплых постелей, и в квартирах запоют голоса телепередач. Что если в этот день мы как всегда выйдем из дома, и холодный зимний ветер как всегда растреплет чёлку у самого выхода из подъезда? Небо будет обыденно голубым, и вороны – наследники зимы будут каркать о чём-то своём, по-вороньи важном. Что если мы соберёмся и будем до самых звёзд ждать чего-то, оббивая взглядом горизонт? Что если ожидание наше затянется до самой ночи? Толстая, отъёвшая своё за долгую вечность часовая стрелка жирным шагом перевалит за полночь. Что если на электронном календаре вспыхнет двадцать четвёртое и ничто не произойдёт? Что мы будем делать тогда? Встать и пойти? Зайти в дом и плавно вдавить кнопку лифта? В лифтовой кабине посмотреть в зеркало, что весит там? Поправить причёску, может даже причесаться? Пока лифт взлетает до двенадцатого этажа, я успею опрятно смахнуть пыль с правого рукава, подтянуть шарф и надеть посильнее перчатки. Двери откроются и выйдя я распахну дверь общего балкона. Там наверху будет виден весь ночной город. Обхвачу перила руками, расправил плечи. Вздохну как можно сильнее. И птицей белой и беспечной… продолжу жить. В этом обыденном мире, пройдя все круги и овалы, открыв все тайники. Просто останусь. Под этим обыденно голубым небом, кем-то обыденно иным… уже непобедимым….

Безразличие порождает зло. Самое глубокое и незаметное. Зло, которое как очковая кобра прогрызает стенки яйца и выползает на свет. Оно питается падалью под камнями, незаметно отращивая свой хвост. Это зло не видно когда на него падает дневной свет, неуловимо во тьме. Оно медленно разрастается сорняком, виноградным плющом ползёт по стене. Ты спал, ещё юным и наивным, в своей детской постели а оно заползло в твоё сердце, через открытый рот. И вот ты уже примеряешь чужую шкуру, воруешь чужой образ чтобы маскироваться среди пасущихся коз, чтобы пожрать их плоть подобно волку в овечьей шкуре. Вот твой первый шаг, ты стал претворяться оперённым. Зло всегда прячется, чтобы выживать, нападая со спины. А может мне это даже нравится! Может я жду того дня, когда твоей собачьей злобности, твоей садистической манере жить, твоим убийствам света и задуванием чужих жизней-свечей будут посвящены все мои посты. Может я жду часа когда ты поднимешь свои чёрные глаза на небо, может я жду когда ты неуклюже и нелепо наступишь ногой на мир, чтобы в этот час пригвоздить тебя к земле.

От чистого сердца Твоей заражающейся тьме...

Капает за окошком растаявший снег. Словно пульс. Правда, истинная правда – стук за окном диктует ритмы его сердцу. Он лежит на диване, слегка бледен и одинок. Кисть руки, украшенная серебряным кольцом, сжимает переплёт книги. Грустный Лорд запрокинул голову и его глаза судорожно бродят по книжным строчкам, разбиваются об книжные рифмы/рифы. Сквозняки кружатся над ним, словно соколы, ворвавшиеся в его дом через открытую форточку. Холодные воры, воры тепла. Грустный Лорд потирает в ознобе свои плечи, молод, но так стар в своих внутренних рассуждениях. На его столе стынет пахучий чай, и тишина лежит с ним рядом, обнимает его за талию, следит за ним. Грустный Лорд очень устал, и сейчас просто отдыхает. На полу бумага вся испачкана его рисунками, на его пальцах чёрные следы от ласки карандаша. В его зарисовках застыла война, застыли моменты счастья, кто-то падает из окна, кто-то гладит собаку, кто-то совсем один лежит на диване с книгой в руках. В его рисунках он сам. Грустный Лорд дышит тихо, и чёрная рубашка совсем незаметно колышется на его груди. Грустный Лорд полюбил грустить. Стены стонут от тяжести картин. Скоро он уснет, пожелав самому себе добрых снов. Грустный Лорд видит странные сны, чуть страннее чем его жизнь, чуть добрее. Грустный Лорд слышит, как течёт талый снег, представляя что это дождь, представляя что зимы нет. Перед сном он как юный гот задует свечи. Грустный Лорд знает как красиво на небе горят его сёстры/звёзды. Он там плавал. Грустный Лорд знает как взращивать вереск надежды. Знает как склеивать битое сердце, как ловить листья с умерших деревьев, и снимать с них белых котов. Но это завтра, а сейчас он устал, ему нужен крепкий сон. Грустный Лорд пишет посты, когда ему некому рассказать свои мечты, свои мысли, свои победы и ошибки. Пошептаться о величие света и злорадности теней. Побеседовать о самом себе…

