Федор Иванович Тютчев
(1803-1873)
– поэт, дипломат, публицист, философ.


Александровский Степан Федорович
«Портрет поэта Федора Ивановича Тютчева»
1876
Государственная Третьяковская галерея

Портрет Ф.И. Тютчева написан С.Ф. Александровским в 1876 г. по заказу П.М. Третьякова, который не мог смириться с отсутствием портрета поэта в его галерее. К тому времени прошло три года, как поэта не стало, и портрет Тютчева писался с фотографии. Облако седых волос над высоким лбом, грустно-ироничный взгляд из-за очков, небрежность в одежде. Таким и был Федор Иванович Тютчев.

Природа щедро одарила Федора Тютчева талантами. Однако нельзя сказать, что они способствовали его успехам. В университете он занимался только тем, что его интересовало. Задания часто выполняли за него однокашники. На дипломатическом поприще карьера не сложилась. По его признанию, он "пережив всех, не наследовал никому".

Нельзя назвать счастливой и семейную жизнь Тютчева. Его "подвиги" были широко известны и вызывали осуждение современников. Публицистика, написанная на французском и немецком языках, находила читателей в узком кругу. Стихотворений немного, и долгое время они пользовались признанием, в основном, среди поэтов. Критика обходила их молчанием.

И, тем не менее, Федор Тютчев оставил глубокий след в сердцах своих современников. В наше время "широкой публике" он известен удивительными стихотворениями о природе: "Люблю грозу в начале мая", "Есть в осени первоначальной", посвящениями возлюбленным: "Я помню время золотое", "Я встретил вас", высказываниями, ставшими афоризмами: "Русская история до Петра Великого сплошная панихида, а после – одно уголовное дело", "Умом Россию не понять...", "Нам не дано предугадать".

В чем же тайна очарования Тютчева? Лучше всего на этот вопрос ответили его современники.




И.С. Аксаков (1823-1886) – биограф поэта, был женат на дочери Ф.И. Тютчева

"Можно сказать, что в тщеславии у Тютчева был органический недостаток. Он любил свет – это правда; но не личный успех, не утехи самолюбия влекли его к свету. Он любил его блеск и красивость... Соблюдая, по возможности, все внешние светские приличия, он не рабствовал пред ними душою, не покорялся условной светской "морали", хранил полную свободу мысли и чувства. Блеск и обаяние света возбуждали его нервы, и словно ключом било наружу его вдохновенное, грациозное остроумие.

Но самое проявление этой способности не было у него делом тщеславного расчета: он сам тут же забывал сказанное, никогда не повторялся и охотно предоставлял другим авторские права на свои, нередко гениальные, изречения. Вообще, как в устном слове, точно так и в поэзии, его творчество только в самую минуту творения, не долее, доставляло ему авторскую отраду. Оно быстро, мгновенно вспыхивало и столь же быстро, выразившись в речи или в стихах, угасало и исчезало из памяти".

"Была область, где он жил всею полнотою своей личности. То была жизнь сердца, жизнь чувства, со всеми ее заблуждениями, треволнениями, муками, поэзией, драмою страсти; жизнь, которой, впрочем, он отдавался всякий раз не иначе, как вследствие самого искреннего, внезапно овладевшего им увлечения, – отдавался без умысла и без борьбы. Но она всегда обращалась для него в источник тоски и скорби и оставляла болезненный след в его душе".

И.С. Гагарин (1814-1882) – князь, сослуживец и друг Ф.И. Тютчева в Мюнхене

"Его не привлекали ни богатства, ни почести, ни даже слава. Самым задушевным, самым глубоким его наслаждением было наблюдать за картиной, развертывавшейся перед ним в мире, с неослабным любопытством следить за всеми ее изменениями и обмениваться впечатлениями со своими соседями".

"Припоминаю, что в 1834 г., в бытность мою в Карлсбаде, до меня дошли слухи о том, что Тютчев был поднят без сознания в Мюнхене. По возвращении в Мюнхен я спросил его, что это значило. Вот что он мне ответил: "Однажды Ваш дядя пригласил меня обедать, я думал, что к шести часам, и пришел в ту минуту, когда вставали из-за стола. Итак, я не обедал. На другой день жена моя отсутствовала, некому было заказать обед, и я без него обошелся. На третий день я потерял привычку обедать, но силы мне изменили, и я лишился чувств..."

В.А. Соллогуб (1813-1882) – граф, писатель

"Он был одним из усерднейших посетителей моих вечеров; он сидел в гостиной на диване, окруженный очарованными слушателями и слушательницами. Остроумные, нежные, колкие, добрые слова, точно жемчужины, небрежно скатывались с его уст. Он был едва ли не самым светским человеком в России, но светским в полном значении этого слова. Ему были нужны как воздух каждый вечер яркий свет люстр и ламп, веселое шуршание дорогих женских платьев, говор и смех хорошеньких женщин.

Между тем его наружность очень не соответствовала его вкусам; он был дурен собою, небрежно одет, неуклюж и рассеян; но все, все это исчезало, когда он начинал говорить, рассказывать; все мгновенно умолкали, и во всей комнате только и слышался голос Тютчева; я думаю, что главной прелестью Тютчева в этом случае было то, что в его рассказах не было ничего приготовленного, выученного, придуманного".

