Он поставил на красное и загадал — если выпадет, он успеет к Полине, и они опять будут вместе, вдвоём, и всё будет, как было, и она вновь безраздельно будет принадлежать только ему одному.
У него уже лежало в кармане выигранных 5 000 франков, этого должно было хватить и на обеспечение жены его Марьи Дмитриевны, умиравшей в Северной столице, и на содержание пасынка Паши, и на его жизнь в Европе с Полиной.
Крупье ловко бросил шарик на отполированный до блеска в глазах круг, шарик сделал один круг, другой, третий… седьмой и медленно, словно нехотя, упал в лунку зеро.
Он закрыл глаза, стиснул до боли губы и без сил упал в стоящее рядом с рулеточным столом обтянутое лоснящимся красным бархатом кресло…
Он разбудил в ней женщину
Полина ворвалась в его жизнь стремительно, как комета, перевернула её вверх дном, вновь заставила мучиться и страдать от любви. Она подошла к нему на одном из выступлений, потом написала письмо, он откликнулся, и всё закружилось, завертелось, закрутилось.
Аполлинария пыталась писать, он напечатал в своём журнале "Время" её рассказ "Покуда". Рассказ был откровенно слаб, но он пошёл против своих редакторских убеждений — чувство перевесило совесть.
Они начали встречаться, сначала в редакции, затем в доме брата, мельком, всё какими-то урывками, и, наконец, подолгу наедине. Ей было всего 22, а ему уже перевалило за 40, но с ней он не чувствовал своих лет. Она была весьма хороша собой — высока, стройна и тонка, за сдержанностью и медлительностью манер, скупостью жеста угадывался страстный огонь, который она неумело пыталась скрыть.
Он переживал из-за своей внешности — болезненно-бледное, подёргивающееся лицо с разного цвета глазами могло произвести отталкивающее впечатление. Но ни его возраст, ни его внешность, не измученность жизнью, не остановили её.
Она влюбилась, влюбилась впервые, по-настоящему, и этого было достаточно. Он был её первым мужчиной, и она бросилась в эту любовь, как в омут, закрыв глаза, и чувство к этому некрасивому, уже немолодому, издёрганному и нервному человеку захлестнуло её с головой.
Его же притягивали не только её молодость и свежесть, но и родственная натура, в которой прихотливо сочетались черты мучителя и жертвы, и тот психологический надлом, который присутствовал в нём самом.
Он разбудил в ней женщину, но, разбудив, не смог удержать. Слишком нечастыми были их встречи, слишком много времени он уделял творчеству, журналу, семье.
Ночами он по своему обыкновению писал, днями хлопотал по редакторским делам, затем долгими часами просиживал у постели таявшей на глазах от чахотки жены.
Аполлинарии он говорил, что с Марьей Дмитриевной давно уже всё покончено, что он не любит её и что единственное, что его удерживает — это чувство долга перед умирающей. Полина не верила, безумно ревновала, стала раздражительна и нервна. Она устраивала ему сцены и не хотела принимать никаких объяснений.
Он пытался её подчинить, сделать покорной себе во всём, она не поддавалась, проявляла характер, но именно это ему и было по душе — отпор усиливал наслаждение и горячил кровь.
Она звала его в Европу
Со временем любовные отношения превратились в борьбу. Её самолюбие страдало, раненая гордость мучила всё сильнее и сильнее. Весной 1863 года ей всё надоело: и их встречи тайком, и его нежелание говорить с нею о литературе, и его попытки превратить её в рабыню.
И в июне она бросилась вон из Петербурга в Париж, а он, по рекомендации врачей, перевезя Марью Дмитриевну из вечно простуженного Петербурга в напоенный чистым воздухом Владимир, вернулся в столицу улаживать дела по журналу — по распоряжению Цензурного комитета "Время" закрыли из-за статьи Страхова по польскому вопросу.
Всё лето он мучился от одиночества. Полина вошла в его кровь и плоть, замутила разум, он не мог без неё уже провести и дня.
Но приходилось терпеть, отдавать долги кредиторам, возвращать деньги подписчикам, раздобывать средства на содержание Марьи Дмитриевны, её докторов и лекарства, кормиться самому и кормить пасынка Пашу.
