Ричард Бах. Чайка по имени Джонатан Ливингстон
Повесть-притча
Пер. с англ. Ю. Родман.

---------------------------------------------------------------

Невыдуманному Джонатану-Чайке,
который живет в каждом из нас

Часть первая

Настало утро, и золотые блики молодого солнца заплясали на едва
заметных волнах спокойного моря.
В миле от берега с рыболовного судна забросили сети с приманкой,
весть об этом мгновенно донеслась до Стаи, ожидавшей завтрака, и вот
уже тысяча чаек слетелись к судну, чтобы хитростью или силой добыть
крохи пищи. Еще один хлопотливый день вступил в свои права.
Но вдали от всех, вдали от рыболовного судна и от берега в полном
одиночестве совершала свои тренировочные полеты чайка по имени Джонатан
Ливингстон. Взлетев на сто футов в небо, Джонатан опустил перепончатые
лапы, приподнял клюв, вытянул вперед изогнутые дугой крылья и,
превозмогая боль, старался удержать их в этом положении. Вытянутые
вперед крылья снижали скорость, и он летел так медленно, что ветер едва
шептал у него над ухом, а океан под ним казался недвижимым. Он прищурил
глаза и весь обратился в одно-единственное желание: вот он задержал
дыхание и чуть... чуть-чуть... на один дюйм... увеличил изгиб крыльев.
Перья взъерошились, он совсем потерял скорость и упал.
Чайки, как вы знаете, не раздумывают во время полета и никогда не
останавливаются. Остановиться в воздухе - для чайки бесчестье, для
чайки это - позор.
Но Джонатан Ливингстон, который, не стыдясь, вновь выгибал и
напрягал дрожащие крылья - все медленнее, медленнее и опять неудача, -
был не какой-нибудь заурядной птицей.
Большинство чаек не стремится узнать о полете ничего кроме самого
необходимого: как долететь от берега до пищи и вернуться назад. Для
большинства чаек главное - еда, а не полет. Больше всего на свете
Джонатан Ливингстон любил летать.
Но подобное пристрастие, как он понял, не внушает уважения птицам.
Даже его родители были встревожены тем, что Джонатан целые дни проводит
в одиночестве и, занимаясь своими опытами, снова и снова планирует над
самой водой.
Он, например, не понимал, почему, летая на высоте меньшей
полувзмаха своих крыльев, он может держаться в воздухе дольше и почти
без усилий. Его планирующий спуск заканчивался не обычным всплеском при
погружении лап в воду, а появлением длинной вспененной струи, которая
рождалась, как только тело Джонатана с плотно прижатыми лапами касалось
поверхности моря. Когда он начал, поджимая лапы, планировать на берег,
а потом измерять шагами след, его родители, естественно, встревожились
не на шутку.
- Почему, Джон, почему? - спрашивала мать. - Почему ты не можешь
вести себя, как все мы? Почему ты не предоставишь полеты над водой
пеликанам и альбатросам? Почему ты ничего не ешь? Сын, от тебя остались
перья да кости.
- Ну и пусть, мама, от меня остались перья да кости. Я хочу знать,
что я могу делать в воздухе, а чего не могу. Я просто хочу знать.
- Послушай-ка, Джонатан, - говорил ему отец без тени
недоброжелательности. - Зима не за горами. Рыболовные суда будут
появляться все реже, а рыба, которая теперь плавает на поверхности,
уйдет в глубину. Полеты - это, конечно, очень хорошо, но одними
полетами сыт не будешь. Не забывай, что ты летаешь ради того, чтобы
есть.
Джонатан покорно кивнул. Несколько дней он старался делать то же,
что все остальные, старался изо всех сил: пронзительно кричал и дрался
с сородичами у пирсов и рыболовных судов, нырял за кусочками рыбы и
хлеба. Но у него ничего не получалось.
"Какая бессмыслица, - подумал он и решительно швырнул с трудом
добытого анчоуса голодной старой чайке, которая гналась за ним. - Я мог
бы потратить все это время на то, чтобы учиться летать. Мне нужно
узнать еще так много!"
И вот уже Джонатан снова один в море - голодный, радостный,
пытливый.
Он изучал скорость полета и за неделю тренировок узнал о скорости
больше, чем самая быстролетная чайка на этом свете.
Поднявшись на тысячу футов над морем, он бросился в пике, изо всех
сил махая крыльями, и понял, почему чайки пикируют, сложив крылья.
Всего через шесть секунд он уже летел со скоростью семьдесят миль в
час, со скоростью, при которой крыло в момент взмаха теряет
устойчивость.
Раз за разом одно и то же. Как он ни старался, как ни напрягал
силы, достигнув высокой скорости, он терял управление.
Подъем на тысячу футов. Мощный рывок вперед, переход в пике,
напряженные взмахи крыльев и отвесное падение вниз. А потом каждый раз
его левое крыло вдруг замирало при взмахе вверх, он резко кренился
влево, переставал махать правым крылом, чтобы восстановить равновесие,
и, будто пожираемый пламенем, кувырком через правое плечо входил в
штопор.
Несмотря на все старания, взмах вверх не удавался. Он сделал
десять попыток, и каждый раз, как только скорость превышала семьдесят
миль в час, он обращался в неуправляемый поток взъерошенных перьев и
камнем летел в воду.
Все дело в том, понял наконец Джонатан, когда промок до последнего
перышка, - все дело в том, что при больших скоростях нужно удержать
раскрыты е крылья в одном положении - махать, пока скорость не достигнет
пятидесяти миль в час, а потом держать в одном положении.
Он поднялся на две тысячи футов и попытался еще раз: входя в пике,
он вытянул клюв вниз и раскинул крылья, а когда достиг скорости
пятьдесят миль в час, перестал шевелить ими. Это потребовало
неимоверного напряжения, но он добился своего. Десять секунд он мчался
неуловимой тенью со скоростью девяносто миль в час. Джонатан установил
мировой рекорд скоростного полета для чаек!
Но он недолго упивался победой. Как только он попытался выйти из
пике, как только он слегка изменил положение крыльев, его подхватил тот
же безжалостный неумолимый вихрь, он мчал его со скоростью девяносто
миль в час и разрывал на куски, как заряд динамита. Невысоко над морем
Джонатан-Чайка не выдержал и рухнул на твердую, как камень, воду.
Когда он пришел в себя, была уже ночь, он плыл в лунном свете по
глади океана. Изодранные крылья были налиты свинцом, но бремя неудачи
легло на его спину еще более тяжким грузом. У него появилось смутное
желание, чтобы этот груз незаметно увлек его на дно, и тогда, наконец,
все будет кончено.



Он начал погружаться в воду и вдруг услышал незнакомый глухой
голос где-то в себе самом: "У меня нет выхода. Я чайка. Я могу только
то, что могу. Родись я, чтобы узнать так много о полетах, у меня была
бы не голова, а вычислительная машина. Родись я для скоростных полетов,
у меня были бы короткие крылья, как у сокола, и я питался бы мышами, а
не рыбой. Мой отец прав. Я должен забыть об этом безумии. Я должен
вернуться домой, к своей Стае, и довольствоваться тем, что я такой,
какой есть, - жалкая, слабая чайка."
Голос умолк, и Джонатан смирился. "Ночью - место чайки на берегу,
и отныне, - решил он, - я не буду ничем отличаться от других. Так будет
лучше для всех нас."
Он устало оттолкнулся от темной воды и полетел к берегу, радуясь,
что успел научиться летать на небольшой высоте с минимальной затратой
сил.
"Но нет, - подумал он. - Я отказался от жизни, отказался от всего,
чему научился. Я такая же чайка, как все остальные, и я буду летать
так, как летают чайки". С мучительным трудом он поднялся на сто футов и
энергичнее замахал крыльями, торопясь домой.
Он почувствовал облегчение оттого, что принял решение жить, как
живет Стая. Распались цепи, которыми он приковал себя к колеснице
познания: не будет борьбы, не будет и поражений. Как приятно перестать
думать и лететь в темноте к береговым огням.
- Темнота! - раздался вдруг тревожный глухой голос. -
Чайки никогда не летают в темноте!
Но Джонатану не хотелось слушать. "Как приятно, - думал он. - Луна
и отблески света, которые играют на воде и прокладывают в ночи дорожки
сигнальных огней, и кругом все так мирно и спокойно..."
- Спустись! Чайки никогда не летают в темноте. Родись ты, чтобы
летать в темноте, у тебя были бы глаза совы! У тебя была бы не голова,
а вычислительная машина! У тебя были бы короткие крылья сокола!
Там, в ночи, на высоте ста футов, Джонатан Ливингстон прищурил
глаза. Его боль, его решение - от них не осталось и следа.
Короткие крылья. Короткие крылья сокола!
Вот в чем разгадка! "Какой же я дурак! Все, что мне нужно - это
крошечное, совсем маленькое крыло; все, что мне нужно - это почти
полностью сложить крылья и во время полета двигать одними только
кончиками. Короткие крылья!"
Он поднялся на две тысячи футов над черной массой воды и, не
задумываясь ни на мгновение о неудаче, о смерти, плотно прижал к телу
широкие части крыльев, подставил ветру только узкие, как кинжалы,
концы, - перо к перу - и вошел в отвесное пике.
Ветер оглушительно ревел у него над головой. Семьдесят миль в час,
девяносто, сто двадцать, еще быстрее! Сейчас, при скорости сто сорок
миль в час, он не чувствовал такого напряжения, как раньше при
семидесяти; едва заметного движения концами крыльев оказалось
достаточно, чтобы выйти из пике, и он пронесся над волнами, как
пушечное ядро, серое при свете луны.
Он сощурился, чтобы защитить глаза от ветра, и его охватила
радость. "Сто сорок миль в час! Не теряя управления! Если я начну
пикировать с пяти тысяч футов, а не с двух, интересно, с какой
скоростью..."
Благие намерения позабыты, унесены стремительным, ураганным
ветром. Но он не чувствовал угрызений совести, нарушив обещание,
которое только что дал самому себе. Такие обещания связывают чаек, удел
которых - заурядность. Для того, кто стремится к знанию и однажды
достиг совершенства, они не имеют значения.
На рассвете Джонатан возобновил тренировку. С высоты пяти тысяч
футов рыболовные суда казались щепочками на голубой поверхности моря, а
Стая за завтраком - легким облаком пляшущих пылинок.
Он был полон сил и лишь слегка дрожал от радости, он был горд, что
сумел побороть страх. Не раздумывая, он прижал к телу переднюю часть
крыльев, подставил кончики крыльев - маленькие уголки! - ветру и
бросился в море. Пролетев четыре тысячи футов, Джонатан достиг
предельной скорости, ветер превратился в плотную вибрирующую стену
звуков, которая не позволяла ему двигаться быстрее. Он летел отвесно
вниз со скоростью двести четырнадцать миль в час. Он прекрасно понимал,
что если его крылья раскроются на такой скорости, то он, чайка, будет
разорван на миллион клочков... Но скорость - это мощь, скорость - это
радость, скорость - это незамутненная красота.
На высоте тысячи футов он начал выходить из пике. Концы его
крыльев были смяты и изуродованы ревущим ветром, судно и стая чаек
накренились и с фантастической быстротой вырастали в размерах,
преграждая ему путь.
Он не умел останавливаться, он даже не знал, как повернуть на
такой скорости.
Столкновение - мгновенная смерть.
Он закрыл глаза.
Так случилось в то утро, что на восходе солнца Джонатан
Ливингстон, закрыв глаза, достиг скорости двести четырнадцать миль в
час и под оглушительный свист ветра и перьев врезался в самую гущу Стаи
за завтраком. Но Чайка удачи на этот раз улыбнулась ему - никто не
погиб.
В ту минуту, когда Джонатан поднял клюв в небо, он все еще мчался
со скоростью сто шестьдесят миль в час. Когда ему удалось снизить
скорость до двадцати миль и он смог, наконец, расправить крылья, судно
находилось на расстоянии четырех тысяч футов позади него и казалось
точкой на поверхности моря.
Он понимал, что это триумф! Предельная скорость! Двести
четырнадцать миль в час для чайки! Это был прорыв, незабываемый,
неповторимый миг в истории Стаи и начало новой эры в жизни Джонатана.
Он продолжал свои одинокие тренировки, он складывал крылья и пикировал
с высоты восемь тысяч футов и скоро научился делать повороты.
Он понял, что на огромной скорости достаточно на долю дюйма
изменить положение хотя бы одного пера на концах крыльев, и уже
получается широкий плавный разворот. Но задолго до этого он понял, что,
если на такой скорости изменить положение хотя бы двух перьев, тело
начнет вращаться, как ружейная пуля, и... Джонатан был первой чайкой на
земле, которая научилась выполнять фигуры высшего пилотажа.
В тот день он не стал тратить время на болтовню с другими чайками;
солнце давно село, а он все летал и летал. Ему удалось сделать мертвую
петлю, замедленную бочку, многовитковую бочку, перевернутый штопор,
обратный иммельман, вираж.



