В колонках играет - шум детских голосов из открытого настежь окнаОна жила в обычной семье, которых миллионы на нашем свете. Она любила мороженое, гуляла по вечерам с собакой, по-детски мечтала научиться летать и делала школьные уроки в воскресенье вечером.
У нее дома висели портреты, не похожие на тех, кого на них изображали. В ее комнате стоял шкаф, на полках которого валялись кучи сувенирчиков и безделушек неизвестного предназначения: фигурки, вазочки, маленькие панно, игрушки, папирус, привезенный из Египта, заколки для волос, китайские палочки из соседнего магазина (когда-то она страстно болела идеей, научится ими пользоваться), мишка, который ревел, если ему нажмешь на пузо, рюмочка на ножке, с немножко отбитым краем, монетки, кубик-рубик, ножнички, фантики от конфет и еще какой-то мусор.
По квартире ее бегала младшая сестра – вечно-кричащий неугомонный бесенок, хватающий все попадавшее под руку и тащивший себе в игрушки, где исчезавшие вещи или пропадали или их потом находили где-нибудь в углу поломанными. Ее «Мамуля», так ласково называлась она семье, работала, точнее, сидела день ото дня в своей конторке в крутящемся кресле на колесиках, что обычно стоят во всех незаурядных офисах, и печатала, печатала, печатала никому ненужные бумажки с запросами, отчетами, справками и прочей бухгалтерской дребеденью.
«Папик»… я уже не помню, кем он работал, но кажется тоже, как и мамуля занимал немаловажное место среди бумажных лиц. Возвращался всегда поздно. С портфельчиком под мышкой и серьезной миной.
Дома у них всегда было скучно, кот всегда спал на спинке только что вычищенного от его шерсти дивана, и тихо играла монотонная музыка по радио. Иногда к ним приходили гости. Только тогда у них бывало шумно. Папик сидел с гордым видов во главе стола и травил бородатые анекдоты, гости смеялись, кто из приличия, кто просто от широкой души и мелкого ума, некоторые прилично улыбались. Мамуля играла на гитаре старые песни и пела мощным грудным голосом настоящей хохлушки, взращенной на просторах и хлебах «ридной Украины». После того как гости разогревались, начинало казаться, что не так уж и плохо у П...ов, начинали подпевать, тоже рассказывать анекдоты, кто-то отбирал гитару и начинал нескладно дергать струны, но этого не замечали, так как всем было весело.
Она же в это в это время пыталась уложить сестру спать, а когда все расходились и родители покидали дом вместе с гостями, чтобы проводить их и еще немножко посидеть у кого-нибудь в более уютной компании, она выходила в коридор чтоб закрыть дверь и заранее угадывала что папик скажет ей «…ты пока убери здесь немножко и сестру уложи, а мы с мамой скоро вернемся…». Возвращались же они всегда поздно.
Когда тянулись будни, она училась круглыми сутками, всегда по возвращению домой ее встречали с вопросом «Ну как в школе?». И всегда она рассказывала, как прошел день, что случилось, как закончились занятия, все на автомате, в определенном порядке, особо не задумываясь над сказанными словами, так как интересного в них было столько же, сколько в ожидающем ее дне.
А потом вдруг в ее жизнь вклинился несвоевременный факт. Она заболела. Тяжело и надолго – она влюбилась. Ходила на свидания, гуляла, и каждый раз возвращалась домой бегом по звонку своей обожаемой мамули, немедленно желавшей видеть дочурку по очень важному вопросу. Обычно это был поход в магазин, уборка, просьба присмотреть за сестрой, которую не с кем было оставить или просто очередной каприз. Не важно, что по этому поводу думает дочь, главное, что так надо. Всегда.
Затем началась череда скандалов, когда терпение, наконец, лопнуло. Было непонимание, крики, ужас, потом наоборот апатия и полное безразличие к происходящему. Она отчаялась, почти. Почти переступила за грань, только в последний момент остановилась. Как это ни странно, она не подумала в этот момент ни о родных, ни о друзьях или просто жизни: потрясающей, великолепной, той, что намного лучше, чем некоторые видят через стекло вогнутой линзы. Подумала только о нем. О том, что с ним будет. О том, как он переживет. О том… не важно. Но стало еще больнее. Она отмахнулась от мыслей, как от окутавшего ее дымного облака и сделала нетвердый шаг назад, потом еще и еще… она бежала, не помня себя от нахлынувшего разочарования. «…нет выхода…нет итога…нет смысла…нет ничего…как бороться?...я ничего не могу сделать…». Одно и то же крутилось в голове.
Она ушла к себе на реку, туда, где никто не мешал, не беспокоил. Услышала давно звонивший телефон, и из всех ответила только ему. Вскоре она сидела рядом с самым близким человеком и тихие соленые капли беспомощности падали ему на плечо и тут же исчезали, растаяв в складках куртки. Он обещал ей. Много. Самое главное. Он смотрел глаза, и, казалось, не мог обмануть.
Вскоре, после нескольких недель ожидания и бесполезных звонков, стало ясно, что звонить больше некому и незачем. Что глупой ошибкой оказался ненужный град слез, слишком нудный и неоправданный.
Было… нет, уже не было. Ничего не было. Все вокруг стало пусто и как-то смешно. Для кого же теперь? Теперь ты свободна! Как ты раньше мечтала, на что надеялась. Нет привязанностей в воспаленном мозгу, не эгоизм, а безразличие, ни рассвет, ни закат, а белесый туман, застеливший все пути и дороги, сбивавший с толку и уводящий неведомо куда, но очень заманчиво, очень сладко, шаг за шагом, еще и еще…
Когда она была маленькая, она часто спрашивала у мамы, почему люди не умеют летать? Мама всегда отвечала, что никому не дано не по существу его, птицам – небо, людям – земля, рыбам – вода. Как она ошибалась! Только в последний момент туманная занавесь приоткрылась, и тело наполнило чувство полета: свободного, жуткого и в то же время неудержимого, как птица…
Она все-таки научилась летать.