В.П. Мещерский (1839-1914) – князь, камергер, публицист, прозаик

"Сам Федор Иванович Тютчев был чем-то вроде витающего духа в своей семье. Он всюду казался случайно залетевшею птичкою, и дома, в своей прекрасной и симпатичной семье, тоже..."

"Свои прелестные стихи, как и свои прелестные слова, Тютчев ронял, как цветы мгновенного вдохновения... Он не знал, что значит сочинять стихи; они создавались в ту минуту, как созвучием нужно было высказать мысль или чувство, наскоро он набрасывал их на клочке бумаги и затем ронял, позабывая о них, на пол, а жена его подбирала; или он вдруг импровизировал, а жена его записывала выливавшиеся из души его мысли и чувства в стихах. Как-то раз, вернувшись домой под проливным дождем, Тютчев стоял в своем кабинете, терпеливо глядя, как камердинер под надзором жены снимал замоченный сюртук... Стоит и с уст его падают те прелестные стихи: "Слезы людские...", которые он так поэтично уподоблял каплям дождя".

"Помню тоже, как, уходя от меня однажды вечером, он берет первую попавшуюся шубу и говорит лакею: все равно, скажите хозяину этой шубы, что я ее принял за свою".

А.А. Фет (1820-1892) – поэт, мемуарист

"Тютчев сладостен мне не столько как человек, более чем дружелюбно ко мне относившийся, но как самое воздушное воплощение поэта, каким его рисует себе романтизм. Начать с того, что Федор Иванович болезненно сжимался при малейшем намеке на его поэтический дар, и никто не дерзал заводить с ним об этом речи".

Ф.Ф. Тютчев (1860-1916) – сын Тютчева и Денисьевой. Писатель, полковник

"Лицо его... но разве можно описать лицо Федора Ивановича так, чтобы человек, не видевший его никогда, мог представить себе это особенное, не поддающееся никакому описанию выражение?.. Это не было только человеческое лицо, а какое-то неуловимое, невольно поражающее каждого, сочетание линий и штрихов, в которых жил высокий дух гения и которые как бы светились нечеловеческой, духовной красотой.

На плотно сжатых губах постоянно блуждала грустная и в то же время ироническая улыбка, а глаза, задумчивые и печальные, смотрели сквозь стекла очков загадочно, как бы что-то прозревая впереди. И в этой улыбке и в этом грустно ироническом взгляде сквозила как бы жалость ко всему окружающему, а равно и к самому себе".

"Чувства пренебрежения и презрения были совершенно неведомы его светлой душе, как они были бы неведомы какому-нибудь духу, если бы таковой мог жить среди людей. Читая в душах и в умах, окружающих его, как в раскрытой книге, видя недостатки и пороки ближних, будучи сам преисполнен всевозможных человеческих слабостей, которые он ясно сознавал в себе, но от которых не в силах был и даже не хотел избавиться, Федор Иванович никогда никого не осуждал, принимая человечество таким, каково оно есть, с каким-то особенным невозмутимым, благодушным равнодушием..."

"Для него человеческий род делился на две половины – на людей интересных и людей скучных, а затем ему было безразлично, с кем судьба столкнула его: с наивысокопоставленнейшим ли сановником, или самым простым смертным. И с тем и с другим он держал себя совершенно одинаково.

Дорожа своей придворной службой и ключом камергера лишь постольку, поскольку они открывали ему доступ в высшие, а потому и наиболее интересные сферы, Федор Иванович в остальном держал себя вполне независимо. Нередко участвуя в дворцовых церемониях, Тютчев, когда они ему в достойной мере надоедали, преспокойно покидал свое место и возвращался к себе домой, не заботясь о том, какое впечатление произведет такое самоволие.

Раз, неся при каком-то торжестве шлейф одной из великих княгинь, кажется, Елены Павловны, Федор Иванович, заметив кого-то из знакомых, остановился и заговорил с ним, в то же время не выпуская шлейфа из рук, что, разумеется, произвело замешательство в кортеже и остановку шествия. Федор Иванович только выпустил из рук злополучный шлейф, когда кто-то из придворных чуть не силой вырвал его у него. Не смущаясь подобным инцидентом, Тютчев остался на своем месте и продолжал беседу, забыв совершенно и о шлейфе, и о своих обязанностях".

"Однажды, зимой, приехав к одному своему знакомому, Федор Иванович, выйдя из кареты, приказал кучеру поскорее возвращаться обратно, так как карета должна была ехать за кем-то в другой конец города, а сам направился к подъезду. Шубу свою, как и летнее пальто, Федор Иванович в рукава никогда не надевал, а накидывал на плечи, причем нередко рукавами вниз. В ту минуту, когда он брался уже за ручку подъезда, перед ним очутился оборванец, просящий милостыню.

Как это случилось, не умею объяснить, но только Федор Иванович, приняв оборванца за швейцара, сбросил ему на руки шубу, а сам не торопясь стал подыматься на лестницу, к большому удивлению выскочившего швейцара, не понимавшего, каким образом мог Федор Иванович приехать зимой в одном цилиндре и во фраке. Его недоумение разъяснилось полчаса спустя, когда Федор Иванович, возвращаясь, потребовал свою шубу. К чести тогдашнего полицеймейстера Трепова, надо сказать, что шуба была найдена на другой же день и возвращена по принадлежности".

.