Была уже глубокая ночь, когда Джонатан подлетел к Стае на берегу.
У него кружилась голова, он смертельно устал. Но, снижаясь, он с
радостью сделал мертвую петлю, а перед тем, как приземлиться, еще и
быструю бочку. "Когда они услышат об этом, - он думал о Прорыве, - они
обезумеют от радости. Насколько полнее станет жизнь! Вместо того, чтобы
уныло сновать между берегом и рыболовными судами - знать, зачем живешь!
Мы покончим с невежеством, мы станем существами, которым доступно
совершенство и мастерство. Мы станем свободными! Мы научимся
летать!"
Будущее было заполнено до предела, оно сулило столько заманчивого!
Когда он приземлился, все чайки были в сборе, потому что начинался
Совет; видимо, они собрались уже довольно давно. На самом деле они
ждали.
- Джонатан Ливингстон! Выйди на середину!
Слова Старейшего звучали торжественно. Приглашение выйти на
середину означало или величайший позор или величайшую честь. Круг Чести
- это дань признательности, которую чайки платили своим великим вождям.
"Ну конечно, - подумал он, - утро, Стая за завтраком, они видели
Прорыв! Но мне не нужны почести. Я не хочу быть вождем. Я только хочу
поделиться тем, что я узнал, показать им, какие дали открываются перед
нами". Он сделал шаг вперед.
- Джонатан Ливингстон, - сказал Старейший, - выйди на середину, ты
покрыл себя Позором перед лицом твоих соплеменников.
Его будто ударили доской! Колени ослабели, перья обвисли, в ушах
зашумело. Круг Позора? Не может быть! Прорыв! Они не поняли! Они
ошиблись, Они ошиблись!
- ...своим легкомыслием и безответственностью, - текла
торжественная речь, - тем, что попрал достоинство и обычаи Семьи
Чаек...
Круг Позора означает изгнание из Стаи, его приговорят жить в
одиночестве на Дальних Скалах.
- ...настанет день, Джонатан Ливингстон, когда ты поймешь, что
безответственность не может тебя прокормить. Нам не дано постигнуть
смысл жизни, ибо он непостижим, нам известно только одно: мы брошены в
этот мир, чтобы есть и оставаться в живых до тех пор, пока у нас хватит
сил.
Чайки никогда не возражают Совету Стаи, но голос Джонатана нарушил
тишину.
- Безответственность? Собратья! - воскликнул он! - Кто более
ответствен, чем чайка, которая открывает, в чем значение, в чем высший
смысл жизни, и никогда не забывает об этом? Тысячу лет мы рыщем в
поисках рыбьих голов, но сейчас понятно, наконец, зачем мы живем: чтобы
познавать, открывать новое, быть свободными! Дайте мне возможность,
позвольте мне показать вам, чему я научился...
Стая будто окаменела.
- Ты нам больше не Брат, - хором нараспев проговорили чайки,
величественно все разом закрыли уши и повернулись к нему спинами.



Джонатан провел остаток своих дней один, но он улетел на много
миль от Дальних Скал. И не одиночество его мучало, а то, что чайки не
захотели поверить в радость полета, не захотели открыть глаза и увидеть!
Каждый день он узнавал что-то новое. Он узнал, что, придав телу
обтекаемую форму, он может перейти в скоростное пикирование и добыть
редкую вкусную рыбу из той, что плавает в океане на глубине десяти
футов; он больше не нуждался в рыболовных судах и черством хлебе. Он
научился спать в воздухе, научился не сбиваться с курса ночью, когда
ветер дует с берега, и мог преодолеть сотни миль от заката до восхода
солнца. С таким же самообладанием он летал в плотном морском тумане и
прорывался сквозь него к чистому, ослепительно сияющему небу... в то
самое время, когда другие чайки жались к земле, не подозревая, что на
свете существует что-то, кроме тумана и дождя. Он научился залетать
вместе с сильным ветром далеко в глубь материка и ловить на обед
аппетитных насекомых.
Он радовался один тем радостям, которыми надеялся когда-то
поделиться со Стаей, он научился летать и не жалел о цене, которую за
это заплатил. Джонатан понял, почему так коротка жизнь чаек: ее съедает
скука, страх и злоба, но он забыл о скуке, страхе и злобе и прожил
долгую счастливую жизнь.



А потом однажды вечером, когда Джонатан спокойно и одиноко парил в
небе, которое он так любил, прилетели они. Две белые чайки, которые
появились около его крыльев, сияли как звезды и освещали ночной мрак
мягким ласкающим светом. Но еще удивительнее было их мастерство: они
летели, неизменно сохраняя расстояние точно в один дюйм между своими и
его крыльями.
Не проронив ни слова, Джонатан подверг их испытанию, которого ни
разу не выдержала ни одна чайка. Он изменил положение крыльев так, что
скорость полета резко замедлилась: еще на милю в час меньше - и падение
неизбежно. Две сияющие птицы, не нарушая дистанции, плавно снизили
скорость одновременно с ним. Они умели летать медленно!
Он сложил крылья, качнулся из стороны в сторону и бросился в пике
со скоростью сто девяносто миль в час. Они понеслись вместе с ним,
безупречно сохраняя строй.
Наконец, он на той же скорости перешел в длинную вертикальную
замедленную бочку. Они улыбнулись и сделали бочку одновременно с ним.
Он перешел в горизонтальный полет, некоторое время летел молча, а
потом сказал:
- Прекрасно. - И спросил: - Кто вы?
- Мы из твоей Стаи, Джонатан, мы твои братья. - Они говорили
спокойно и уверенно. - Мы прилетели, чтобы позвать тебя выше, чтобы
позвать тебя домой.
- Дома у меня нет. Стаи у меня нет. Я Изгнанник. Мы летим сейчас
на вершину Великой Горы Ветров. Я могу поднять свое дряхлое тело еще на
несколько сот футов, но не выше.
- Ты можешь подняться выше, Джонатан, потому что ты учился. Ты
окончил одну школу, теперь настало время начать другую.
Эти слова сверкали перед ним всю жизнь, поэтому Джонатан понял,
понял мгновенно. Они правы. Он может летать выше,и ему пора возвращаться
домой.

Он бросил долгий взгляд на небо, на эту великолепную серебряную
страну, где он так много узнал.
- Я готов, - сказал он наконец.
И Джонатан Ливингстон поднялся ввысь вместе с двумя чайками,
яркими, как звезды, и исчез в непроницаемой темноте неба.