На завтрак грёзы из неостывшего золота, а к обеду похмелье, от несбывшихся желаний. Наше «завтра» неожиданно закипело, извергаясь пряными ароматами, оттенками страха, тревог съедающих всю смелость. Но мы же сильные, мы прыгнем в этот кипяток и сваримся до костей, мы станем самым изысканным блюдом на столе в завтрашний день. Среди пряностей очередных бессонных ночей, среди соуса из неоправданных переживаний, взрослых и дурманящих страстей, среди предательств и прочих теней мы станем апофеозом бала. Израненные вилками и зубцами серебряных ножей. Будем шептать в своей кисло-сладкой похлёбке, что скоро всё кончится, что гурманы утолят нами голод и побредут спать. «Завтра» - как котёл с солёной водой, разогретой для приготовления бульона. Но мы же сильные, мы будем вариться им всем назло, пока не вырвемся, пока не пробьёмся на волю…

Да всё хорошо, всё великолепно.
Руки держат щит, а ноги равновесие.
В кармане ещё достаточно батареек, чтобы горело солнце.
Ещё хватит песен и стихов, чтобы скрасить чужое одиночество.
И грима ещё на роли четыре а может и больше.
А скоро конец, и мы отдохнём от Московских пробок.
И нас перестанут будить телефоны, стонами песен вышедших из моды.
Мы наконец-то будем свободны.
А пока готов ловить каждого, кто уподобился осеннему листу.
Кто падает в свою Сентябрьскую пропасть.
И я совсем перестану спать ночью.
Небо красивее полуночной дрёмы.
Вспыхивают неравномерно в небе звёзды.
А циферблат остановился на пол второго.
Просто в этом идеальном механизме не хватило места маленькой шестерёнке.
Совсем разучился любить.
Забыл что это такое.
Серьёзно...
Безповоротно…
жаль…
но уже поздно...

Всё так просто было когда-то. Просто и неправильно. Было много лжи, но она была такой лёгкой. Мы ещё не умели судить, не умели наказывать. Всё так просто было когда-то, всё было неопрятно. Мы ещё не умели смотреть, а потому как слепые дети ощупывали поступью мир, сбивая случайно книги с полок, разбивая стёкла витрин, обрезаясь и плача. Тогда ещё нас не замечали, не принимали всерьёз, не воздавали за наши поступки высокомерные небожители. И потому ничтожные, злые и алчные вырывались вперёд, а герои и просто крылатые волоклись придавленные грузом к земле. Всё было так просто тогда-то, когда всходил первый рассвет, когда первый дождь намочил нас по дороге домой, и первый раз мы увидели как прекрасен мир, когда радуга отражается в зеркале луж, в окнах чужих квартир. Мы тогда ещё не замечали тени, мы тогда ещё не знали, из чего она состоит. И потому в рисунках были только цветные карандаши, друзья были идеальные и навек, а докуренные бычки сигарет, летящие с верхних этажей, казались упавшими звёздами, которыми мы и мерили весь этот свет. Всё так просто было когда-то. Просто и фальшиво. Мы ещё ни разу не обожглись, и потому верили в свою неуязвимость. У нас ещё не умерла любимая кошка, и потому мы ещё не знали про смерть. Не замечали перемен, и мир казался статичным и ровным, ничем не беспокоящим, не создающим проблем. Всё так просто было когда-то, когда мы ещё не умели отвечать на вопросы, не умели прощать, не умели летать, не умели разглядывать души людей…

Ангелы, крылатые дети, оперённые взрослые. Светлые тени в метро, на конвейере эскалатора. Ангелы, которые заставляют жить, потому что их поступки дарят счастье, потому что их слова похожи на шёпот неба, потому что они поймут и утешат. Ты же знаешь как важно порой, чтобы кто-то рядом напомнил, что ты сильный и не ведаешь слабости. Что каждый кто в зависти ворует у тебя счастье, не достоин твоей злобы и стяжательства. Ангелы, которые сами не знают что они ангелы. Но там где проходят, тает снег и распускаются янтарные тюльпаны, и там где смеются исцеляются все душевные раны у слышащих их смех. Ангелы, чьи песни укрепляют самых крепких, потому что так близко к небу, потому что тоже доверяют свету, потому что так же родились крылатыми.

