ОСТОЧЕРЧЕНИЕ

Да, тут не без пощёчин и зуботычин,
Впрочем, легчайших, так что не кличь врачей.
Сколько б ты ни был зычен и предназначен –
А все равно найдутся погорячей.

Мальчик, держись за поручень, мир не прочен.
Ладно, не увенчают – так хоть учтут.
Выставочен как ни был бы, приурочен –
А все равно же вымучен, что уж тут.

Звонче не петь, чем Данте для Беатриче.
Нынче – ни Дуче, ни команданте Че.
Как бы ты ни был вычерчен – ты вторичен;
Тысячен, если мыслить в таком ключе.

Ты весь из червоточин, из поперечин,
Мелочен очень, сколько ни поучай.
Как бы ты ни был точен и безупречен –
Вечности не оставят тебе на чай.

И не мечтай, что Бог на тебя набычен,
Выпучен, как на чучело, на чуму.
Как бы ты ни был штучен – а ты обычен.
А остальное знать тебе ни к чему.

Бэйби-бэйб, что мне делать с тобой такой, скольких ты еще приводила в дом, скольких стоила горьких слез им?

одна постель
наушники
зонтик
на двоих

Пока ты меня ненавидишь, я знаю, что небезразличен тебе.

 

Лето исчерпало. Сезон эмоций. Последним воскресеньем стало сухо и хрупко. Теперь просто гуляю по улицам, смотря на тени от деревьев, опрокинутых на асфальт желтым светом фонарей, слушая рев машин и смех шумных компаний. Ощущаю под ногами землю со всеми ее неровностями ярче, словно подошвы истерлись, став тонкими как бумага. Задыхаться от стягивающей грудь сумки, цедить в дешевых кофейнях чай, читать в метро, пытаясь не обращать внимание на людей, поедающих друг друга. Что вы ищете под моей майкой, нежные металлоискатели? Неровный строй позвонков напоминает о себе, вечно что-то требуя. Молчание по утрам, ты знаешь.

Много прихотей, мороженое со вкусом alco-free мохито, музыка в голове и пепел на переднем сиденье машины. [Бэйби-бэйб, что мне делать с тобой такой] по ту сторону ночного светильника и Helios. Не думать о плохом. Переступить время. Меняться ради, ты знаешь.

Когда заря начнет играть
И будет ждать палач на плахе,
То глупо будет продолжать
Крыла бессмысленные взмахи.

Отняли сущность, не спросив,
И вырвали из рук свободу.
И то, что он остался жив,
Уже не делает погоды.

И не осталось ничего.
Нет крохотной надежды даже.
Лишь перьев крохотных клочок
Да нимб весь в копоти и саже.

Товар. Игрушка. Экспонат.
Сатира плачущая маска.
Им ордена, ему набат.
Весьма печальная развязка.

Могу лишь маленький совет
Дать ангелам, сокрыв от смерти:
Среди людей вам места нет.
Живите, как и прежде, в сердце.

Она была жестокой стервой, а он эгоистичным ублюдком. Они буквально врезались друг в друга однажды вечером в пабе «Гроссмаркет». Они смутно припомнили, что их кто-то когда-то знакомил, но не могли вспомнить никаких подробностей. По крайней мере, именно это они сказали самим себе и друг другу.

Она за словом в карман не лезла и вела себя крайне оскорбительно, но он не обращал на это внимания, так как был безразличен ко всему, за исключением восьмидесяти шиллингов (так в Шотландии называют крепкое темное пиво – прим. пер.), которое опрокидывал пинту за пинтой. Они решили пойти в ее квартиру перепихнуться. У него своей квартиры не было; сидя на полном обеспечении родителей, он считал бессмысленным обзаводиться ею.

Сидя на кровати, она наблюдала, как он раздевается. Ее лицо помрачнело, когда он снял с себя свои пурпурные боксерские трусы.

- Кого ты рассчитываешь удовлетворить этим? – сердито спросила она, бросив на него презрительный взгляд.

- Себя, – ответил он, ложась на кровать рядом с ней.

После самого процесса она злобно поносила его выступление с таким ядовитым сарказмом, которое разорвало бы хрупкое сексуальное эго большинства мужчин в клочки. Он едва ли слышал хотя бы слово их тех, что она сказала. Его последние мысли, когда он проваливался в пьяный сон, были связаны с завтраком. Он надеялся, что у нее довольно много съестного, и она приготовит утром хорошее жарево.

Спустя несколько недель они уже жили вместе. Люди говорили, что они прекрасно ладят друг с другом.

Сон быстро начинает ускользать от меня, а я пытаюсь ухватить его за краешек, чтобы побыть в нем хоть еще чуть-чуть. Тщетно. Я открываю глаза и мой взгляд упирается в безупречно белый потолок. Снова эта жесткая неудобная кровать. Поворачиваю голову вправо и вижу стену, окно и решетку. Ничего не меняется. Я голоден, мои мышцы стонут, мне хочется кричать. И я кричу. Мне необходимо, чтобы меня хоть кто-нибудь услышал. Иначе может произойти что-то страшное и непредвиденное. Что-то, отчего станет плохо всем. Четыреста двадцать один. Четыреста двадцать один день я нахожусь здесь, под пристальным вниманием и непрерывным контролем. Я почти привык к здешнему распорядку, я ем тогда, когда мне дают есть и сплю тогда, когда мне дают спать. Выводят гулять в строго определенное время. Я пытаюсь бороться с этими правилами, с этим режимом, но результаты далеки от положительных и я уже почти впал в отчаяние. Мне не всегда понятны слова, которые произносят окружающие меня люди. Может быть я действительно схожу с ума? Но как такое могло произойти? Я помню первый отпразднованный здесь мой день рождения. Это было похоже на каторгу. Похоже они не только выполняют свою работу, но и получают удовольствие от того, что делают со мной. И эти мысли навещают меня каждый раз, когда я просыпаюсь в этой комнате, на этой кровати и мне в такие моменты снова хочется кричать. И я кричу. Четыреста двадцать один день отчаяния. Не могу дождаться, когда наконец-то вырасту, стану взрослым и обзаведусь собственными детьми.

Если клинической смертью считается прекращение функционирования головного мозга, то сколь же мертвецов ходит вокруг нас.

Ты сумасшедший.