Часть вторая



"Так это и есть небеса", - подумал он и не мог не улыбнуться про
себя. Наверное, это не очень почтительно - размышлять, что такое
небеса, едва ты там появился.
Теперь, когда он расстался с Землей и поднялся над облаками крыло
к крылу с двумя лучезарными чайками, он заметил, что его тело
постепенно становится таким же лучистым. Конечно, оно принадлежало все
тому же молодому Джонатану, который всегда жил за зрачками его
золотистых глаз, но внешне оно переменилось.
Оно осталось телом чайки, и все-таки никогда прежде Джонатану не
леталось так хорошо. "Как странно, - думал он, - я трачу вдвое меньше
усилий, а лечу вдвое быстрее, я в силах сделать вдвое больше, чем в мои
лучшие дни на Земле!"
Его белые перья сверкали и искрились, а крылья стали
безукоризненно гладкими, как отполированные серебряные пластинки. Он
с восторгом начал изучать их и прилагать силу своих мускулов к этим
новым крыльям.
Достигнув скорости двести пятьдесят миль в час, он почувствовал,
что приближается к максимальной скорости горизонтального полета.
Достигнув двухсот семидесяти трех миль, он понял, что быстрее лететь не
в силах, и испытал некоторое разочарование. Возможности его нового тела
тоже были ограниченны, правда, ему удалось значительно превысить свой
прежний рекорд. но предел все-таки существовал, и чтобы его превзойти,
нужны были огромные усилия. "На небесах, - думал он, - не должно быть
никаких пределов".
Облака расступились, его провожатые прокричали:
- Счастливой посадки, Джонатан! - и исчезли в прозрачном воздухе.
Он летел над морем к изрезанному гористому берегу. Пять-шесть чаек
отрабатывали взлеты на скалах. Далеко на севере, у самого горизонта
летало еще несколько чаек. Новые дали, новые мысли, новые вопросы.
"Почему так мало чаек? На небесах должны быть стаи и стаи чаек. И
почему я вдруг так устал? На небесах чайки как будто никогда не устают
и никогда не спят".
Где он об этом слышал? События его земной жизни отодвигались все
дальше и дальше. Он многому научился на Земле, это верно, но
подробности припоминались с трудом; кажется, чайки дрались из-за пищи и
он был Изгнанником.
Когда он приблизился к берегу, дюжина чаек взлетела ему навстречу,
но ни одна из них не проронила ни слова. Он только чувствовал, что они
рады ему и что здесь он дома. Этот день был очень длинным, таким
длинным, что он успел забыть, когда взошло солнце.
Он развернулся, чтобы приземлиться, взмахнул крыльями, застыл в
воздухе на высоте одного дюйма и мягко опустился на песок. Другие чайки
тоже приземлились, но им для этого достаточно было лишь слегка
шевельнуть перьями. Они раскрыли свои белоснежные крылья, покачались на
ветру и, меняя положение перьев, остановились в то самое мгновение,
когда их лапы коснулись земли. Это был прекрасный маневр, но Джонатан
слишком устал, чтобы попробовать его повторить. Он все еще не произнес
ни слова и заснул, стоя на берегу.
В первые же дни Джонатан понял, что здесь ему предстоит узнать о
полете не меньше нового, чем в своей прежней жизни. Но разница все-таки
была. Здесь жили чайки-единомышленники. Каждая из них считала делом
своей жизни постигать тайны полета, стремиться к совершенству полета,
потому что полет - это то, что они любили больше всего на свете. Это
были удивительные птицы, все без исключения, и каждый день они час за
часом отрабатывали технику движений в воздухе и испытывали новые приемы
пилотирования.
Джонатан, казалось, забыл о том мире, откуда он прилетел, и о том
месте, где жила Стая, которая не знала радостей полета и пользовалась
крыльями только для добывания пищи и для борьбы за пищу. Но иногда он
вдруг вспоминал.
Он вспомнил о родных местах однажды утром, когда остался вдвоем со
своим наставником и отдыхал на берегу после нескольких быстрых бочек,
которые он делал со сложенными крыльями.
- Салливан, а где остальные? - спросил он беззвучно, потому что
вполне освоился с несложными приемами телепатии здешних чаек, которые
никогда не кричали и не бранились. - Почему нас здесь так мало? Знаешь,
там, откуда я прилетел, жили...
- ...тысячи тысяч чаек. Я знаю. - Салливан кивнул. - Мне, Джонатан,
приходит в голову только один ответ. Такие птицы, как ты, - редчайшее
исключение. Большинство из нас движется вперед так медленно. Мы
переходим из одного мира в другой, почти такой же, и тут же забываем,
откуда мы пришли; нам все равно, куда нас ведут, нам важно только то,
что происходит сию минуту. Ты представляешь, сколько жизней мы должны
прожить, прежде чем у нас появится смутная догадка, что жизнь не
исчерпывается едой, борьбой и властью в Стае. Тысячи жизней, Джон,
десять тысяч! А потом еще сто жизней, прежде чем мы начинаем понимать,
что существует нечто, называемое совершенством, и еще сто, пока мы
убеждаемся: смысл жизни в том, чтобы достигнуть совершенства и
рассказать об этом другим. Тот же закон, разумеется, действует и здесь:
мы выбираем следующий мир в согласии с тем, чему мы научились в этом.
Если мы не научились ничему, следующий мир окажется точно таким же, как
этот, и нам придется снова преодолевать те же преграды с теми же
свинцовыми гирями на лапах.
Он расправил крылья и повернулся лицом к ветру.
- Но ты, Джон, сумел узнать так много и с такой быстротой, -
продолжал он, - что тебе не пришлось прожить тысячу жизней, чтобы
оказаться здесь.
И вот они уже снова поднялись в воздух, тренировка возобновилась.
Сделать бочку вдвоем трудно, потому что в перевернутом положении
Джонатану приходилось, летя вверх лапами, соображать, как выгнуть
крылья, чтобы выполнить оставшуюся часть оборота, сохраняя безупречную
согласованность движений со своим учителем.
- Попробуем еще раз, - снова повторил Салливан. - Попробуем еще
раз. - И наконец: - Хорошо!
Тогда они начали отрабатывать внешнюю петлю.



Однажды вечером чайки, которые не улетели в ночной полет, стояли
все вместе на песке, они думали. Джонатан собрался с духом и подошел к
Старейшему - чайке, которая, как говорили, собиралась скоро расстаться с
этим миром.
- Чианг... - начал он, немного волнуясь.
Старая чайка ласково взглянула на него:
- Что, сын мой?
С годами Старейший не только не ослабел, а, наоборот, стал еще
сильнее, он летал быстрее всех чаек в Стае и владел в совершенстве
такими приемами, которые остальные еще только осваивали.
- Чианг, этот мир... это вовсе не небеса?
При свете луны было видно, что Старейший улыбнулся.
- Джонатан, ты снова учишься.
- Да. А что нас ждет впереди? Куда мы идем? Разве нет такого места
- небеса?
- Нет, Джонатан, такого места нет. Небеса - это не место и не
время. Небеса - это достижение совершенства. - Он помолчал. - Ты,
кажется, летаешь очень быстро?
- Я... я очень люблю скорость, - сказал Джонатан. Он был поражен -
и горд! - тем, что Старейший замети его.
- Ты приблизишься к небесам, Джонатан, когда приблизишься к
совершенной скорости. Это не значит, что ты должен пролететь тысячу
миль в час, или миллион, или научиться летать со скоростью света.
Потому что любая цифра - это предел, а совершенство не знает предела.
Достигнуть совершенной скорости, сын мой, - это значит оказаться там.
Не прибавив ни слова, Чианг исчез и тут же появился у кромки воды,
в пятидесяти футах от прежнего места. Потом он снова исчез и тысячную
долю секунды уже стоял рядом с Джонатаном.
- Это просто шутка, - сказал он.
Джонатан не мог прийти в себя от изумления. Он забыл, что хотел
расспросить Чианга про небеса.
- Как это тебе удается? Что ты чувствуешь, когда так летишь? Какое
расстояние ты можешь пролететь?
- Пролететь можно любое расстояние в любое время, стоит только
захотеть, - сказал Старейший. - Я побывал всюду и везде, куда проникала
моя мысль. - Он смотрел на морскую гладь. - Странно: чайки, которые
отвергают совершенство во имя путешествий, не улетают никуда; где им,
копушам! А те, кто отказывается от путешествий во имя совершенства,
летают по всей вселенной, как метеоры. Запомни, Джонатан, небеса - это
не какое-то определенное место место или время, потому что ни место, ни
время не имеют значения. Небеса - это...
- Ты можешь научить меня так летать?
Джонатан дрожал, предвкушая радость еще одной победы над
неведомым.
- Конечно, если ты хочешь научиться.
- Хочу. Когда мы начнем?
- Можно начать сейчас, если ты не возражаешь.
- Я хочу научиться летать, как ты, - проговорил Джонатан, и в его
глазах появился странный огонек. - Скажи, что я должен делать.
Чианг говорил медленно, зорко вглядываясь в своего молодого друга.
- Чтобы летать с быстротой мысли или, говоря иначе, летать куда
хочешь, - начал он, - нужно прежде всего понять, что ты уже прилетел...
Суть дела, по словам Чианга, заключалась в том, что Джонатан
должен отказаться от представления, что он узник своего тела с размахом
крыльев в сорок два дюйма и ограниченным набором заранее
запрограммированных возможностей. Суть в том, чтобы понять: его
истинное "я", совершенное, как ненаписанное число, живет одновременно в
любой точке пространства в любой момент времени.



Джонатан тренировался упорно, ожесточенно, день за днем, с восхода
солнца до полуночи. И несмотря на все усилия, ни на перышко не
сдвинулся с места.
- Забудь о вере! - твердил Чианг. - Разве тебе нужна была вера,
чтобы научится летать? Тебе нужно было понять, что такое полет. Сейчас
ты должен сделать то же самое. Попробуй еще раз...
А потом однажды, когда Джонатан стоял на берегу с закрытыми
глазами и старался сосредоточиться, он вдруг понял, о чем говорил
Чианг. "Конечно, Чианг прав! Я сотворен совершенным, мои возможности
безграничны, я - Чайка!" Он почувствовал могучий прилив радости.
- Хорошо! - сказал Чианг, и в его голосе прозвучало торжество.
Джонатан открыл глаза. Они были одни - он и Старейший на
совершенно незнакомом морском берегу: деревья подступали к самой воде,
над головой висели два желтых близнеца - два солнца.
- Наконец-то ты понял, - сказал Чианг, - но тебе нужно еще
поработать над управлением...
Джонатан не мог прийти в себя от изумления:
- Где мы?
Необычный пейзаж не произвел на Старейшего никакого впечатления,
как и вопрос Джонатана.
- Очевидно, на какой-то планете с зеленым небом и двойной звездой
вместо солнца.
Джонатан испустил радостный клич - первый звук с тех пор, как он
покинул Землю.
- ПОЛУЧАЕТСЯ!
- Разумеется, Джон, разумеется, получается, - сказал Чианг. -
Когда знаешь, что делаешь, всегда получается. А теперь об управлении...



