Эти я однозначно хочу =)

Ребенку многое кажется естественным. И только с годами начинаешь удивляться.

 

 

Мне никогда не привыкнуть к тому, как плачут мужчины. Возможно, потому что я знаю, как

губительно действуют слезы на их чувство собственного достоинства. Возможно, потому что

слезы так непривычны для них, что всегда переносят их назад, в детство.

 

 

В этот момент у меня в голове нет ясности, есть одна лишь путаница. Но такая большая

путаница, что я вполне могу поделиться ею с другими.

 

 

Это был один из тех дней, когда можно задать вопрос, в чем смысл существования, и получить

ответ, что никакого смысла нет.

 

 

Она бледна, очаровательна и бесстыдна, будто девушка-эльф, ставшая стриптизершей.

 

 

Полярный эскимос Аисивак рассказывал Кнуду Расмуссену, что в начале на свете жили только

мужчины, их было двое, оба они были великими чародеями. Когда они пожелали, чтобы их стало

больше, один из них изменил свое тело так, чтобы можно было рожать, и с тех пор эти двое

родили множество детей.

 

 

Год спустя ... я почувствовала тошноту во время рыбной ловли. Мне тогда было около шести

лет. Я была недостаточно взрослой, чтобы размышлять над тем почему. Но достаточно взрослой,

чтобы понять, что так обнаруживает себя отчуждение от природы. Что какая-то часть ее больше

уже не доступна мне тем естественным образом, каким она была доступна раньше. Возможно, я

уже в тот момент захотела научиться понимать лед. Желание понять — это попытка вернуть то,

что ты потерял.

 

 

В глубине любой слепой, безрассудной влюбленности растет ненависть к объекту любви, который

владеет единственным в мире ключом к счастью.

 

 

Как и все остальные, я с семи лет тщательно покрывала свое детство фальшивой позолотой, и

какая-то ее часть, наверное, попала и на мою мать.

 

 

— Папа, — говорю я, — выпиши мне рецепт.

Он мгновенно, молниеносно переходит, как бывало у него и с моей матерью, от обвинений к

заботе.

— Ты больна, Смилла?

— Очень. Но этим клочком бумаги ты можешь спасти мне жизнь и выполнить клятву Гиппократа. На нем должно быть пять цифр.

Он морщится, речь идет о сокровенном, мы затронули жизненно важные органы — бумажник и

чековую книжку.

 

 

Читать снег — это все равно что слушать музыку. Описывать то, что прочитал, — это все равно

что растолковывать музыку при помощи слов.

 

 

Может быть, неправильно, что мы вспоминаем переломные моменты нашей внутренней жизни как нечто, происходящее в отдельные, исключительные мгновения. Может быть, влюбленность, пронзительное осознание того, что сами мы когда-нибудь умрем, любовь к снегу — на самом деле не неожиданность, может быть, они присутствуют в нас всегда. Может быть, они никогда и не умирают.

 

 

Мне он нравится. У меня слабость к неудачникам. Инвалидам, иммигрантам, самому толстому

мальчику в классе, тому, с которым никто никогда не танцует. Душою я с ними. Может быть,

потому что я всю жизнь знала, что в некотором смысле всегда буду одной из них.

 

 

Широко распространено мнение, что дети — открыты, что правда об их внутреннем мире сама

лезет наружу. Это не так. Нет никого более скрытного, чем дети, и ни у кого нет большей

потребности быть скрытным. Это своего рода реакция на мир, который постоянно пытается

открыть их с помощью консервного ножа, чтобы посмотреть, что же у них там внутри и не надо

ли заменить это более подходящим содержимым.

 

 

Наливая чай, она пользуется ситечком, чтобы в чашки не попали чаинки. Под носиком чайника

кусочек хлопчатобумажной ваты, чтобы чай не проливался на стол. У нее внутри происходит

нечто подобное. Ее угнетает непривычная необходимость отфильтровывать то, что не должно ко

мне просочиться.

 

 

Моя мать курила сделанную из старой гильзы трубку. Она никогда не лгала. Но если она хотела

скрыть правду, она чистила трубку, брала в рот то, что было вычищено из трубки, говорила

«mamartoq» — прекрасно и потом делала вид, что не в состоянии говорить. Скрывать — это тоже

искусство.

 

 

— Вы веруете?

— Не знаю, в вашего ли Бога.

— Это не имеет значения. Вы веруете в божественное?

— Иногда по утрам бывает так, что я не верю даже в то, что сама существую.

 

 

К своей пространственной свободе я отношусь так же, как, по моим наблюдениям, мужчины

относятся к своим яичкам. Я баюкаю ее, как грудного ребенка, и поклоняюсь ей, как богине.

 

 

— Знаешь, что лежит в основе математики, — говорю я. — В основе математики лежат числа. Если бы кто-нибудь спросил меня, что делает меня по-настоящему счастливой, я бы ответила: числа.

