Бяда, бяда, огорчения! |
|
|
Битва за звезды |
|
|
Ни дня без строчки |
- Будь здрав, кум, - поднял чарку Зола.
- Будь здрав, - согласился Корела.
Посуда соприкоснулась, издав печальный звон.
И для печали была причина. Давным-давно Андрей Корела крестил первенца Золы. Но ребенок умер, отец надолго запил, а мать, не выдержав горя, ушла в монастырь.
Когда Емельян протрезвел, оказался у разбитого корыта. Не было семьи, не было ребенка. Остались только узы кумовства, освященные церковью.
|
|
Продолжаем... |
Может, просто так совпало, а, может, юродивый не тем проговорился, но через четыре дня у стен монастыря появились нищие.
Своим видом они напоминали ожившие скелеты: все худые, со впавшими полубезумными глазами. Одеты были в рваное тряпье, вонью от них разило даже через монастырскую стену.
Жалобно просили покушать.
Ошибкой Матушки было то, что она стала раздавать хлеб. Если бы запасы спрятала так, чтоб свои не догадывались, сколько зерна осталось… Если б посылала послушниц по ближним селам и городкам просить подаяния, глядишь бы – обошлось… А так, раздала хлеб, который был совсем не лишним. Накормить удалось всех, но отнюдь не досыта. Повторить подвиг Христа с пятью хлебами не получилось.
Но по окрестностям пошел слух: в женском монастыре хлеба так много, что раздают просящим.
И уже через пару дней возле ворот появились сотни голодных.
- Кипятка им на головы надо, окаянным… - посоветовала монашка-келарша, бабка ушлая.
- Не сметь! - распорядилась игуменья. - Ибо каждый из них – богоносец.
Келарша пожала плечами, но нашла два казана побольше, велела натаскать под них дров да воды.
Матушка же ополовинила порции послушниц и монахинь.
- Будем жить молитвой да постом, станем питаться снытью… Господь нас не оставит…
Но стало ясно: даже если раздать весь хлеб – хватит не всем.
Ворота открывать не решились, со стены спустили корзины наполненные снедью.
Предосторожность оказалась нелишней: вокруг еды нищие тут же подрались. Блеснули ножи: на хлеб упала чья-то кровь. Это не помешало съесть его до крошки.
И что самое досадное, покончив с подаянием – нищие не стали уходить, а расположились недалеко от ворот. Когда стало темнеть, часть все же ушла в брошенную деревню, оставшиеся разожгли костер.
В монастырских кельях той ночью спалось плохо: нищие напоминали о себе стенанием и плачем. Утром они ушли в деревню, оттуда появились выспавшаяся смена, коя по приходу тоже начала рыдать и просить хлеба.
Матушка взошла на стену. Толпа затихла, ожидая подаяния. Но вместо этого услыгшали:
- Хлеба больше нету… Идите с Богом…
Ответом ей был новый стон, громкий, почти звериный:
- Отпирай ворота! Мы проверим!
- Да врет она все! Сами на зерне, поди, сидят! А народ православный от голода дохнет!
- Мы будем молиться за вас, - сообщила матушка голодающим.
- Дай лучше нам пожрать, стерва!
Не говоря более ни слова, игуменья спустилась во двор. Келарьша велела Варьке разжечь под казанами огонь. Настоятельница прошла мимо, приказ не подтвердив, но и не отменив.
- Что будет… Что будет… - бормотала испуганная девчонка.
- А ничего не будет, - успокаивала келарьша послушницу. - Постоят, да пойдут по Руси. А не пойдут – тут и помрут. Морозы посильнее ударят – никого не станет…
|
|
Глад и мор |
Около села текла речка. Делала это спокойно и размеренно, из года в год по одному и тому же руслу со дня в день, из века в век, со дня основания деревни, а то и вовсе со времен сотворения мира.