Они вернулись уже в темноте. Чайки не могли отвести взгляда от
Джонатана, в их золотистых глазах застыл ужас: они видели, как его
вдруг не стало на том месте, где он провел столько времени в полной
неподвижности.
Но Джонатан недолго принимал их поздравления.
- Я здесь новичок! Я только начинаю! Это мне надо учиться у вас!
- Как странно, Джон, - сказал Салливан, стоявший рядом с ним. - За
десять тысяч лет я не встретил ни одной чайки, которая училась с таким
же бесстрашием, как ты.
Стая молчала. Джонатан в смущении переступал с лапы на лапу.
- Если хочешь, мы можем начать работать над временем, - заговорил
Чианг, - и ты научишься летать в прошлое и будущее. Тогда ты будешь
подготовлен к тому, чтобы приступить к самому трудному, самому
дерзновенному, самому интересному. Ты будешь подготовлен к тому, чтобы
лететь ввысь, и поймешь, что такое доброта и любовь.
Прошел месяц или около месяца, Джонатан делал невероятные успехи.
Он всегда быстро продвигался вперед даже с помощью обычных тренировок,
но сейчас, под руководством самого Старейшего, он воспринимал новое,
как обтекаемая, покрытая перьями вычислительная машина.
А потом настал день, когда Чианг исчез. Он спокойно беседовал с
чайками и убеждал их постоянно учиться, и тренироваться, и стремиться
как можно глубже понять всеобъемлющую невидимую основу вечной жизни. Он
говорил, а его перья становились все ярче и ярче и, наконец, засияли
так ослепительно, что ни одна чайка не могла смотреть на него.
- Джонатан, - сказал он, и это были его последние слова, -
постарайся постигнуть, что такое любовь.
Когда к чайкам вернулось зрение, Чианга с ними уже не было.
Дни шли за днями, и Джонатан заметил, что он все чаще думает о
Земле, которую покинул. Знай он там одну десятую, одну сотую того, что
узнал здесь, насколько полнее была бы его жизнь! Он стоял на песке и
думал: что' если там, на Земле, есть чайка, которая пытается вырваться
из оков своего естества, пытается понять, что могут дать крылья, кроме
возможности долететь до рыболовного судна и схватить корку хлеба. Быть
может, она даже решилась сказать об этом во всеуслышание, и стая
приговорила ее к Изгнанию. И чем больше Джонатан упражнялся в
проявлении доброты, тем больше он трудился над познанием природы любви,
тем сильнее ему хотелось вернуться на Землю. Потому что, несмотря на
свое одинокое прошлое, Джонатан был прирожденным наставником, и его
любовь проявлялась прежде всего в стремлении поделиться добытой им
правдой с каждой чайкой, которая ждала только благоприятного случая,
чтобы тоже ринуться на поиски правды.
Салливан, который за это время вполне овладел полетами со
скоростью мысли и уже помогал другим, не одобрял замыслов Джонатана.
- Джон, тебя некогда приговорили к Изгнанию. Почему ты думаешь,
что те же чайки захотят слушать тебя сейчас? Ты знаешь поговорку и
знаешь, что она справедлива: чем выше летает чайка, тем дальше она
видит. Чайки, от которых ты улетел, стоят на земле, они кричат и
дерутся друг с другом. Они живут за тысячу миль от небес, а ты
говоришь, что хочешь показать им небеса - оттуда, с земли! Да ведь они,
Джон, не могут разглядеть концов своих собственных крыльев. Оставайся
здесь. Помогай здесь новым чайкам, помогай тем, кто взлетел достаточно
высоко, чтобы увидеть то, о чем ты хочешь им рассказать. - Он немного
помолчал и добавил: - Что, если бы Чианг вернулся в свой старый
мир? Где бы ты сам находился сегодня?
Последний довод был самым убедительным: конечно, Салливан прав.
Чем выше летает чайка, тем дальше она видит.
Джонатан остался и занимался с новыми птицами, которые прилетали
на небеса; они все были очень способными и быстро усваивали то, что им
объясняли. Но к нему вернулось прежнее беспокойство, он не мог
избавиться от мысли, что на Земле, наверное, живут одна-две чайки,
которые тоже могли бы учиться. Насколько больше знал бы он сейчас,
появись Чианг рядом с ним в те дни, когда он был Изгнанником!
- Салли, я должен вернуться, - сказал он в конце концов. - У тебя
прекрасные ученики. Они помогут тебе справиться с новичками.
Салливан вздохнул, но не стал возражать.
- Боюсь, Джонатан, что я буду скучать по тебе. - Вот и все, что он
сказал.
- Салли, как тебе не стыдно! - с упреком воскликнул Джонатан. -
Разве можно говорить такие глупости! Чем мы с тобой занимаемся изо дня
в день? Если наша дружба зависит от таких условностей, как пространство
и время, значит, мы сами разрушим наше братство в тот миг, когда сумеем
преодолеть пространство и время! Но, преодолевая пространство,
единственное, что мы покидаем, - это Здесь. А преодолевая время, мы
покидаем только Сейчас. Неужели ты думаешь, что мы не сможем повидаться
один-два раза в промежутке между тем, что называется Здесь и Сейчас?
Салливан невольно рассмеялся.
- Ты совсем помешался, - сказал он ласково. - Если кто-нибудь в
силах показать хоть одной живой душе на земле, как охватить глазом
тысячу миль, это наверняка Джонатан Ливингстон. - Он смотрел на песок.
- До свидания, Джон, до свидания, друг.
- До свидания, Салли. Мы еще встретимся.
Произнеся эти слова, Джонатан тут же увидел внутренним взором
огромные стаи чаек на берегах другого времени и с привычной легкостью
ощутил: нет, он не перья и кости, он - совершенное воплощение идеи
свободы и полета, его возможности безграничны.



Флетчер Линд был еще очень молодой чайкой, но он уже знал, что не
было на свете птицы, которой пришлось бы терпеть такое жестокое
обращение Стаи и столько несправедливостей!
"Мне все равно, что они говорят, - думал он, направляясь к Дальним
Скалам; он кипел от негодования, его взгляд помутился. - Летать - это
вовсе не значит махать крыльями, чтобы перемещаться с места на место.
Это умеет даже... даже комар. Какая-то одна бочка вокруг Старейшей
Чайки, просто так, в шутку, и я - Изгнанник! Что они, слепы? Неужели
они не видят? Неужели они не понимают, как мы прославимся, если в самом
деле научимся летать?
Мне все равно, что они обо мне думают. Я покажу им, что значит
летать. Пусть я буду одиноким Изгнанником, если им так хочется. Но они
пожалеют об этом, еще как пожалеют..."
Голос проник в его голову, и хотя это был очень тихий голос,
Флетчер так испугался, что вздрогнул и застыл в воздухе:
- Не сердись на них, Флетчер! Изгнав тебя, они причинили вред
только самим себе, и когда-нибудь они узнают, когда-нибудь они увидят
то, что видишь ты. Прости их и помоги им понять.
На расстоянии дюйма от конца его правого крыла летела ослепительно
белая, самая белая чайка на свете, она скользила рядом с Флетчером без
малейших усилий, не шевеля ни перышком, хотя Флетчер летел почти на
предельной скорости.
На мгновенье у молодого Флетчера все смешалось в голове.
"Что со мной происходит? Я сошел с ума? Я умер? Что это значит?"
Негромкий спокойный голос вторгался в его мысли и требовал ответа.
- Чайка Флетчер Линд, ты хочешь летать?
- ДА. Я ХОЧУ ЛЕТАТЬ!
- Чайка Флетчер Линд, так ли сильно ты хочешь летать, что готов
простить Стаю и учиться и однажды вернуться к ним и постараться помочь
им узнать то, что знаешь сам?
Такому искусному, такому ослепительному существу нельзя было
солгать, какой бы гордой птицей не был Флетчер, как бы сильно его не
оскорбили.
- Да, сказал он едва слышно.
- Тогда, Флетч, - обратилось к нему сияющее создание с ласковым
голосом, - давай начнем с Горизонтального Полета...


Часть третья



Джонатан медленно кружил над Дальними Скалами, он наблюдал. Этот
неотесанный молодой Флетчер оказался почти идеальным учеником. В
воздухе он был сильным, ловким и подвижным, но главное - он горел
желанием научится летать.
Только что он мелькнул рядом - с оглушительным шумом взъерошенный
серый комок вынырнул из пике и пронесся мимо учителя со скоростью сто
пятьдесят миль в час. Внезапный рывок, и вот он уже выполняет другое
упражнение - шестнадцативитковую вертикальную замедленную бочку - и
считает витки вслух:
- ...восемь... девять... десять... ой, Джонатан, я выхожу за
пределы скорости... одиннадцать... я хочу останавливаться так же
красиво и точно, как и ты... двенадцать... черт побери, я никак не могу
сделать... тринадцать... эти последние три витка... без... четырн...
а-а-а-а!
Очередная неудача - Флетчер "сел на хвост" - вызвала особенно
бурный взрыв гнева и ярости. Флетчер опрокинулся на спину, и его
безжалостно закрутило и завертело в обратном штопоре, а когда он,
наконец, выровнялся, жадно хватая ртом воздух, оказалось, что он летит
на сто футов ниже своего наставника.
- Джонатан, ты попусту тратишь время! Я тупица! Я болван! Я зря
стараюсь, у меня все равно ничего не получится!
Джонатан взглянул вниз и кивнул.
- Конечно, не получится, пока ты будешь останавливаться так резко.
В самом начале ты потерял сорок миль в час! Нужно делать то же самое,
только плавно! Уверенно, но плавно, понимаешь, Флетчер?
Джонатан снизился и подлетел к молодой чайке.
- Попробуем еще раз вместе, крыло к крылу. Обрати внимание на
остановку. Останавливайся плавно, начинай фигуру без рывков.