Снег, и лед, и числа. И знаешь почему? ... Потому что система чисел подобна человеческой

жизни. Сначала натуральные числа. Это целые и положительные. Числа маленького ребенка. Но

человеческое сознание расширяется. Ребенок открывает для себя тоску, а знаешь, что является

математическим выражением тоски? ... Отрицательные числа. Формализация ощущения, что тебе

чего-то не хватает. А сознание продолжает расширяться и расти, и ребенок открывает для себя

промежутки. Между камнями, между лишайниками на камнях, между людьми. И между цифрами. И знаешь, к чему это приводит? Это приводит к дробям. Целые числа плюс дроби дают рациональные числа. Но сознание на этом не останавливается. Оно стремится перешагнуть за грань здравого смысла. Оно добавляет такую абсурдную операцию, как извлечение корня. И получает иррациональные числа. ... Это своего рода безумие. Потому что иррациональные числа бесконечны. Их нельзя записать. Они вытесняют сознание в область безграничного. А объединив иррациональные числа с рациональными, мы получаем действительные числа. ... И это не прекращается. Это никогда не прекращается. Потому что теперь мы сразу же присоединяем к действительным числам мнимые — квадратные корни из отрицательных чисел. Это числа, которые мы не можем представить себе, числа, которые не может вместить в себя нормальное сознание. А если мы к действительным числам прибавим мнимые, то получим систему комплексных чисел. Первую систему счисления, в пределах которой можно удовлетворительно объяснить формирование кристаллов льда. Это как большой, открытый ландшафт. Горизонты. Ты идешь к ним, а они все отодвигаются. Это Гренландия, это то, без чего я не могу! Поэтому я не могу сидеть за решеткой.

 

 

Я тихо лежу, глядя на него так, как раньше никогда не смотрела. Он шатен, в его волосах

несколько седых прядей. Волосы густые, как ворс швабры. Когда погружаешь в них пальцы — как

будто держишься за гриву лошади. Там, в постели, ко мне приходит счастье. Не как что-то

принадлежащее мне. А как огненное колесо, катящееся через пространство и мир. На мгновение

мне кажется, что я могу избавиться от этого, что можно просто лежать, ощущая то, что у меня

есть, и не желать большего. В следующую минуту я хочу, чтобы это продолжалось и дальше. Он

должен лежать рядом со мной и завтра. Это мой шанс. Мой единственный, мой последний.

 

 

Нытье — это вирус, смертельная, инфекционная, распространяющаяся как эпидемия болезнь. Я не

хочу его слышать. Я не хочу обременять себя этими безудержными проявлениями эмоциональной

ограниченности.

 

 

Можно найти множество причин, чтобы не мыться. В Кваанааке одна мать три года не мыла левую щеку своей дочери, потому что ее поцеловала королева Ингрид.

 

 

Опять напрашивается извечный вопрос, почему мужчины столь негармоничны, как получается, что они у стола при вскрытии тела, на кухне, в собачьей упряжке могут быть виртуозными эквилибристами и в то же время впадают в инфантильную беспомощность, когда надо подать руку незнакомому человеку.

 

 

В ящике стола он находит тысячекроновую бумажку и кладет ее на стол.

— Все имеет лицевую сторону и оборотную. Обычно они одинакового размера.

Он ласково поворачивает купюру.

 

 

Ребра — это замкнутые эллиптические орбиты планет, с фокусами в sternum — грудине, белом

центре снимка. Легкие — это сероватые тени млечного пути на фоне черного свинцового

небесного экрана. Темные контуры сердца — это облако пепла от сгоревшего солнца. Туманные

гиперболы внутренностей — это одинокие астероиды, бродяги Вселенной, случайная космическая

пыль.

 

 

В глубине души я знаю, что стремление постичь ведет к слепоте, что желание понять несет в

себе жестокость, которая затмевает то, к чему стремится понимание. Только восприятие

обладает чуткостью. В таком случае я, наверное, и слаба, и жестока. Мне никогда не удавалось

отказаться от этих попыток.

 

 

Нет ничего более гротескного на свете, чем холодная европейская вежливость в выходцах из

стран третьего или четвертого мира.

 

 

Йоргенсен рассказывал нам, что при расследовании только небольшой участок пути проходишь с

помощью систематического метода.

— Когда я не могу найти свои очки, — говорил он, — я сначала немного пользуюсь системой. Я

ищу их в туалете, рядом с кофеваркой и под газетой. Но если их там нет, то я прекращаю

думать, а сажусь в кресло и оглядываю все в ожидании, не появится ли идея, и она всегда

появляется, всегда приходит. Мы не можем разложить все на части, неважно, что мы ищем — очки или бутылки, нам надо подумать и почувствовать, нам надо найти преступника в самих себе и решить, куда бы мы сами их запрятали.

 

 

Когда мне было пять лет, мир был для меня непостижимым. Когда мне было тринадцать, он стал

для меня маленьким, грязным и до тошноты предсказуемым. Теперь это опять — беспорядок, хотя иной, не такой как в детстве, но столь же сложный.

 

 

Влюбленности придают слишком большое значение. На 45 процентов влюбленность состоит из

страха, что вас отвергнут, на 45 процентов — из маниакальной надежды, что именно на сей раз

эти опасения не оправдаются, и на жалкие 10 процентов — из хрупкого ощущения возможности

любви.

 

 

Бывает, что обаяние человека столь велико, что оно преодолевает все показное в нас,

свойственные нам предрассудки и внутренние преграды и доходит до самых печенок. Пять минут

назад мое сердце попало в тиски, и теперь эти тиски сжимаются. Одновременно с этим ощущением начинает подниматься температура, которая является реакцией на перенесенное напряжение, и появляется головная боль.

Десять лет назад такая головная боль привела бы к сильному желанию прижаться губами к его

губам и увидеть, как он теряет самообладание.

Теперь я могу наблюдать за тем, что происходит со мной, испытывая глубокое уважение к этому

явлению, но прекрасно понимая, что это не что иное, как кратковременная опасная иллюзия.

 

 

— Я тебя никак не могу понять. Ты — добрая фея в обезьяньей клетке. Но ты чертовски холодна,

ты похожа на привидение, предвещающее беду.