В ней бабы полоскали белье, купались дети, старики ловили рыбку – иногда большую, но обыкновенно – маленькую и костлявую.
В речке почти каждый год кто-то тонул.
Разумеется, в реке обитали водяные, русалки и прочая нежить. Разумеется также, что никто их не видел. По крайней мере, до первой чарки.
В общем, все как обычно.
Но вот пошли осенью дожди, вода в речке поднялась, затем морозы, затем…
Закончилось все тем, что река поменяла русло. И надо же такому случиться, что потекла прямо через жальник! Из холма, с которого погост начинался, получился остров, поросший крестами могил. Тех, кого похоронили ниже, вода стала вымывать из могил. По реке поплыли гробы, то и дело на берег выносило чьи-то косточки.
В деревне решили: дурная примета. Да только путали они причину со следствием: неприятности начались до того, как река повернула в новое русло.
Дожди и ранний мороз не дали собрать урожай.
Недород случался и раньше. Поэтому весной мужики, пожав плечами, засеяли поля худым, невызревшим зерном. Но следующей осенью все повторилось.
Людишки, чтоб собак не кормить, их перебили. Затем с котами дрались за пойманную мышь. После и кошек передавили, поели. Кузнечиков ловили, червей копали, траву жрали…
Потом, кто ушел, кто от голода помер.
И в деревне стала тишь да гладь, да божья благодать.
Опустела деревня. В монастыре не стало слышно крика деревенских петухов, пропали столбы дымов.
Деревня умерла.
Путнику перехожему – благодать.
Хочешь переночевать – выбирай любую хату. Никто слова поперек не скажет. Некому сон твой тревожить – тишина.
Обезлюдела Русь, словно Мамай прошелся.
Пронесется по дороге гонец, пройдет странник. И снова тихо.
А как-то в монастырскую калиточку постучался юродивый:
- Люди добрые, дайте водицы попить…
…В брошенной деревне несколько колодцев имелось. Пей из них – не хочу. Но нет, юродивый свернул на дорожку к монастырю. Видать, не только в воде было дело
Был он бос, ноги заросли коростой, волосы уже много лет не знали гребня. Вокруг шеи, словно платок – намотаны вериги.
В кельи не пошел, присел около колодца, что был вырыт посреди монастырского двора.
- Святой человек, - сказала настоятельница.
Сама поднесла ему ковш с водой.
Затем опустилась в роскошную осеннюю грязь и принялась омывать ноги страннику.
Сестры столпились вокруг. Уже давно в монастырь не приходило никаких новостей. Хотелось узнать: что в мире деется. Но никто не решался спросить первой, чтоб не прослыть любопытной.
Только не нужно это было: юродивый и без того оказался разговорчив:
- Истину вам говорю: последние дни наступают! Скоро ангелы вострубят, и мертвые восстанут! Слуги Диавола среди нас! Вон, третьего дня в Слепове дите боярское вина кубок выпил в трактире, стал дым и пламя изрыгать, а после огнем синим занялся и сгорел в час, словно вязанка дров! На земле русской мор и голод, мор и голод! И во всем виноваты царь и вы, бабы!
- Это как же? – ахнули монашки.
- А вот так! Весь грех от баб! Вы хоть рясы да скуфьи понадевали – все равно сосуд зла и орудие дьявола! И то, что ноне делается – кара за грехи наши, паче за грехи правителей! Царь Федор Иоаннович был кроток, богомолен… Грехи отцовы отмаливал! А как стал умирать, эти собаки в Кремле забыли его даже в монашеский чин постричь! А над его тятей постриг посмертно совершили!
- Ишь чего?.. – шушукались в толпе. – Как это он, «собаки в Кремле»! И не боится!
- Он юродивый. Ему можно…
- А я слышала, что царь Федор в тайное монашество был пострижен… - заговорил монастырский священник. - Царем-иноком он был…
Услышав последние слова, юродивый недовольно посмотрел на священника. Дескать, откуда тому знать. Кто в конце-концов юродивый?