К концу третьего месяца у Джонатана появились еще шесть учеников -
все шестеро Изгнанники, увлеченные новой странной идеей: летать ради
радостей полета.
Но даже им легче было выполнить самую сложную фигуру, чем понять,
в чем заключается сокровенный смысл их упражнений.
- На самом деле каждый из нас воплощает собой идею Великой Чайки,
всеобъемлющую идею свободы, - говорил Джонатан по вечерам, стоя на
берегу, - и безошибочность полета - это еще один шаг, приближающий нас
к выражению нашей подлинной сущности. Для нас не должно существовать
никаких преград. Вот почему мы стремимся овладеть высокими скоростями,
и малыми скоростями, и фигурами высшего пилотажа...
...А его ученики, измученные дневными полетами, засыпали. Им
нравились практические занятия, потому что скорость пьянила и потому
что тренировки помогали утолять жажду знания, которая становилась все
сильнее после каждого занятия. Но ни один из них - даже Флетчер Линд -
не мог себе представить, что полет идей - такая же реальность, как
ветер, как полет птицы.
- Все ваше тело от кончика одного крыла до кончика другого, -
снова и снова повторял Джонатан, - это не что иное, как ваша мысль,
выраженная в форме, доступной вашему зрению. Разбейте цепи, сковывающие
вашу мысль, и вы разобьете цепи, сковывающие ваше тело...
Но какие бы примеры он ни приводил, ученики воспринимали его слова
как занятную выдумку, а им больше всего хотелось спать.
Хотя прошел всего только месяц, Джонатан сказал, что им пора
вернуться в Стаю.
- Мы еще не готовы! - воскликнул Генри Кэлвин. - Они не желают нас
видеть! Мы Изгнанники! Разве можно навязывать свое присутствие тем, кто
не желает тебя видеть?
- Мы вправе лететь, куда хотим, и быть такими, какими мы созданы,
- ответил ему Джонатан; он поднялся в воздух и повернул на восток, к
родным берегам, где жила Стая.
Несколько минут ученики в растерянности не знали, что делать,
потому что закон Стаи гласил: "Изгнанники никогда не возвращаются", и
за десять тысяч лет этот закон ни разу не был нарушен. Закон говорил:
оставайтесь; Джонатан говорил: полетим; и он уже летел над морем в миле
от них. Если они задержатся еще немного, он встретится с враждебной
Стаей один на один.
- Почему мы должны подчиняться закону, если нас все равно изгнали
из Стаи? - растерянно спросил Флетчер. - А если завяжется бой, от нас
будет гораздо больше пользы там, чем здесь.
Так они прилетели в то утро с запада - восемь чаек строю двойным
ромбом, почти касаясь крыльями друг друга. Они пересекли Берег Совета
Стаи со скоростью сто тридцать пять миль в час: Джонатан впереди,
Флетчер плавно скользил у его правого крыла, а Генри Кэлвин отважно
боролся с ветром у левого. Потом, сохраняя строй, они все вместе плавно
накренились вправо... выровнялись... перевернулись вверх лапами...
выровнялись, а ветер безжалостно хлестал всех восьмерых.
Обыденные громкие ссоры и споры на берегу внезапно стихли, восемь
тысяч глаз уставились, не мигая, на отряд Джонатана, как будто чайки
увидели гигантский нож, занесенный над их головами. Восемь птиц одна за
другой взмыли вверх, сделали мертвую петлю и, сбавив скорость до
предела, не качнувшись, опустились на песок. Затем Джонатан как ни в
чем ни бывало приступил к разбору ошибок.
- Начнем с того, - сказал он с усмешкой, - что вы все заняли свое
место в строю с некоторым опозданием...
Одна и та же мысль молнией облетела Стаю. Все эти птицы -
Изгнанники! И они - вернулись! Но это... этого не может быть! Флетчер
напрасно опасался драки - Стая оцепенела.
- Подумаешь, Изгнанники, конечно, Изгнанники, ну и пусть
Изгнанники! - сказал кто-то из молодых. - Интересно, где это они
научились так летать?
Прошел почти час, прежде чем все члены Стаи узнали о Приказе
Старейшего: Не обращать на них внимания. Чайка, которая заговорит с
Изгнанником, сама станет Изгнанником. Чайка, которая посмотрит на
Изгнанника, нарушит Закон Стаи.
С этой минуты Джонатан видел только серые спины чаек, но он,
казалось, не обращал внимания на то, что происходит. Он проводил
занятия над Берегом Совета и впервые старался выжать из своих учеников
все, на что они были способны.
- Мартин! - разносился по небу его голос. - Ты говоришь, что
умеешь летать на малой скорости. Говорить мало, это надо еще доказать.
ЛЕТИ!
Незаметный маленький Мартин Уильям так боялся вызывать гнев своего
наставника, что, к собственному удивлению, научился делать чудеса на
малой скорости.
Он располагал перья таким образом, что при малейшем ветерке
поднимался до облаков и опускался на землю без единого взмаха крыльев.
А Чарльз-Роланд поднялся на Великую Гору Ветров на высоту двадцать
четыре тысячи футов и спустился, посиневший от холодного разреженного
воздуха, удивленный, счастливый и полный решимости завтра же подняться
еще выше.
Флетчер, который больше всех увлекался фигурами высшего пилотажа,
одолел шестнадцативитковую вертикальную замедленную бочку, а на
следующий день превзошел самого себя: сделал тройной переворот через
крыло, и ослепительные солнечные зайчики разбежались по всему берегу,
откуда за ним украдкой наблюдала не одна пара глаз.
Джонатан ни на минуту не разлучался со своими учениками, каждому
из них он успевал что-то показать, подсказать, каждого - подстегнуть и
направить. Он летал вместе с ними ночью, и при облачном небе, и в бурю
- летал из любви к полетам, а чайки на берегу тоскливо жались друг к
другу.
Когда тренировки кончались, ученики отдыхали на песке, и со
временем они научились слушать Джонатана более внимательно. Он был
одержим какими-то безумными идеями, которых они не понимали, но
некоторые его мысли были им вполне доступны.
Ночами позади кружка учеников постепенно начал образовываться еще
один круг: в темноте любопытные чайки долгими часами слушали Джонатана,
и, так как ни одна из них не хотела видеть своих соседей и не хотела,
чтобы соседи видели ее, перед восходом солнца все они исчезали.
Прошел месяц после Возвращения, прежде чем первая Чайка из Стаи
переступила черту и сказала, что хочет научиться летать. Это был
Терренс Лоуэлл, который тут же стал проклятой птицей, заклейменным
Изгнанником... и восьмым учеником Джонатана.
На следующую ночь от Стаи отделился Кэрк Мейнард; он проковылял по
песку, волоча левое крыло, и рухнул к ногам Джонатана.
- Помоги мне, - проговорил он едва слышно, будто собирался вот-вот
расстаться с жизнью. - Я хочу летать больше всего на свете...
- Что ж, не будем терять времени, - сказал Джонатан, - поднимайся
вместе со мной в воздух - и начнем.
- Ты не понимаешь. Крыло. Я не могу шевельнуть крылом.
- Мейнард, ты свободен, ты вправе жить здесь и сейчас так, как
тебе велит твое "я", и ничто не может тебе помешать. Это Закон Великой
Чайки, это - Закон.
- Ты говоришь, что я могу летать?
- Я говорю, что ты свободен.
Так же легко и просто, как это было сказано, Кэрк Мейнард расправил
крылья - без малейших усилий! - и поднялся в темное ночное небо. стая
проснулась, услышав его голос; с высоты пять тысяч футов он прокричал
во всю силу своих легких:
- Я могу летать! Слушайте! Я МОГУ ЛЕТАТЬ!
На восходе солнца почти тысяча чаек толпилась вокруг учеников
Джонатана и любопытством смотрела на Мейнарда. Им было безразлично,
видят их или нет, они слушали и старались понять, что говорит Джонатан.
Он говорил об очень простых вещах: о том, что чайка имеет право
летать, что она свободна по самой своей природе и ничто не должно
стеснять ее свободу - никакие обычаи, предрассудки и запреты.
- Даже если это Закон Стаи? - раздался голос из толпы чаек.
- Существует только один истинный закон - тот, который помогает
стать свободным, - сказал Джонатан. - Другого нет.
- Разве мы можем научиться летать, как ты? - донесся до Джонатана
другой голос. - Ты особенный, ты талантливый, ты необыкновенный, ты не
похож на других.
- Посмотрите на Флетчера! На Лоуэлла! На Чарльза-Роланда! На Джади
Ли! Они тоже особенные, талантливые и необыкновенные? Не больше, чем ты,
и не больше, чем я. Единственное их отличие, одно-единственное отличие
состоит в том, что они начали понимать, кто они, и начали вести себя,
как подобает чайкам.
Его ученики, за исключением Флетчера, беспокойно задвигались. Они
не были уверены, что дело обстоит именно таким образом.
Толпа росла с каждым днем, чайки прилетали, чтобы расспросить,
высказать восхищение, поиздеваться.



- В Стае говорят, что ты Сын Великой Чайки, - сказал Флетчер
однажды утром, разговаривая с джонатаном после Тренировочных Полетов на
Высоких Скоростях, - а если нет, значит, ты опередил свое время на
тысячу лет.
Джонатан вздохнул. "Цена непонимания, - подумал он. - Тебя
называют дьяволом или богом".
- Как ты думаешь, Флетч? Опередили мы свое время?
Долгая пауза.
- По-моему, такие полеты были возможны всегда, просто кто-нибудь
должен был об этом догадаться и попробовать научиться так летать, а
время здесь ни при чем. Может быть, мы опередили моду. Опередили
привычные представления о полете чаек.
- Это уже кое-что, - сказал Джонатан, перевернулся через крыло и
некоторое время скользил по воздуху вверх лапами. - Это все-таки лучше,
чем опередить время.