 

 

Нервный срыв совсем не обязательно бывает срывом, он может наступить так, что ты тихо и

спокойно погружаешься в равнодушие.

 

 

В руках у нее ремень с пряжкой. Ударяет она так точно, что только пряжка бьет по телу,

оставляя длинную белую полосу на одной его ягодице. Полоса сначала белая, потом

ярко-красная. Он хватается за раковину, выгибает спину, выставляя назад нижнюю часть тела.

Она снова бьет, пряжка ударяет по другой ягодице. Я вспоминаю Ромео и Джульетту. Европа

богата традициями нежных свиданий.

 

 

— Смилла, — шепчет он, — когда я был маленьким, у меня был такой заводной танк на гусеницах.

Если перед ним ставили какой-нибудь предмет, он мог карабкаться вверх по нему, потому что у

него была низкая передача. Если предмет нависал над ним, то он, поворачивая, двигался вдоль

него и находил другой способ перебраться на другую сторону. Его нельзя было остановить. Ты —

такая машина, Смилла. Тебя надо было держать подальше от всего этого, но ты все время

вмешивалась. Ты должна была остаться в Копенгагене, но неожиданно оказываешься на борту.

Потом они сажают тебя под замок, это моя идея — так безопаснее всего для тебя. Дверь

запирают, хватит о Смилле, и вот пожалуйста — ты уже выбралась. Ты все время неожиданно

возникаешь. Ты такая машина, Смилла, ты вроде такой детской чашки-непроливашки, которая все

время поднимается.

В его голосе борются несоединимые чувства.

— Когда я была маленькой, — говорю я, — мой отец подарил мне плюшевого медвежонка. До этого у нас были только те куклы, которых мы сами делали. Он продержался неделю. Сначала он

испачкался, потом у него вылезла шерсть, а потом он порвался, и то, чем он был набит,

высыпалось, а кроме этого, у него внутри ничего не было. Ты — такой медвежонок, Фойл.

 

 

Они придут и скажут мне: расскажи нам. Чтобы мы поняли и могли поставить точку. Они

ошибаются. Только то, что нельзя понять, можно закончить. И далее ничего не последует…

Идеалист – это человек, уверенный, что лучше видеть мир таким, как он есть, а не таким, каков он кажется. Наверное, это обо мне.

Жизненный опыт – он как многолетняя пыль, норовит все краски окружающего мира сделать тусклыми.

Впрочем, все относительно, даже и сама юность: однажды, в другом мире, девушка не многим старше этой, сказала мне как-то: «Юность – это возраст, когда тебе уже не улыбаются педофилы…»

Я влюблен в теток, как в класс, но ни в одну конкретно. Ни под каким видом! Брысь, брысь, проклятая, другим дурачкам сердце высушивай!

Мир и я – это объективная реальность в плену у субъективной. Я и мир – это субъективная реальность в плену у объективной.

Пресыщенность – искусственное скотство, несложное волшебство, и при небольшом старании даже простой смертный вполне может достичь подобного состояния, когда верхние конечности становятся передними. Легко.

Бесстрашие, кстати говоря, практически всегда соседствует с безмозглостью. Бесстрашие и безмозглость, альфа и омега существования какого-нибудь животного племени, типа акул, или термитов… Связка, губительная для отдельно взятой особи, но помогающая выжить виду.

Вроде бы и прикольно придумать такое развлечение: сначала за тех повоевать, потом к тем перекинуться, потом наоборот… Однако всю жизнь в мирах я этого стерегся; и без подобных фокусов полно поводов и соблазнов потерять в себе человеческое; взять хотя бы пол мужской-женский: в каком мире и кто бы мне помешал менять его, как мне вздумается? И то, и другое ведь человек? И там, и там есть свою плюсы и минусы: женщины лживы, но ветрены, мужчины простоваты, но потливы…

В прошлой жизни, в фильме, или на той неделе?…

Велимиру очень нравится мыслить вслух, и делать это энергично и красиво, так, чтобы у слушателей создавалось полное впечатление, что перед ними человек умный и серьезный, вылитый положительный герой из телесериалов.

– Как говорит один мой приятель: «Есть нечто вечное и нерушимое в мужском и женском человеческом: ненадежность и непостоянство».

Цитаты – это мысли с чужого плеча. Иногда, вот как сейчас, они впору.

- Кто будет старшим группы?
– Ты. У тебя и голос гуще и челюсть квадратнее.

Время всегда идет мне навстречу, но, собственно, кто его об этом просит?

Когда я возвращаюсь в мир трясти своей околобожественой сущностью, я обязательно, рано или поздно, обнаруживаю некое противодействие, вражду – не вражду, хотя и такое не редкость – но противодействие, конкуренцию.

А что такое обретение? Это процесс и результат перехода от неимения к обладанию. А неимение – это как раз и есть… отсутствие, препятствие, трудность, барьер. Да, да, да… Я либо искусственно создаю себе трудности, либо искусно их ищу. И обязательно нахожу – не забывайте о моих возможностях.

Диета – это кратковременная попытка жить долго, невкусно и по чужим рецептам.

Даже если тебя любят, или дают взаймы – не считай себя предметом первой необходимости. А вот если наоборот: вдруг постучались к тебе, когда ты менее всего этого ждешь… То и это еще не повод для радости.

«Ничего личного» – это всего лишь мантра палача, дабы ему отделить профессию от уколов совести...

Верить людям можно и нужно. Доверять нельзя.