- Кем бы он ни был, нету его, - продолжил гость. - А вот Бориско троном завладел обманно! Когда постельничьим был – травил Ивана Грозного! После одного сына его в Угличе зарезал, а другого со света сжил! Убийца и вор он! И кто ему присягнул, крест целовал – тот тоже преступник!
…Звеня цепями, юродивый ушел ближе к вечеру. В его котомку будто незаметно матушка-игуменья положила калачей, проводила гостя до ворот.
Затем еще долго смотрела вослед, крестила его.
|
|
Смутная рать |
Говорили, что года два назад на Дону этот Яков убил казака, был пойман. За грех смертоубийства в гроб его положили под убитого и закопали в сырую землю.
По станицам прошел говор: дескать, Яшки Кривозубого нету боле. Додыхает он живьем в могиле, в гробу ладном, сосновом… Многие, чуть не все, кто знал о Якове, выдохнули с облегчением.
Только вот далеко, в кабаке едва ли не под Астраханью, услышав эту весть, трое задумались…
Решали, спорили еще почти целый день: а стоит ли Яшку отрывать? Может, с того им самим будет больше вреда, чем выгоды.
Затем все-таки пустились в путь.
Долго ли коротко, пока добрались до места. Пока узнали, где убитый похоронен, пока нашли лопаты…
В рощице у реки просидели до заката. Жальник был почти на виду, да и не хотелось лопатами махать по жаре. Потом ждали, пока взойдет луна…
В общем, на восьмую ночь Якова достали из гроба: полубезумного, прячущего глаза даже от лунного света. Но и в полутьме было видно: лицо покойного изрядно обглодано.
И еще: в ночь спасения Яков не спал. Не лег и в следующую. Через день задремал часа на полтора. Но никогда уже не спал он больше трех-четырех часов в сутки.
За глазами говорили, что в гробу Яшка повредился рассудком, вот и не спит теперь. Сам же Яков по этому поводу скалил зубы и говорил, дескать, под землей он отоспался на всю оставшуюся жизнь.
|
Метки: смута казнь |
ХиЖ-2007 |
|
Метки: "химия и жизнь" |
Людоеды среди нас |
|
Метки: людоедство смутное время голодомор |
Они любят свои лица в свежих газетах... |
|
|
Начнем-с... |
В долине, название которой я запамятовал, жили-поживали люди.
В этом факте не было бы ничего примечательного, если б в той же долине не обитали бы эльфы и гномы.
Разумеется, кроме них, на лесных полянах плясали леприконы, в полях паслось столько единорогов, что, говорят, одно время некоторые крестьяне их приручали и ставили под седло, а то и вовсе пахали на них.
Кто-то скажет: единорог – гордое животное, не быть ему в упряжи! Но заметьте: почти большинство: если не все, ни одного живого единорога не видели, и говорят так, опираясь на литературу.
Меж тем, книги нам повествуют, что там, где сойдутся гномы и эльфы, или эльфы и люди – пренепременно быть войне.
Здесь же, чего греха таить, случались драки и даже смертоубийства. Но нельзя сказать, что таковые были частым явлением – гномы меж собой иногда и то больше дерутся.
Отчего так вышло?
Может, от того, что в долину три народа вошли хоть и почти в одно время, но с разных сторон. Затем, каждого интересовало свое. Людям нравились полноводные реки, поля и дубравы. Гномы начали рыть ходы под горами, копая уголь, руду и самоцветы. Эльфы селились в горах, строили над расщелинами ажурные мосты и могущественные замки.
Да и как-то всем стало ясно: выгоднее было не воевать, а торговать. Всегда проще отправить мужа на ярмарку, чем на войну. Да и как же без торговли можно было выжить?
|
|
Додушил... |
|
|
Скажем дружно:больно нужно! |
|
|
Новости... |
|
|
Навеяло... |
Хотел с ней познакомиться. Издали она ему нравилась: спокойное лицо, красивая фигура, длинные волосы.