Несчастье случилось ровно через неделю. Флетчер показывал приемы
скоростного полета группе новичков. Он уже выходил из пике, пролетев
сверху вниз семь тысяч футов - длинная серая змейка мелькнула на высоте
нескольких дюймов над берегом - когда на его пути оказался птенец,
который совершал свой первый полет и призывал свою маму. У Флетчера
Линда была лишь десятая доля секунды, чтоб попытаться избежать
столкновения, он резко отклонился влево и на скорости более двухсот
миль в час врезался в гранитную скалу.
Ему показалось, что скала - это огромная кованая дверь в другой
мир. Удушающий страх, удар и мрак, а потом Флетчер поплыл по какому-то
странному, странному небу, забывая, вспоминая и опять забывая; ему было
страшно, и грустно, и тоскливо, отчаянно тоскливо.
Голос донесся до него, как в первый раз, когда он встретил
Джонатана Ливингстона.
- Дело в том, Флетчер, что мы пытаемся раздвинуть границы наших
возможностей постепенно, терпеливо. Мы еще не подошли к полетам сквозь
скалы, по программе нам предстоит заняться этим немного позже.
- Джонатан!
- Которого называют также Сыном Великой Чайки, - сухо отозвался его
наставник.
- Что ты здесь делаешь? Скала! Неужели я не... разве я не... умер?
- Ох, Флетч, перестань! Подумай сам. Если ты со мной
разговариваешь, очевидно, ты не умер, так или нет? У тебя просто резко
изменился уровень сознания, только и всего. Теперь выбирай. Ты можешь
остаться здесь и учиться на этом уровне, который, кстати, не намного
выше того, на котором ты находился прежде, а можешь вернуться и
продолжать работать со Стаей. Старейшины надеялись, что случится
какое-нибудь несчастье, но они не ожидали, что оно произойдет так
своевременно.
- Конечно, я хочу вернуться в Стаю. Я ведь только начал заниматься
с новой группой!
- Прекрасно, Флетчер. Ты помнишь, мы говорили, что тело - это не
что иное, как мысль?



Флетчер покачал головой, расправил крылья и открыл глаза: он лежал
у подножья скалы, а вокруг толпилась Стая. Когда чайки увидели, что он
пошевелился, со всех сторон послышались злые пронзительные крики:
- Он жив! Он умер и снова жив!
- Прикоснулся крылом! Ожил! Сын Великой Чайки!
- Нет! Говорит, что не сын! Это дьявол! ДЬЯВОЛ! Явился, чтобы
погубить Стаю!
Четыре тысячи чаек, перепуганные невиданным зрелищем, кричали:
ДЬЯВОЛ! - и этот вопль захлестнул стаю, как бешеный ветер во время
шторам. С горящими глазами, с плотно сжатыми клювами, одержимые жаждой
крови, чайки подступали все ближе и ближе.
- Флетчер, не лучше ли нам расстаться с ними? - спросил Джонатан.
- Пожалуй, я не возражаю...
В то же мгновенье они оказались в полумиле от скалы, и разящие
клювы обезумевших птиц вонзились в пустоту.
- Почему труднее всего на свете заставить птицу поверить в то, что
она свободна, - недоумевал Джонатан, - ведь каждая птица может
убедиться в этом сама, если только захочет чуть-чуть потренироваться.
Почему это так трудно?
Флетчер все еще мигал, он никак не мог освоиться с переменой
обстановки.
- Что ты сказал? Как мы здесь очутились?
- Ты сказал, что хочешь избавиться от обезумевших птиц, верно?
- Да! Но как ты...
- Как все остальное, Флетчер. Тренировка.



К утру Стая забыла о своем безумии, но Флетчер не забыл.
- Джонатан, помнишь, как-то давным-давно ты говорил, что любви к
Стае должно хватить на то, чтобы вернуться к своим сородичам и помочь
им учиться.
- Конечно.
- Я не понимаю, как ты можешь любить обезумевшую стаю птиц,
которая только что пыталась убить тебя.
- Ох, Флетч! Ты не должен любить обезумевшую стаю птиц! Ты вовсе
не должен воздавать любовью за ненависть и злобу. Ты должен
тренироваться и видеть истинно добрую чайку в каждой из этих птиц и
помочь им увидеть ту же чайку в них самих. Вот что я называю любовью.
Интересно, когда ты, наконец, это поймешь?
Я, кстати, вспомнил сейчас об одной вспыльчивой птице по имени
Флетчер Линд. Не так давно, когда этого самого Флетчера
приговорили к Изгнанию, он был готов биться насмерть со всей Стаей и
создал на Дальних скалах настоящий ад для своего личного пользования.
Тот же Флетчер создает сейчас свои небеса и ведет туда всю Стаю.
Флетчер обернулся к Джонатану, и в его глазах промелькнул страх.
- Я веду? Что означают эти слова: я веду? Здесь ты наставник.
Ты не можешь нас покинуть?
- Не могу? А ты не думаешь, что существуют другие стаи и другие
Флетчеры, которые, быть может, нуждаются в наставнике даже больше, чем
ты, потому что ты уже находишься на пути к свету?
- Я? Джон, я ведь обыкновенная чайка, а ты...
- ...единственный Сын Великой Чайки, да? - Джонатан вздохнул и
посмотрел на море. - Я тебе больше не нужен. Продолжай поиски самого
себя - вот что тебе нужно, старайся каждый день хоть на шаг
приблизиться к подлинному всемогущему Флетчеру. Он - твой наставник.
Тебе нужно научиться понимать его и делать, что он тебе велит.
Мгновение спустя тело Джонатана дрогнуло и начало таять в воздухе,
его перья засияли каким-то неверным светом.
- Не позволяй им болтать про меня всякий вздор, не позволяй им
делать из меня бога, хорошо, Флетч? Я - чайка. Я люблю летать, может
быть...
- ДЖОНАТАН!
- Бедняга Флетч! Не верь глазам своим! Они видят только преграды.
Смотреть - значит понимать, осознай то, что уже знаешь, и научишься
летать.
Сияние померкло, Джонатан растворился в просторах неба.
Прошло немного времени, Флетчер заставил себя подняться в воздух и
предстал перед группой совсем зеленых новичков, которые с нетерпением
ждали первого урока.
- Прежде всего, - медленно проговорил он, - вы должны понять, что
чайка - это воплощение идеи безграничной свободы, воплощение образа
Великой Чайки, и все ваше тело, от кончика одного крыла до кончика
другого - это не что иное, как ваша мысль.
Молодые чайки насмешливо поглядывали на него. "Ну, ну, приятель, -
думали они, - вряд ли это объяснение поможет нам сделать мертвую
петлю".
Флетчер вздохнул.
- Хм. Да... так вот, - сказал он и окинул их критическим взглядом.
- Давайте начнем с Горизонтального Полета.
Произнеся эти слова, Флетчер вдруг действительно понял, что в
Джонатане было столько же необыкновенного, сколько в нем самом.
"Предела нет, Джонатан? - подумал он. - Ну что же, тогда недалек
час, когда я вынырну из поднебесья на твоем берегу и покажу тебе
кое-какие новые приемы полета!"
И хотя Флетчер старался смотреть на своих учеников с подобающей
суровостью, он вдруг увидел их всех такими, какими они были на самом
деле, увидел на мгновенье, но в это мгновенье они не только понравились
ему - он полюбил их всех. "Предела нет, Джонатан?" - подумал он с
улыбкой. И ринулся в погоню за знаниями.

Нассал под кресло. Красота!

Эти приволокли домой Мутантного Урода. Синий, со шлангом, гудит и плюётся химическим дерьмом. Эта радостно лапами всплёскивает: «Ой, какой у нас аква-фильтр!» Дура тупая, этот Урод мне всю когтеточку на полу в зале и спальне обоссал — с пеной и запахом жасмина. Ходить противно.

Ушёл читать инструкцию на предмет перегрызания Самого Главного Провода. Не жить уродцу.

Сел управлять миром через веб и аську. Только-только успел настучать три сообщения, вваливается Этот и давай орать: «Скотина, отвали с ноута!» Пришлось перетащить задницу на сканер. Этот посмотрел в аську, как-то побледнел и глазом задёргал. Кричит Этой: «Слышь, Плинтус тут сообщения отправляет! Кодом пишет каким-то. Шифруется, скотина!» Эта заохала: «Ой, котик, ты у нас такой умненький!» и навалила двойную дозу жрачки.

Жру. Нервничаю. После установления мирового годсподства не успел почистить кукисы.

Нассал под кресло. Отлично!

Написал памятку для начинающих Этих.

1. Кот — венец творения и представитель Высшего Разума. 2. Всё, что делает Кот, правильно. 3. Кота следует обожать, лелеять и кормить. 4. Жрачки много не бывает. 5. Кот может спать везде, а ты — где позволит Кот. 6. Спихнул Кота с дивана — испортил себе карму. 7. Не дал Коту пожрать по первому требованию — испортил себе карму. 8. Не налил Коту массандровского — получишь в тапки. 9. Кот не ссыт. Кот окропляет Божественной Росой Избранные участки. 10. Орать на Кота — себе хуже. 11. Не дать Коту бабца — см. пункт 9. 12. Кот не царапается. Кот метит вассалов. 13. Кот не орёт ночами, а издаёт Божественное Благозвучие. 14. Метнул тапком в Кота — запорол свою карму нахрен. 15. Кот не раскидывает наполнитель из лотка, Кот реконструирует ландшафт. 16. Кот не шкодит, а снисходит до проявления интереса к бренному. 17. Кот не загаживает поверхности шерстью, Кот придаёт поверхностям лоск и мягкость. 18. Собаки — чмо. 19. Птички — жрачка. 20. Кто не проявлял благоговения к Коту, умрёт позорно и после смерти превратится в Симпсона.

С утра Эта не давала пожрать. Типа, и так две миски полных стоят. Пришлось изображать сироту. Делал честные страдальческие глаза, сиротливо ютился в пластиковом ящике с картошкой, уныло грыз луковицу. Эта таки дала пожрать. Когда выходила, прокатился когтями по ее шелковому шарфику. Шарфику абзац. Очень доволен.

Нассал под кресло. Хорошо!

Ходил по дому, орал во всю глотку, просил мяуса. Накапали валерьянку. Лизнул. Закопал эту дрянь на месте. Долго, вдумчиво блевал на ковер Этой. Нефих всякое дерьмо подсовывать.

Этот правильные ботинки купил. С коробкой и шуршавыми бумажками. Клочки по всему дому. Лежал в коробке, драл поролон, тешил самолюбие. Шнурки Этому в новых ботах уже отжевал. Мало бумажек. Надо больше.