Денег катастрофически не хватало, он влез в новые долги, не отдав старые, это была петля, и она затягивалась всё туже и туже. Тогда он начал брать авансы под будущие повести и романы, давать невыгодные расписки.
В один прекрасный день ему захотелось всё забыть, закинуть все дела и уехать заграницу, в Париж, к Полине. Она, позабыв про обиды, писала ему, звала, убеждала, что в Европе всё образуется, что там им будет хорошо вдвоём, что любовь их будет красивой и ничем не омрачённой и ей не будет больно и стыдно, как было в России.
В конце концов, он раздобыл денег на поездку, но их было мало, и по дороге в Париж он, оправдывая себя нехваткой средств, остановился в Висбадене, чтобы попытать счастья в рулетке. Страсть к рулетке затмила чувство к Полине Сусловой. Зелёный стол притягивал как магнит, он не мог отвести взгляд от скачущего по лункам шарика.
Рулетка была метафорой жизни, в которой царили случайность и неопределённость, красное и чёрное, надежда и отчаяние, чёт и нечет. В Висбадене он играл несколько дней, на этот раз судьба улыбнулась ему, и вопреки обыкновению он не проиграл, а выиграл, сумел удержать себя, оторваться от стола и бежать с деньгами из "Рулетенбурга" в Париж.
Измена и расставание
Она встретила его холодно, безучастно и равнодушно, и он понял, что опоздал. В её сердце вошёл жгучий, темпераментный испанец Сальвадор, бездельник и хлыщ, прожигатель жизни и разбиватель женских сердец, и она влюбилась в него без оглядки.
Он был молод, стремителен и горяч, он обещал ей другой мир, в котором правят бал радость и веселье, где нет места унынию и тоске. Русскую карусель сменил французский карнавал, она не смогла устоять, потеряла голову и пала в его объятья.
Она рассказала ему всё без утайки, прекрасно сознавая, что причиняет нестерпимую боль, что все его надежды рушатся в одночасье. Он был подавлен, унижен и растерян. В неуютном гостиничном номере он впал в отчаяние. Он знал, что когда-нибудь это случится — Полина бросит его, — но он не знал, как скоро и где это произойдёт.
Надо было что-то делать, чувство вины перед умиравшей женой пронизало его, он лихорадочно искал выход из создавшегося тупика, но развязка наступила неожиданно и нежданно, сама собой.
Испанец был пуст и легкомыслен, серьёзная любовь русской испугала его. Сначала он начал уклоняться от встреч, затем попросил товарища передать ей записку, что тяжело заболел тифом и видеть его нельзя.
Когда через несколько дней она случайно встретила его на улице, здорового и жизнерадостного как всегда, до неё наконец-то дошло, что всё было ложь, пыль и обман.
В пансионе её охватило безумие, она кричала, билась в истерике, хваталась за нож, порывалась бежать к Сальвадору, чтобы покончить с ним, либо на его глазах — с собой.
Потом она затихла и вконец успокоилась, опустошённая и разбитая пришла к нему в отель и призналась, что произошло.
Он, как мог, утешил её, а затем предложил ехать вместе в путешествие по солнечной Италии, о котором они не раз мечтали в заснеженном Петербурге. Она, не колеблясь, согласилась, и на следующий день они выехали в Баден-Баден. Затем были Рим, Тунис, Генуя и Неаполь, опять Турин и Берлин.
В дороге она оправилась, пришла в себя и вновь из жертвы превратилась в мучительницу, играла с ним в кошки-мышки, манила, но не допускала до себя, грезя о том, как Сальвадор вернётся к ней, а она холодным презрением накажет его.
Они начали ссориться и недовольные друг другом расстались в конце сентября. Она уехала из Берлина в Париж, ему надо было возвращаться в Россию, во Владимир, где умирала его жена — тяжело больная Марья Дмитриевна…
С Аполлинарией всё было кончено.
Иллюстрации с сайта: wikipedia.org.
Геннадий Евграфов • 14.11.2014
.