Губ исцелованных да рук согретых дефицит. Зима – раут томный, где нет музыки. Где нервно курят сигареты, побелевшие от холода гости, стоя на безликих остановках автобуса. Где истомина радости перекликается с ледяным кайфом злости, на снег, на холод, запускающий свою мерзко-бледную ладонь в ворот пальто, похотливо, без комплексов. Нежных объятий и скромного шёпота дефицит. Шуршат газетами граждане в метро, перелистывая день, сгибая пополам, размахивая тухлыми заголовками. Слава, что светит солнце, слава, что в душе светло. Смех весь день, улыбки не скромные, душевные. А как только становится темно, снова почти что слёзы, мысли о грядущем, жалость и сочувствие. Слава, что у меня всё хорошо. Слава, что сегодня день без боли. Пальцев чужих, но до неволи знакомых, скользящих по коже дефицит. Работа, дела, заботы – так близко к земле что даже веет от них каким-то песком, асфальтовой помесью. И то хорошо, больше детского смеха, больше детских голосов, каждый день. Медленно, словно совсем зазнавшаяся кошка, ползёт потихоньку момент перемен. Чую как чуют нектар осы, чую как самый чуткий пёс. Дурман перемен, долгожданных и не очень, страшных и смешных. А пока дефицит воли, дефицит самых сокровенных сил, дефицит общения с такими же сумасшедшими и свободными, дефицит понимания, прикосновений раскалённых но желанных дефицит…

"Без музыки жизнь была бы ошибкой." Фридрих Ницше

Когда ещё на улице не закричали люди, и не взвыли сирены, когда ещё город только открывал глаза, чтобы оглядеться и понять, я уже знал что произошло. Непривычный туман, накрывший бешеный центр, вой псов, и безутешное карканье сотен тысяч ворон в небе. Я распрямил плечи, я поднял лицо чуть выше, чем поднимал его обычно. Я пошёл. Грациозно и без сомнений, походкой важного ворона, перешагивая чужие пакеты и вещи, обходя людей ползающих на четвереньках, траурно но уверенно. Под моими ногами трещали стёкла, шуршала крупная галька. Я шёл по улицам, по шоссе ещё вчера прибитого оживлённым движением машин. Сейчас они одиноко стояли по краям, лежали словно мёртвые звери по середине дороги, а где-то слева остывало на боку громадное тело автобуса. Я шёл и до боли в лёгких вдыхал утренний воздух, чистый и приятный. В голове играла музыка, для большего пафоса, для более сильных эмоций. Я напевал себе что-то из французской оперы, под такт бегущих в панике людей, которых выблёвывал на свет рот подземного перехода. Под такт моих шагов. Мои руки я спрятал в карманы расстёгнутого пальто. Когда ещё никто не осознал, чем закончилась эта ночь, я с неистовой любовью смотрел на восход, на солнце в дыму, всходившее там, где горел горизонт. Кучу вопросов раздавалось из разбитых окон. «Кто здесь?», «Что произошло?», «Что это такое?». Я смеялся, гладя перила у набережных сводов. Я знал эти ответы. Когда ещё никто не унял свой страх. Свою панику, истерику, не перестал кричать о помощи, рыская по земле; я уже стоял на самом высоком здании города, я уже ловил ветер, я уже шептал себе «Наконец-то…».
[As Ferrys Nikn (Евангелие трёх небес)].

Прятать эмоции в подушки, в замки закрытых век. Так надо, таков удел. Эротика одетых чувств, обид и переживаний, которых никто не увидит, о которых никто не узнает. Утро смывает усталость и печаль. И щупает рука ещё в полу-сне запас тепла оставленный на чёрный день. Измученные бременем плечи стягивает ремень оперения. Грим, свет, улыбка на лице, на сцену. На улице тает снег оголяя грязь, на улице ветер колышет голые ветки, птицы обретают небо, на улице много людей. "Люди эти никогда не замечают, как по ночам плачет тот, кто днём идёт по жизни смеясь".