Жрал. Долго прислушивался к сытому бульканью в животе. А вы говорите — музыка, музыка…

Играл в стадо бешеных бизонов. Носился по дому со скоростью света. Забыл, что когти подрезаны, не затормозил. Классно вписался башкой в шкаф. Лежу в коридоре, считаю звездочки. Надо сожрать лечебного китеката.

Вчера Эти мне устроили фотосессию. Я демонстративно нассал в лоток, а потом закапывал. Эта пулей метнулась за фотоаппаратом и сфотографировала меня. А потом они оба умилялись. Нет бы пожрать еще раз дали. Зря я, наверное, в лоток старался. В следующий раз обязательно мимо им организую.

Эта просто дура какая-то. Утром ору ей прямым текстом: — Балкон откройна! Откройна балконна! А она ручками всплескивает и говорит: — Ой, котик, чего ты мяучешь? И как Этот с ней живёт?

Нассал под кресло. Хорошо!

Тот, который не Этот, ещё почище меня скотина. Сижу себе, ем себе из миски. Сел рядом и пялится в мою, МОЮ миску. Гад. Печенка поперёк глотки. Ночью в ботинки ему нассу.

А Эти иногда ничего бывают. Готовили что-то куриное — мне целый окорочок скормили. Второй, гады, зажали. Отомстил: извозил весь пол в кухне недоглоданными костями и стащил кусок печенки. Доволен.

Испоганили все на свете. Три дня ушли на загаживание пола в кухне, а Эти его вымыли. Зато с хлоркой. Нанюхался вдрызг. Валялся по полу, стонал, мурчал, упивался, в общем — кайфовал. Дальше не помню.

Нассал под кресло. Хорошо!

Изгадил весь туалет. Эти целый день зажимают носы и называют скунсом. Очень горд собой.

Пришел Тот, который не Этот. Принес дряни всякой. В любимую мисочку налил пива и рядом чипсов положил. Попробовал — дрянь какая-то. Фуфел бумажный. В прошлый раз мартини с тоником принесли — вот тогда знатно нализался. Мучался сушняком, блевал потом. Надо еще попросить.

Случайно заглянул в холодильник. Сволочи! Для моей еды у них только одна полка, остальные две завалены какой-то хренью! Отомстил. Нассал на коврик в ванной. Да-да, в самую середину.

К Этой приехала Какая-то там. Привезла сумку и какой-то ненаш запах. Спал в её сумке, оставил в подарок полкило шерсти. Поцарапал свитер, порвал, что там сверху лежало. При отъезде ещё поцарапаю ей руку на память — в клочья порву, чтоб надолго запомнили.

Нассал под кресло. Хорошо!

Влез за плиту на кухне. Долго думал о смысле жизни. Рефлексировал. Через 5 минут вышел пожрать.

Раздербанил пачку сигарет Этого. Пожевал. Вставляет. Надо будет попробовать сочетать — у Этого переть сигареты, у Этой кофе. Не знаю пока, что получится, но на всякий случай попрошу снова подрезать мне когти.

Утром Тот, который не Этот, какого-то пса вынес мусор. Копаться негде. Пол загадить разве что шерстью. Или все миски со стола сворорить. Надо обдумать. Придёт Тот, который не Этот, отцарапаю ему что-нибудь.

Точил когти о подушку Этого. Проточил её насквозь. Обнаружил внутри перья — гонял по всему дому. Самые лучшие собрал в кучу и сверху нассал. На всякий случай спрятался под диван. Предварительно пожрал, чтобы до вечера не умереть от голода.

Эта утром подорвалась — и в душ. Мимо кухни. Не положив мне еды. Поорал немного — не помогло. Вырыл из лотка весь наполнитель и сложил кучей в середине туалета. Нассал сверху. Хотел ещё плакат протеста написать, но Эта вдруг сообразила, что я могу похудеть. Ничего, целый день Этих дома не будет, я им ещё целый трактат выссу.

Фрустрирую. Я не слишком много ссу?

Нассал под кресло. Еееееееее!

Пришёл Этот — говорить, жрать давайте. Эта быра так на кухню — и готовить. Пока зевала, я лапой-то того, ну и утащил что-то там съестное. А она заметила. Пришлось сожрать, чтоб оправдаться. Оказался чеснок. Дрянь-то какая. А Эта к Этому поскакала — орёт, типа, гляди, Скотина Ненужная чеснок жрёт! С вами, пожалуй, скоро клеёнку на столе жевать начну. Уже два часа не кормили, псы позорные.

Приходил Тот, который не Этот. Умный мужик, в джинсах пришёл. Ушёл в подранных джинсах. Нечего на мой диван с ногами лазать!

Этот совсем совесть потерял. Ушел утром — даже еды мне в тарелку не положил. И Эта тоже не лучше — после того, как утром проснулась, первым делом не мне еду давать пошла, а в другую комнату. Я их обоих выгоню, наверное, к мышам собачьим. Как только придумаю, где еду добывать.

Влез в ванную, истоптал мокрыми лапами подушку Этой, отжевал шнурки в ботинках Этого, поссал мимо лотка, два часа лепил куличики из туалетного наполнителя, поссал мимо лотка, прошёлся по подушке Этой. Жизнь налаживается. Я сегодня просыпался два раза — Этот и Эта где-то ходили, они всегда целый день где-то ходят. Так что бы вы думали — мне даже еды положили только одну дозу. А не 3, что является прожраточным минимумом. Мне кажется, я опять худею.

Мяуса! Мяуса! Мяуса мне! Мяуса!

Надо научиться Этому и Этой слать мыло или звонить. Чтоб кормить приходили. Жрать хочу.

Ну наконец-то! Вкусненькие, мяконькие, жирненькие мяуски!

Этот сегодня сообразительный. Всего полчаса на него орал — додумался дать пожрать. Тупые твари. Им прямым текстом: Жрать! А он — где мои тапочки, в туалете не нагадил?, куда сумку поставить…

Пойду ещё поору. Может, будет сообразительнее.

Нассал под кресло. Хорошо!

Этот сегодня с утра перед уходом опять еды мне не положил. Я, правда, спал с Этой и не слышал ни фига. Но Этот! Он даже не подумал, что когда я проснусь, то мне надо будет пожрать, а у меня только половина миски! Пойду поссу мимо лотка.

С утра в ноутбуке набивал свою докторскую на тему «Коммуникативные типы кошачьего мурчания и релятивные когнитивные способности хозяев». Тут Эта из спальни выперлась. Пришлось прикинуться, что я так — пузом на клаве валяюсь. 40 страниц мышам под хвост!

Пойду пожру с горя.

Эти приволокли Сорокина. Читал. Дерьмо какое-то. Но одна страница — как раз про меня. Там весь лист: «ссать, ссать, ссать, ссать, ссать, ссать, ссать, ссать, ссать, ссать, ссать» и т. д.

Если бы ещё написал пару томов «жрать, жрать, жрать, жрать, жрать, жрать, жрать, жрать, жрать, жрать, жрать, жрать, жрать, жрать, жрать, жрать, жрать, жрать, жрать» — тогда хороший был бы писатель.

Морду видите? Видите морду?

Эт ж просто офигеть можно, какой я красивый!

Эта мне когти обрезала по самые уши. Теперь месяц кресло драть, не меньше, пока отточатся. А пока мне хоть хомяк уши жуй — ни на британский порвать, ни на американский расцарапать, ну не свинство?

Нассал ВЕЗДЕ.

Кстати, пса лысого Эти меня отобьют своим дезодорантом — он у них на спирту, улетучивается быстро, а моё — оно от природы. Оно навсегда.

Это я, мдям. (Втыкать и восхищаться)

Жрать хочу. Я сегодня всего два раза ел. Когда уже кто-нибудь из Этих придет. И нассал бы не в лоток, но физически не хочется. Ничего. Подожду до вечера — может, накоплю чего-нибудь.

Добавил в свои «интересы» песок (я его копать люблю, что тоже там отражено). А теперь поглядите, сколько у меня единомышленников! Особенно комьюнити manai_buryatia впечатляет, вы не находите?

Манай, мол, Бурятия…

Обычно запрыгиваю на подоконник с третьей попытки. Сегодня влез со второй.

Худею.

Жрать срочно!

Нет, ну я с Этих просто валяюсь (на их постелях и валяюсь).

Ну нафига, спрашивается, всё время сметать песок в лоток? Я тут кот, а не бульдозер. Я его копаю-копаю, копаю-копаю, через полчаса прихожу — нет песка. Опять в лотке весь.

Надо заставить Этого сидя в лоток поссать. Или Эту — стоя прицельно. Пусть они в эту пендюрку попасть попробуют. Осталось как-нибудь Этим объяснить.

Тот, который не Этот, который приходящий — это же чучело. Я ему всего-то чуток палец расцарапал.

А нех меня с кровати спихивать! Это моя кровать! А кто сомневается, пускай проверит — там моей шерсти больше, чем его! Это вообще моя квартира — я её первый пометил!

Ой, простите, это больное… О чём я?

Он меня, значит, с кровати того, ну я ему когтем хвать! Неча приличную скотину коленками тут. Так он же возмущался. Месяц пинал ногами исключительно, чтобы царапать сложнее. Я к нему раз-другой сунулся, спинку подставил, почеши — помиримся типа. Отворачивается, подлец. Не ведётся.

Но! Давеча напился, меня на руки цап — и пузо чешет. Добренький вроде как. Я теперь к нему пьяному только ходить буду. А то пока трезвый — сидишь не там, жрёшь не так, ссышь не туда. А трезвого ну его к мышам собачьим. Придут опять под полночь, после получаса крика покормят недосыта — и втыкать.

Втыкают в какой-то бухтящий ящик. Вот пёс их разберёт, чего они там в нём находят. Лучше б мне его вместо лотка поставили — я бы стопудово попал бы.

А втыкать надо в балкон! И не глазами — носом! Тупицы.

Или в миску.

Или ссать.

Если сейчас кто-нибудь из Этих не появится и не даст пожрать, то я такое устрою под креслом, что потолок неделю отмывать будут.