И кроме того, женщина – это всего лишь навсего одна из ипостасей человеческих, не цветок и не богиня, и не муза, и не говорящее имущество, половинка – не симметричная, но равная, следовательно, подчинена всем тем законам, что определяют человеческую жизнь, поведение, образ мыслей… Все, брат, нет в ней ничего сверхъестественного, кроме экстерьера, и – закрыли тему.

Что вы! Я вру нечасто, и только с целью обмана!

Пословица гласит: доносчику первый кнут!… Но очень редко кто знает вторую ее половину: а советчику – второй и все остальные!

Ведь и Медный Всадник – с точки зрения голубя – простой унитаз…

Читатель – это пассивный графоман.

Из любого тупика есть выход. Но как правило его принимают за вход.

– И теперь уже не говорят «стопудово», это вчерашний отстой.
– Да? Неужели? А как теперь говорят?
– Тонна шестьсот.

Настоящая любовь живет не дольше хомяка, иначе это уже порок сердца.

И я буду жить и творить столько, сколько захочу, а хочу я невозможного и бесконечного, имя им: Всегда и Никогда.

Марина
знаешь, трудно есть за одним столом с той, с кем сосала один хуй

Сергиев Посад. Церковь Вознесения Господня. Прилагаю все усилия, дабы удержаться от комментариев.

Решила просветиться про размеры на одном занятном сайте порнобелья. Да здравствуют онлайн-переводчики!

"BUST
Measure under your arms, around the fullest part of your bust."

было переведено как:

"ДЕПРЕССИЯ
Имейте размеры под руками вокруг самой полной части своей депрессии."

Что ж, у кого-то из самок сиськи и есть главная депрессия.

Лучшее письмо от друга за последнее время.

Ххх Yyyyyyy 

 

Любовь - это самый мучительный способ быть счастливым.

Вы не представляете, на что способна правильная девочка из ненависти к своей правильности!

Женская верность – такой же каприз, как и измена. Но, во-первых, я его любила. А во-вторых, в нашем роду принято менять мужей, а не мужчин.

Правда, как сказал Сен-Жон Перс, – продукт скоропортящийся и длительному хранению не подлежит!

– Но ведь это же вранье! – снова возмутился Андрей Львович.
– Нет, не вранье!
– А что?
– Искусство.

Это было ужасно – изменить любимому человеку с мужем!

– В наручниках?
– А в чем еще? В гирляндах из настурций?

Искусство не должно разрушать жизнь. Вы знаете, сколько замечательных государств развалили с помощью искусства?

Талант ходит с микроскопом, а гений с телескопом.

Кокотов еще раз обернулся на даму и уловил в ее взгляде то особое выражение, какое появляется у брачных узников (чаще – жен) лишь после долгих лет совместной жизни, когда с супругом уже ничего не связывает, кроме испепеляющего, сладострастного желания не дать ему порадоваться на стороне.

Русским писателям интуиция заменяет любопытство.

Судьба – это выбор.

Неожиданно Андрей Львович обнаружил закуток, где в корзине, похожей на большое гнездо, в соломе, лежали навалом бутылки – точно яйца, снесенные спившиемся птеродактилем.

Жара, водка – и обе по 40 градусов!

Мы подружились, я за ней ухаживал, но сорвал всего несколько полутоварищеских поцелуев: Зоя, увы, оказалась из порядочных женщин, изменяющих мужу только по любви.

Я проводил ее до подъезда, Зоя поблагодарила меня за культурный вечер и смущенно промолвила, что с удовольствием пригласила бы к себе на чай, но там, в квартире, ее ждут сын-школьник и муж-доцент, уверенные, будто она допоздна задержалась в магазине, заканчивая квартальный отчет.
– Ничего не поделаешь… – вздохнул я, и мы стали любовниками в лифте.

Разлюбить нежно и незаметно, как гаснет тихий северный день, это же счастье! Нет, Андрей Львович, все гораздо проще: я его никогда не любила, я просто подарила ему себя.

В постели он был деликатен и осторожен, как начинающий сапер.

Флер была худенькая, коротко стриженая, похожая на задумчивого подростка, да и одевалась как мальчик. Мы с ней подружились, болтали по-английски, она смотрела на меня круглыми от восхищения глазами и повторяла: «Натали, вы так похожи на Настасью Филипповну!» И знаете, я была польщена! Почему-то дамы, особенно порядочные, счастливы, когда их сравнивают с ненормальной потаскухой Барашковой.

– Вы знаете, как целуются женщины? Ах, да – конечно, знаете, но не цените, потому что не знаете, как целуются мужчины.
– А как целуются мужчины? – поинтересовался Кокотов с неловкой иронией.
– Как бормашины.
– Неужели все?
– Некоторые вообще не целуются. Только нацеловавшись с мужчинами, можно по-настоящему оценить женский поцелуй. Помните у Цветаевой, в посвящении Софье Парнок, ее сапфической возлюбленной: «Рот невинен и распущен, как чудовищный цветок!»

Современная культура похожа на огромную ассенизационную станцию, в одном из закоулков которой по нелепой прихоти разместили крошечную парфюмерную лабораторию.