Облетает морозными сутками на стене календарь. Кто ещё хочет научить меня жить, научить чувствовать? Кому ещё не жаль времени? Кому не лень пополнять океан, стаканами и кружками? Застыл и поник в истощении, за окном моим старый вяз. Шепчет, что всё идёт к лучшему, что скоро время пойдёт опять. А оно и не думает. Давит секундами глупыми, бесполезными. И рисунки все об одном, и стихи прямыми строчками. Всё ложится в один переплёт, словно диплом об окончании школы под названием «Жизнь и полёт». Под названием «Объять необъятное». Кто ещё там стучится мне в учителя? Померк, ну и что тут такого? Через день, через два снова вспыхну, главное чтоб не было поздно, главное чтобы не было больше больно, главное чтобы всё это было не зря.

Если мы перестанем любить друг друга. Если мы перестанем смотреть друг другу в глаза. Если мы перестанем улыбаться взлетающим в небо голубям, и Январскому жёлтому солнцу, греющему назло всем ветрам. Если мы перестанем обращать внимание на цветовую гамму безумного заката, если перестанем слышать нежный шелест осенних листьев, журчание весенних вод. Если для нас, укрытых в душных квартирах, потухнет за планками жалюзи солнце. Если мы никогда больше не обнимем друг друга, не подарим тепло. Если наше завтра будет скованно из зависти и печали, из бессмысленного кино, из формул и цифр, из одновалентных желаний и пустых слов. Если мы разучимся петь, возненавидим червонное мерцание свечей, бег облаков. Если крики птиц за окном перестанут радовать нас. Если я никогда больше не увижу людское добро, не услышу смех, и не отдам за это покой и волю. Если наши друзья завтра заснут, превратятся в живые камни, начнут любить гнев и боль, восхвалять войну. Если мы перестанем замечать в друг друге красоту, и верить что каждый способен перевернуть круглый мир, что в каждом живёт маленький бог. Если мы разучимся отдавать, до последних сахарных крох. Если звёзды, солнце, и вереница ночных фонарей перестанут давать свет. Зачем мне тогда просыпаться завтра? Если в завтрашнем дне этого мира уже нет.

«Я был первым из всех , кто крикнул «Знаю!»,
Я был первым, кто промолвил «Верю!»
Я слышал ещё в колыбели рулады звёзд,
Я внимал кричащим кометам.
Я видел, как ласкали друг друга день и ночь,
Юные, и ещё не познавшие вечность.
Я смеялся над глупостями которые шепчет ветер молодой листве,
И подсматривал за тайными танцами кругов на воде.
Я видел за гранью времени, как эфир течёт между пышных небес.
Я подслушивал причину и последствия всех выпущенных улыбок,
Всех рождённых на свете слёз.
Я был самой большой ошибкой этого мира,
Потому что единственный видел его насквозь…»
(As Ferrys Nikn [Мифы серой пустоши])

Иосиф Бродский. Стихотворения и поэмы

Когда теряет равновесие
твое сознание усталое,
когда ступеньки этой лестницы
уходят из под ног,
как палуба,
когда плюет на человечество
твое ночное одиночество, --

ты можешь
размышлять о вечности
и сомневаться в непорочности
идей, гипотез, восприятия
произведения искусства,
и -- кстати -- самого зачатия
Мадонной сына Иисуса.

Но лучше поклоняться данности
с глубокими ее могилами,
которые потом,
за давностью,
покажутся такими милыми.
Да.
Лучше поклоняться данности
с короткими ее дорогами,
которые потом
до странности
покажутся тебе
широкими,
покажутся большими,
пыльными,
усеянными компромиссами,
покажутся большими крыльями,
покажутся большими птицами.

Да. Лучше поклонятся данности
с убогими ее мерилами,
которые потом до крайности,
послужат для тебя перилами
(хотя и не особо чистыми),
удерживающими в равновесии
твои хромающие истины
на этой выщербленной лестнице.

Они пишут о том что было сегодня, и как прекрасно было вчера…
И почему никто не напишет про завтра...