Но стоило подойти поближе, и часть очарования терялось. Оказывалось, что волосы плохо расчесаны, спокойствие превращалось в безразличие и усталость, а под глазами было видно мешки.
И когда Косте оставалось сделать несколько шагов, он присматривался и останавливался. Но коль этот день последний, отчего бы не рискнуть, не попробовать? Или сейчас или никогда.
Может, мешки под глазами – просто результат неправильного обмена веществ, или же она не высыпается по ночам, мучаясь от одиночества и никомуненужности. А усталость – это такой пустяк, это проходит.
И проходя мимо стеллажа с отложенными осями, Костя свернул:
- Девушка, я вот сегодня увольняюсь…
- Ну и че теперь? – был ответ.
Костя подумал: это безразличие ничем не пробить, проще извлечь улыбку из камня…
- Да так, ничего, ничего…
И попятился назад.
|
|
...Пока без названия... |
Едва заметно грассируя, из репродуктора лилась песня:
«…
Если завтра война, если враг нападет
Будь сегодня к походу готов!
…»
Но было то неправдой: война шла уже не первый день, и только сейчас солдаты собирались в дальнюю дорогу.
Деловито шипел паровоз, меж призывниками, заложив руки за спину, ходили командиры. Украдкой о них смахивали слезы женщины. Еще недавно они думали, что все обойдется, а сегодня они стали солдатскими матерями.
И солдаты, безусые юнцы, успокаивали своих родительниц:
- Да не плачь, мама! – говорил один. - Все будет хорошо. Иначе и быть не может! У нас самое лучшее оружие, самые опытные командиры! Мы только разобьем врага, и вернемся домой, наверное, даже до морозов! Ты даже не успеешь соскучиться!
Разом постаревшие женщины прятали слезу в платок, пытались улыбаться.
- Враг несет немыслимые потери, и пока мы приедем на фронт, его, вполне вероятно, что и разобьют… - успокаивал Котька. – А я вернусь, точно поступлю в институт… Героев-освободителей должны брать без экзаменов. Женюсь на Гальке из соседнего двора.
Мама кивала, и печально и растерянно кивнула. Может, Галька не шибко ей и нравилась, но сейчас она готова была смириться и с ней. Дескать, сынок, женись на ком желаешь, только вернись, пожалуйста.
А репродуктор по-прежнему лил в толпу:
«…
С нами Сталин родной, И железной рукой
Нас к победе ведет Ворошилов
…»
-//-
Проводы были недолгими.
Словно третий звонок в театре, зазвенел вокзальный колокол, дал гудок паровоза: занимаем свои места. Кто-то в вагонах, кто-то на фабриках.
Поезд будто нехотя набирал скорость, быстро полетали предместья… Вот за окошком теплушки уже мелькали колхозные поля. Котька смотрел на них с восторгом: велика же ты, советская родина, велика же честь тебя защищать!
Наглядевшись досыта, Котька ложился отдыхать, слушал как политрук, при свете «летучей мыши»:
- «…Мы хорошо подготовились и дадим по врагу без промаха…»
Котька улыбался, думал: хоть бы успеть на фронт до того, как закончится война.
Там, на западе наверняка сейчас новейшие отечественные паротурбинные бомбардировщики бомбят территорию фашисткой Германии. Разрушают их коммуникации, заводы… И, среди огня, рабочие тех заводов сжимают руку в кулак, подымают в знак солидарности с пилотами Советского Союза: Рот-Фронт.
Оккупированные провинции сотрясают мощные народные выступления, немецкие солдаты поворачивают штыки против своих офицеров, затем братаются с советскими войсками.
Ну в самом деле, какими надо быть глупцами, чтоб напасть на самое дорогое, что есть у трудящихся всего мира – первое государство свободного труда.