– Хорошо, допустим, она не одиночка, но вышла за мужчину, которого не любит. так иногда бывает.
– Я? М-м-м… А если наша Юлия никого себе не ищет? Она оскорблена, потрясена изменой любимого. Одиночество – ее ответ вероломству мужчин.
– Не ищет? Тогда ее найдут. Обязательно! – уверенно произнес игровод, засыпая свежий табак в новую трубку цвета спелого персика.
– Да, действительно, – согласился автор «Знойного прощания», вспомнив свою первую жену Елену. – Хорошо, допустим, она не одиночка, но вышла за мужчину, которого не любит. так иногда бывает.
– Скажите лучше: иногда так не бывает. Обезлюбевший брак – драма миллионов. Ладно, об этом уже есть кино. Как зовут ее мужа?
– Максим, вы же сказали.
– Нет, Максим – отец ребенка. Как зовут мужа? Разница, надеюсь, понятна?
– Понятна. Николай?
– Нелюбимых мужей так не зовут.
– Василий?
– Так зовут сантехника, захаживающего к похотливой домохозяйке.
– Леонид?
– Это имя для гинеколога.
– Константин?
– Костя? Пожалуй… Да, Костя! Он ее боготворит, а она лишь позволяет себя любить. Знаете, есть такие женщины, обладая которыми не обладаешь, в сущности, ничем, кроме семейных обязанностей.

Она из тех сложных и возвышенных женщин, в наготу которых не веришь до последнего момента, да и после момента тоже не веришь, хочется убеждаться вновь и вновь…

...она из тех девиц, у которых в лице всегда есть намек на то, что у них в трусиках. В молодости это даже мило – заводит с полоборота, но с возрастом превращается в бедствие.

Западничество для России – это способ геополитического суицида.

По каждому поводу, коллега, иметь свое мнение так же невозможно, как отращивать новый член для каждой понравившейся женщины. Куда надежней пользоваться мнениями умных людей.

И запомните: искусство – это не микрохирургия, это вивисекция!

– С мазепами не пью! – отрезал Жарынин.
– Тремтиш, москаль паганый! – усмехнулся Микола, и его красивое лицо покрылось гневным националистическим румянцем.
– Ну, смотри, сечевик, теперь оружие выбираю я! – предупредил рассерженный игровод.
– Злякав лысицю куркою!
– Водка под соленые огурцы! – после минутного раздумья объявил заступник Земли Русской так, будто предложил стреляться с трех шагов через платок.

Увы, мой милый соавтор, пододеяльные механизмы счастья быстро изнашиваются или разлаживаются. Как справедливо заметил Сен-Жон Перс, в мире мало людей, умеющих красиво любить. Но людей, умеющих красиво разлюбить, еще меньше.

Знаете, есть мужчины, которые надрываются от своего благородства и превращаются в ничтожество.

История, как убийца, любит возвращаться на место преступления, чтобы посмеяться!

Возможно, Регина вам бы понравилась больше, но у нее, как говаривал Сен-Жон Перс, дамский антракт.

Бухгалтерша осторожно смахнула испарину со лба своего «салтана» и посмотрела на него с участливой нежностью – так на перепившего мужчину может глядеть только любовница. Во взгляде жены, даже самой преданной и терпеливой, всегда присутствует оттенок снисходительной гадливости, словно перед ней домашнее животное, безответственно нагадившее в гостиной.

Это ведь, милая моя Аннабель Ли, особое состояние: твоя жена, которую ты, кажется, знаешь до каждого закоулочка и которой обладаешь во всей ее жизненной ежедневности, вдруг надевает новое платье, чтобы идти в театр, или возвращается из парикмахерской с новой прической… И у тебя возникает в сердце странная тревога, ты сознаешь непредсказуемую самостоятельность твоей женщины, ее обидную недопознанность, опасную открытость миру чужих мужчин.

Банальность – это пульсирующая матка новизны.

Талант – это когда чувствуешь, как не должно быть.

Знаете, от того, как обошелся человек со своей первой любовью, зависит, в сущности, его судьба. Если предмет желания остался холоден и недоступен, мужчина потом всю жизнь суетливо добивается женщин, панически боясь отказа. Если первая любовь оказалась взаимной, подхватила, понесла, но постепенно иссякла и отпустила, мужчина потом спокоен, уверен в себе и срывает женщин по обочинам жизненного пути, как травинки для чистки зубов. Если же первая страсть по какой-то причине оборвалась на взлете, в момент самых разгоряченных иллюзий, он свято верит, что потерял главное в жизни, лишился единственного возможного счастья. Прерванный половой акт – это ужасно. Прерванная любовь – это прекрасно! Как раз наш случай.

Открываю тетрадь наследницы по ООМ [Основы окружающего мира]. Задание - написать определения врачей: терапевта, отолоринголога и стоматолога. Черным по белому рукой моего сообразительного ребенка написано: "Стоматолог - это врач, который лечит в зубы".

 - Угадай, что я хочу сделать с тобой сейчас ;)
 - Cделать за меня опись материалов аттестационных испытаний? )

Похоже, скоро зайцев внесут в Красную книгу )

А что я нашла! Ыыы )))

Широко известная в узких самочьих кругах марка Charmante выпустила серию колготок Колхоз Деревенский шик Мы из Кукуевска Провинция (Да, пущай будет Провинция. Крепитесь, друзья! Впрочем, как называется серия на самом деле - я хз, но названия моделей подлинные). Это надо видеть.

Итак, поехали.

UGLICH

VLADIMIR

YAROSLAVL

ROSTOV

POSAD (в этом месте дружно апплодируем моей малой родине, хотя хз, Павловский или Сергиев, ну да пох)

PALEKH

MUROM

KOSTROMA

KALYAZIN (походу в Калязине легализована охота на леопардов, ахха!)

IVANOVO

ALERSANDROV

Что я могу подытожить. Очень красноречиво из всех, так сказать, щелей, прет гламур шаблон восприятия Рассеи-матушки буржуинами разными. Ну а че? Смотрим внимательно на антураж. Шкура медведа - в наличии (Ай-яй-яй буржуинам, двойка за политкорректность). Конфетки-бараночки - да пжалста! Вон, даж дрова торчат из-под шкафа. А платки! А соболя! А бусы, раскинувшиеся привольно к ножкам девичьим! (Типа, сезам, откройся!) А то, что турецкие сабо на истинно русские колготки - дык это ж эк-лек-ти-ка, дыры (сори, очепяталась, по-Фрейду) дуры вы неразумные.

Но самое трагичное, что производитель-то пытается соответствовать запросам потребителя. Вот такие у нас вкусы походу. Печалька.

Умеренно оплакав рассейский гламур, пошла я смотреть по каталогу другие серии чулочно-носочных для парнокопытных/платформенных и, ессно, наткнулась на очередной шедевр. Спешу представить вам колготки с манящим названием ACAPULCO:

Ведь молодцы, правда? Тот же платочек, который на фото модели ROSTOV. Привет тебе, горячий ростовский Акапулько! )

Вот ты какой, Оле Лукойе! )

Google Street View Paintings творит чудеса )

Все остальное на http://www.bnguffey.com

***
Кому оставила зима
коробку над камином ?
А в ней - египетская тьма,
беременная тмином.
Кинжал, халва и конфетти,
засушенная роза,
и мальчик, сбившийся с пути,
и водочка с мороза.
Моя бессмертная фигня,
вся музыка и слезы -
из стихотворного огня,
(презерватив - из прозы).
Промолвишь: "shit", возникнет - щит,
картонный ворон вскрячет,
и кетчуп - закровоточит,
и прапорщик - заплачет.
Не пей козлиное аи
на трассе Киев-Лютеж!
Опять все девушки - мои,
а ты - меня не любишь…


***
Между Первой и Второй мировой -
перерывчик небольшой, небольшой,
ну, а третья громыхнет за горой,
а четвертая дыхнет анашой.

Не снимай противогаз, Гюльчатай,
и убитых, и живых не считай,
заскучает о тебе все сильней -
черный бластер под подушкой моей.

Приходи ко мне в блиндаж, на кровать,
буду, буду убивать, целовать,
колыбельную тебе напевать,
а на прошлое, дружок, наплевать.

Потому, что между первой-второй,
между третьей и четвертой игрой,
между пятой и шестой «на коня»,
ты прошепчешь: «Не кончайте в меня…»

Перестанет истребитель кружить,
как бы это, не кончая, прожить?
Позабудут цикламены цвести,
после смерти - не кончают, прости.

Вопрос дня: как заточить мелкобытовоеобслуживание, если оное отупело?

Бронхи прёт, еще как прёт.

Называется: попросила коллегу сходить за лекарством.

 

А еще загородная недвижимость Подмосковья порадовала ) Хорошее название для сайта, ахха!

http://www.dolina-imeniy.ru/

Сорвали с первой бутылки крышку и плеснули в кружки.
— «Агдам»? — поинтересовался Петров.
— «Три семерки», — ответили ему. — А какая разница?
— Батя мой любил «Агдам».
— Это которого ты топориком кончил?
Митя не ответил и взял со стола кружку, ощутив во рту прилив слюны.
— Ну тогда за помин души папы твоего! — провозгласил авторитет и оскалился. — Душегубец!
Митя выпил до дна. «Три семерки» согрели желудок и сделали голову правильной.
Позже, когда было выпито двенадцать фугасов и выкурено столько же косяков, Митя заснул на нарах и снилось ему, что он грудник, присосавшийся к материнской груди, из которой вместо молока течет чистейший портвейн «Агдам».

— Вы — Карапетян?
— Нет. Ему язык оторвало, сейчас пришивают.
— Тогда Синичкин?
— У него ноги разнесло на рекорд. В госпитале капитан.
— А вы кто?
— А я дежурный…
— А-а…

Кино — это такая штука про жизнь.

И сквозь истерические спазмы клялась себе, что сделает аборт и ни за какие посулы не родит ребенка этому неотесанному армяшке! Далее Василиса Никоновна вспомнила, что она еще не беременна, так как накануне не допустила Зубова к себе по причине усталости организма, а потому ей ровным счетом нечем отомстить мужу. Она подумала и решила сегодня же соблазнить Аванеса, чтобы понести от него и уже тогда сделать аборт… Директор Детского дома № 15 запуталась…

Тараканы всюду есть. Они как евреи, их отовсюду гонят, убивают, а им хоть бы хны, живут и живут! Богом избранные твари!

...и глаза у него загорелись пожаром, а в штанах затрещало дешевым сатином.

Мне кажется, что нельзя в еде переусердствовать, так как сытый желудок — это колыбельная для мозга.

— Я хочу задать последний вопрос. Можно?
Семен кивнул.
— Есть после смерти что-то?
— Нет.
— А как же вся жизнь человеческая за миг до смерти проходит перед глазами? А потом труба, коридор, и человек видит себя со стороны, родственников своих умерших?
— Это — сон, — ответил человек-дерево. — Сон разума. Мозг засыпает, и ему снится последний сон…

Все готовилось к Новому году. Город украшался для новой жизни, для нового счастья. Большим домам и большому скоплению народа было совсем неважно, что кого-то не стало, что кто-то не будет радоваться похоронной песне курантов. Жизнь — могучее либидо — стремила все, наделенное гормонами, вперед, оставляя на обочине небольшие отходы…

Они помолчали, пока на электронных часах не выскочили цифры 23:45.
 