Котька улыбался, и с этими мыслями засыпал…
-//-
|
|
...немецкий станок |
|
|
Кальчинский карьер |
|
|
Санта-Барбара |
|
|
...А дневник-то уже начат... |
Во дворе ребята играли в чижа…
Недалеко, около ограды, шарманщик, извлекал из своего инструмента звуки, скрипящие, жалостливые, но меж тем стройные. В жестянку, стоящую на катаринке вечно спешащие прохожие порой бросали звонкую монетку и бежали дальше, насвистывая подхваченную мелодию:
«…
Разлука ты разлука,
чужая сторона
…»
Порой, около шарманщика останавливались гимназистки. Обезьянке, сидящей на плече музыканта протягивали монетку. Та кланялась, убирала денюжку в коробочку и протягивала девушкам билетик счастья. Гимназистки принимали бумажку, склонялись в книксене, и, хихикая, бежали прочь. Казалось, что возня обезьянки, разряженной под турка, забавляет их куда больше, нежели сам шарманщик и содержание билетика.
Немного запоздало музыкант поднимал свой картуз и кланялся облагодетельствовавшим дамам и господам во след. Впрочем, остальным прохожим он кланялся просто так, без вознаграждения.
День перевалил за полдень, но стоял такой жаркий, что казалось: камни мостовой сейчас расплавятся, потекут вниз, к ленивому сонному морю. Народец спешил укрыться под тенью каштанов, спрятаться в дом. И стакан холодной сельтерской воды занимал их гораздо более чем музыка.
Впрочем, шарманщик и его спутница и сами особо не утруждались: обезьянка брала билетики все больше с краю, а старик то и дело бросал ручку, смахивал пот со лба. Впрочем, странное дело: ручка продолжала крутиться сама по себе, музыка не прерывалась…
Порой шарманщик посматривал на ребят: делал это с какой-то обидой. Раньше и шагу нельзя было ступить, чтоб тебя не обступили мальчишки. А теперь… Теперь двадцатый век наступил: технический прогресс: вместо конки сейчас трамвай, вместо парусников – пароходы. На товарной станции зло шипят паровозы. Чуть не в каждом доме – граммофон. Кого нынче удивишь шарманкой?
Поправил картуз, шарманщик осмотрелся. Остался доволен: никого из взрослых рядом не было. Это его полностью, устраивало. Потому, взяв инструмент на ремень, музыкант заспешил во двор.
Некоторое время шарманка продолжала играть на ходу:
«…
Зачем нам разлучаться,
Зачем в разлуке жить?
…»
Но старик хлопнул ладонью по инструменту, дескать, прекрати немедленно. Та, в самом деле, замолчала, подавившись полунотой.
- Эй, почтенные господа дети! – издалека крикнул шарманщик. – Гляди-кось, чего у меня есть.
Поставив шарманку на ногу, старик откинул ее крышку. Большую часть коробки, вместо труб и валиков, занимало некое подобие лавки.
«Почтенные господа» на внутренность шарманки таращились во все глаза.
- Вот ножи с тихоокеанского острова Тарава, описанные господином Джонотаном Ливингстоном, – хвалил свой товар шарманщик. – Даром, что из стекла. Оно вулканическое, столь прочное, что режет котельное железо. А вот кот древнеегипетский, концентрированный в простонародье именуемый в народе урчалкой. У него нет ног и морды, зато нет и нужды кормить. Вы его будете гладить, а он за это – мурлыкать. А вот шарообразные улитки уво, доставленные из Патагонии. Знамениты они тем, что по земле передвигаются перекатываясь.
То, что шарманщик называл «улитками уво», выглядели как комочки глины, не слишком аккуратно вылепленные и высушенные. Как бы то ни было, они жили своей жизнью. Иные быстро катались по отведенной для них коробке, сталкивались, будто пихались, как торговки на привозе.
|
|
Дневник anothe |
|
|