На самом деле белизны бумаги бояться не стоит. Это то же самое, что нервничать перед девственницей.

Знаете, все же это удивительная вещь – ассоциативное мышление. Начала с ножичка для вскрытия конвертов, а вспомнила мертвеца.

Да, что касается просмотра эротических программ – то у меня нет телевизора и вместо него я смотрю в окно, наблюдая мир, не заключенный в рамки художественного осмысления. Телевизор отсутствует не по причине материальных затруднений, а по убеждению. Магический ящик ущемляет свободу наших мыслительных процессов, подменяя оригинальную способность мыслить мыслительными процессами других людей, причем сформированными под влиянием того же магического ящика.

Люблю осенний дождь. Есть в нем какой-то драматизм, какое-то бесконечное уныние, тоска по потерянному цветению. Тихое "ш-ш-ш-ш" за окном убаюкивает, и кажется, что все цветные минуты жизни уже позади, что осталось время лишь для того, чтобы осмыслить красочные мгновения и признаться – принесли ли они тебе удовлетворение или оставили даже воспоминания обездоленными…

– Ox, ox! – слышал я тяжелое дыхание жука. – Ох!.. Какое все-таки варварство!
– Вы о чем? – не понял я, переводя дух.
– После любви отгрызать голову! – пояснил жук.
– Страсть.
– Ревность! – не согласился Hiprotomus.
– Почему?
– Чтобы он более никому, кроме нее, не доставил такого наслаждения! У этого вида, видимо, матриархат! Самец сделал свое дело, оплодотворил ее, а потому более не нужен виду. Она ему – хрясь – и голову отъела!

Я открыла брошюру и на первой странице прочитала следующий текст:
"Уважаемый владелец футляра!
Книжечка, которую вы в настоящий момент держите в руках, поможет вам в дальнейшем использовать Руки по их прямому предназначению, которое, впрочем, определил Производитель. Производитель смеет вас заверить, что Продукция отвечает всем требованиям и запросам Заказчика, а также является уникальным творением, произведенным когда-либо человечеством. Производитель отнюдь не отождествляет себя с человечеством и не считает себя частью такового.
Производитель не несет ответственности за неожиданный выход из строя части Продукции или всего целого, так как Руки являются биологическим продуктом, с момента их производства живущим по собственному календарю жизни".

– Откуда ты? – спросил я.
– Из бутылки, – ответила она, облизывая губы.
– Ты – джинн?
– Нет.
– А кто?
– Жена.
– Это хорошо, – произнес я удовлетворенно и поцеловал ее в живот, где-то в глубине сознания удивляясь, сколь знаком мне запах ее тела.
– Ты будешь стирать мне вещи?
– Буду, – вздохнула она обреченно.
– И гладить будешь?
– И гладить.
– А обед варить?
– Согласна.
– А у тебя много было мужчин?
– Ты обещал не спрашивать про прошлую жизнь.
– Обещал, – согласился я.

– Душа – понятие абстрактное, – говорил отец. – И я хочу ею заниматься, чтобы из категории отвлеченной она превратилась в категорию конкретную!

Страшен русский бунт! – цитировал идеолог классика. – Он сметает все на своем пути, и никакой стопроцентный апельсиновый сок его не остановит!

Никогда не доверял писателям. Считаю их нездоровыми психически людьми, склонными мнить себя мессиями человечества и рассказывать самым сложным образом самые простые вещи.

– Я старый.
– А при чем здесь возраст?
– Потому что мне уже три года, и я скоро умру, а вы меня все время обижаете!..
– А что, жуки так мало живут?
– Да. Наша жизнь коротка, – тяжело вздохнул Hiprotomus. – Если мой возраст переводить на человеческий, то получится, что сегодня мне исполнилось шестьдесят три года.
– У вас сегодня день рождения?
– Ага.
– Так я вас поздравляю!
– Спасибо, – поблагодарил жук. – Скорее, надо высказывать соболезнования.
– Что же мне вам подарить? – задумался я. – Хотите склянку с перекисью водорода? Или… Знаете, я видел в антикварной лавке коллекцию жуков. Ну, знаете, в такой коробочке, под стеклом… Это здорово дорого стоит, но вам понравится. Должно быть, это эротично для насекомых, как эротический журнал для людей!
– Вам бы понравилось, если бы вам подарили засушенную женщину?

Молодых всегда тянет к пожилым, а пожилых к юным. Потому что одних привлекает неизведанное, а других то, что давно позабыто.

Идя по булыжной мостовой еще не проснувшегося Арбата, одинокий в своем раннем пробуждении, я лениво думал о будущем. Не о том, что мне надо будет делать, кого любить и кого жалеть. Я думал о будущем целиком, как о чувстве голода, которое нужно удовлетворить и насытить. Мне нужно насытить свое будущее!

Опять-таки раздражали шумы. Какие органы они раздражали — это тоже неизвестно, но ощущение у зародыша было такое, будто скребли алюминиевой вилкой по оконному стеклу.
«Это — моя мать, — осознал эмбрион. — Она чешет свой плоский живот длинными, наманикюренными ногтями. Оттого такой противный звук».

Ничего так не садизирует душу, как ожидание будущего. Даже если ты ждешь чего-то радостного. Ожидание убивает приход радостного… Поэтому Ангелина не любила Новый год и день своего рождения. Их всегда ждешь, а когда эти дни приходят, то зачастую они становятся самыми тоскливыми в году.

«Время — гадость, — решил он. — Время — это отрезок между первой и последней мыслью. Все, что является отрезком, — гадость. Жизнь — тоже отрезок, а следовательно, и она — гадость. Прямая — гадость, и точки, между которыми эта прямая, вызывают отвращение. Может быть, лишь вторая точка интересна неким волнующим неизвестным».

А она сама в такие минуты чувствовала себя Северным полюсом, к которому тянутся стрелки всех компасов.

Потом она с восторгом смотрела за тем, как Чармен с Ксанкой целуются. Если бы она была циничной, то наверняка подумала, что так целуется селедка с верблюдом. Но в ее сердце место отводилось только для счастья, а потому они казались ей Тристаном и Изольдой.

— Привязанность по родственным связям — ужасна! Я тоже так чувствую, по человеческому шаблону. Вот ты — дура, а я тоже тебя люблю…

Она вернулась, подошла к нему, и опять Хмуров при близости подивился ее бледному лицу с глазами, наполненными осенью.

...все в этом мире закольцовано, не бывает линий, идущих в никуда!

Когда интернатские рассмотрели такую идиллическую картину — гестаповскую суку, ведущую за ручку виновного, но не на расправу, а в столовую вкусно жрать, все сообщество сирот немедленно признало за Северцевым какие-то необыкновенные способности, за которые стоит неминуемо уважать…

Самое главное, не точки в пространстве, а отрезок между ними!.. Счастье — не приход в Храм, а дорога к нему! Потому что Храма не существует!..

— Он невероятно близок! Он бесспорный гений!
— А ты кто?
— А я хозяин гения.

— Молись, Миша…
— Кому? — вырвалось у доктора.
— Мне, — без промедления ответил Чармен Демисович.

— По голове кирпичом! — предложил Псих.
— Муравья в ухо…
Это предложение заставило Ромку глубоко задуматься над сутью вещей. Он понял, что в лице Леонида нашел незыблемого вождя. Муравей в ухе — это серьезно! Это не зубным порошком морды посыпать!

Она размышляла о том, что судьба — это предназначение, смысла которого не существует. Вся жизнь человеческая — лишь кусочек какого-то огромного смысла или, наоборот, бессмыслия. Человеку не дано осознать весь бытийный замысел, оттого и прекрасно жить на белом свете стеклянным осколком, не зная, какой такой фигуры осколок ты!..

Ты, Ромка, сука, а выглядеть хочешь кобелем!

Они стояли над телом поверженного. Два удовлетворенных солдата. Рыков был доволен отмщением за убитого Дронина. Она была удовлетворена выстрелом…

Все было, и ничего не было. Не было разума, не было чувства. Было что-то другое… Все мироздание пульсировало, как сердце человеческого зародыша на двадцать шестой день…

Когда мне было на пару лет больше, чем наследнице сейчас, я мечтала обо всякой херне, как и полагается всем маленьким девочкам. Так вот, вчера в "Олимпиаде 80", потребляя весьма никакой ланч, я случайно метнулась взглядом по книжным полкам и обнаружила книжку по сериалу "Никто кроме тебя", которую, между прочим, мне так и не купили злые родители.

Интересно, когда ее последний раз брали в руки.

Кстати, песня из сериала весьма красивая )

На кухне благодаря печи и камину всегда было тепло. Зима приходила и покрывала своим голубым дыханием наши окна, и если бы сейчас какой-нибудь волшебник предложил мне подарок, я бы, не мешкая, выбрал бутылочку, в которой бы хранились звуки и голоса нашей кухни — наш смех, наши разговоры, приглушенный треск горящих дров в печи, а еще бутылочку с запахами — пряными и густыми запахами сдобы, доходящей в печи до готовности.

Долли говорила, что еще когда она была девочкой, ей нравилось просыпаться по утрам, зимой, под пение своего отца, деловито снующего по дому, разжигающего печь, а потом ей приходилось слышать эти песни и после его смерти — на лугу с индейской травой. Но Кэтрин возражала в такие моменты: нет, это ветер, говорила она, на что Долли отвечала, что ветер — это мы: он собирает, хранит наши голоса, а затем, спустя какое-то время, играет ими, посылая их сквозь листья деревьев и луговые травы, — клянусь, я слышала пение папы, говорила она.

Райли, с охотничьим интересом вслушиваясь в тихий рык рыси в глубине леса, сорвал листок с ближайшей ветви. Еще один листок, опадая, попал в руки судьи. И в его руках он как будто бы приобрел какой-то свой потаенный смысл. Мягко прижимая листочек к своей щеке, он проговорил:
— Мы говорим о любви. Лист, горсть семян — начните с них, и вы познаете, что значит любить. Сначала просто лист, просто дождь, затем должен появиться кто-нибудь, кто узнал бы от тебя ту тайну, что рассказал тебе тот лист… тот дождь… Это совсем не легкий процесс, познать это… может, потребуется вся жизнь — как у меня, и все равно у меня не получилось: я лишь знаю теперь правило этой премудрости — любовь — это цепочка из колечек симпатий и привязанностей, так же, как и природа, это цепочка из множества…

Любовь — это сплошная путаница.

Где-то я читал, что прошлое и будущее формируются в виде спирали, один виток переходит в следующий и предсказывает его содержание. Может быть… Но моя собственная жизнь казалась мне лишь последовательностью замкнутых кругов, без той свободы, гармонии и плавности, что характерны для спиралей. Моя жизнь не скользила по виткам судьбы, а просто падала с одного кругового уровня на другой.