Пришел Этот. Я сразу начал так орать, что он первым делом сразу пошел давать мне еды. Пожрал.

Потом Этот начал сметану доставать. Я опять орать. Он мне дал ложку, я съел. Снова начал орать и вставать на Этого — пусть еще дает. Этот, дура, наклонился ко мне со всей банкой. Я же не собака какая-нибудь на ложку смотреть, когда банка рядом. Этот еле успел ее отдернуть, гад. Пойду поссу куда придется.

Этот сказал, что у соседей есть кошка. Если кошка такая же, как соседи, то ну на хрен такую кошку. Языком обойдусь. Нассал под кресло. Хорошо!

Этот с утра встал чуть свет не какавши, и так стремительно собрался, что я, пока он собирался, только три раза пожрать успел. Ссать пока не хочется, так что дальше спать пойду. Но залягу на кухне — до миски ближе. Пробовал жрать дыню. Дрянь какая-то склизкая.

С тоски выпил кофе Этой. Вставило.

Читал у Этой книжку по археологии. Поразмыслил — пошёл копать в лотке. Он тоже древний — уже год на одном месте стоит. Рыл до полного офигения. Мумий, золота, горшков, доспехов и прочей хрени не нашёл.

Всё врут.

Пожру с тоски.

Жратвы осталось на раз куснуть. Расстроился. С расстройства долго ссал.

А ниче так бабец. Только слишком много думает.

Пойду тоже подумаю и поссу.

Оголодал в край. Попробовал жрать фикус. Жёсткий, горький и несъедобный. Выкопал его из горшка на подоконнике и закопал под креслом. Походил грязными лапами Этому по белой простыне. Теперь красиво.

Добавил во френды всяких котов и, главное, кошек. Ничё так бабцы. Фигуристые.

Но если хоть один полезет в мою миску — задушу. И закопаю. Под креслом рядом с фикусом.

Упиваюсь звуком тянущегося по полу пуза.

За сегодня не похудел. Хорошо.

Нассал под кресло. Еееееееее!

Фрустрирую. Я не слишком много ссу?

Эта утром подорвалась — и в душ. Мимо кухни. Не положив мне еды. Поорал немного — не помогло. Вырыл из лотка весь наполнитель и сложил кучей в середине туалета. Нассал сверху. Хотел ещё плакат протеста написать, но Эта вдруг сообразила, что я могу похудеть.

Ничего, целый день Этих дома не будет, я им ещё целый трактат выссу.

Точил когти о подушку Этого. Проточил её насквозь. Обнаружил внутри перья — гонял по всему дому. Самые лучшие собрал в кучу и сверху нассал.

На всякий случай спрятался под диван.

Предварительно пожрал, чтобы до вечера не умереть от голода.

Утром Тот, который не Этот, какого-то пса вынес мусор. Копаться негде. Пол загадить разве что шерстью. Или все миски со стола сворорить.

Надо обдумать.

Придёт Тот, который не Этот, отцарапаю ему что-нибудь.

Раздербанил пачку сигарет Этого. Пожевал. Вставляет.

Надо будет попробовать сочетать — у Этого переть сигареты, у Этой кофе. Не знаю пока, что получится, но на всякий случай попрошу снова подрезать мне когти.

Влез за плиту на кухне. Долго думал о смысле жизни. Рефлексировал.

Через 5 минут вышел пожрать.

Нассал под кресло. Хорошо!

К Этой приехала Какая-то там. Привезла сумку и какой-то ненаш запах. Спал в её сумке, оставил в подарок полкило шерсти. Поцарапал свитер, порвал, что там сверху лежало. При отъезде ещё поцарапаю ей руку на память — в клочья порву, чтоб надолго запомнили.

Случайно заглянул в холодильник.

Сволочи! Для моей еды у них только одна полка, остальные две завалены какой-то хренью!

Отомстил.

Нассал на коврик в ванной.

Да-да, в самую середину.

Пришел Тот, который не Этот. Принес дряни всякой. В любимую мисочку налил пива и рядом чипсов положил. Попробовал — дрянь какая-то. Фуфел бумажный. В прошлый раз мартини с тоником принесли — вот тогда знатно нализался. Мучался сушняком, блевал потом.

Надо еще попросить.

Изгадил весь туалет.

Эти целый день зажимают носы и называют скунсом.

Очень горд собой.

Нассал под кресло. Хорошо!

Испоганили все на свете. Три дня ушли на загаживание пола в кухне, а Эти его вымыли.

Зато с хлоркой. Нанюхался вдрызг. Валялся по полу, стонал, мурчал, упивался, в общем — кайфовал. Дальше не помню. А Эти иногда ничего бывают. Готовили что-то куриное — мне целый окорочок скормили. Второй, гады, зажали. Отомстил: извозил весь пол в кухне недоглоданными костями и стащил кусок печенки.

Доволен.

Тот, который не Этот, ещё почище меня скотина. Сижу себе, ем себе из миски. Сел рядом и пялится в мою, МОЮ миску. Гад. Печенка поперёк глотки.

Ночью в ботинки ему нассу.

Эта просто дура какая-то. Утром ору ей прямым текстом: Балкон откройна! Откройна балконна!

А она ручками всплескивает и говорит: ой, котик, чего ты мяучешь?

И как Этот с ней живёт?

Сегодня хозяева не выдержали. Описал я кресло, ну и что?! На улицу животных выгонять не следует.

Потерся о дверь.

Не отвечают???

Ну что же, иду гулять.

Ой, холодно.

А что это там?

Ну ладно впустили.

Спать велят…

Ну и пошли к чёрту.

А кто это?

А, это их ребёнок! У него наверное тепло.

В детскую не пускают!

Сумел пробратся и без их разрешения.

Спокойной ночи…

Установил рекорд Вселенной по кошачьему пятиборью.

Ночные вопли под дверью: артистичность — 6.0, техника — 6.0

Скачки на грудь спящим Этим с последующим отскоком на безопасное расстояние: артистичность — 6.0, техника — 6.0

Раскидывание наполнителя из лотка в длину: техника — 6.0, равномерность покрова — 6.0

Пожирание жрачки: скорость — 0.12 секунды/миска

Марш-бросок через весь дом с крутыми виражами и сбиванием ковра в кучу: артистичность — 6.0, техника — 6.0

Горд собой. Эти тоже оценили: орут. Болельщикина.

За ужином строил из себя глухого и немого кота. Этот орал на меня до хрипоты: «Плинтус, скажи мяу! Ну скажи мяу, ну что тебе, сложно? Скотина тупая!». Смотрел в окно и делал вид, что сижу на кухне вообще один. А потом Этот, сцука, достал из холодильника кальмаров, и у меня сразу прорезались слух и голос. Зато пожрал.

Нассал под кресло. Хорошо!

Переехал. Взял с собой Этих.

Нашёл квартирку получше. Подоконники для слежения за мировым равновесием шире. Балкон получше, чтобы обзор. Установил спутниковую тарелку для перехвата помех в мироздании. Две комнаты застелены когтеточкой. На кухне втрое больше места для мисок. В сортире копальная площадь почти до горизонта. Хорошая нычка под ванной. Зеркало от пола до потолка для актов ежедневного бодрящего самолюбования.

Кресла нет. Не привезли кресло. Сцуки. Нервничаю

В зале нашел пару новых стульев. Попробовал лак на прочность.

Хреновый лак. Два раза проверил, что хреновый.

Беспокойно хожу по квартире. Этих пока нет. Кресла тоже.

Пришли Эти. Без кресла.

Орал так, что воробьи за окном остались без перьев. Эта завопила: «Ой, котик, неужели ты проголодался? Я же тебе перед уходом 4 пакетика положила! Бедненький». Положила ещё жрачки. Дура, у меня нервы!

Сожрал всё.

Срочно в оперативном порядке переименовал стул с хреновым лаком в кресло. Временно.

Нассал под кресло. Отлично!

Эти при переезде то ли краски нанюхались, то ли клея облизались, но головой точно двинулись. Привезли четыре полных коробки жрачки и поставили их на специально выделенную полку. Сидел перед полкой два часа, втыкал.

Благодарно нассал рядом с лотком.

Инспектировал лестничную площадку.

Выяснил, что в соседской квартире живёт Четверть Собаки. Мелкий недопудель. Дерьмо курчавое. Показал ему Шерхана на охоте, выгнул спину и зашипел. Не поленился даже раз махнуть когтями перед носом. Четверть Собаки осела на коврик и проссалась. Чмо.

Триумфально продефилировал домой.

Надо присобачить это чмо глашатаем. Пусть знаменует моё царственное шествие криками «Дорогу Большому Чёрному Хозяину!».

Буду работать.

Где кресло, бля?

Нассал под вчерашнее «кресло.» Отлично! Эта опять притащила фикус. Территорию она ими метит, что ли. Поставила на холодильник. Пытался допрыгнуть — высоко. Подождал, пока Эта забудет стул возле подоконника. Затащил задницу на стул, потом на подоконник, потом пытался запрыгнуть на холодильник, но ж*** перевесила — рухнул на пол. По пути сбил лапами все её дебильные магнитики, половина раскоколась к чертям собачьим. Пребываю в жутком стрессе.

С такими уродами и похудеть можно. Срочно жрать.

Проводил серию ядерных испытаний в лотке. От взрывной волны отлетели три плитки в сортире. Засыпало наполнителем полкоридора. Мощная пригоршня наполнителя влетела в унитаз и образовала там дамбу. Унитаз разлился как Миссиссиппи весной. Этот орал как бизон, которому дали по яйцам, и нырял в унитаз с зубилом. Прискакали соседи снизу, орали как Этот, который орал как бизон, которому дали по яйцам.

Сижу под ванной. Тестирую WiFi.

Нассал под «кресло». Отлично!

С утра, пока Эти просыпались, играл в Дэвида Кулхарда. Летал как MP4-19 по коридору и кухне, останавливаясь на пит-стопы у мисок для дозаправки. Перебоев в двигателе не отметил, с настройками все в порядке.

Этот постоянно был круговым и мешался в поворотах передним спойлером.

Эта сидела в комнате и причитала «Ой, котик, что же ты так бегаешь?..» Попов, блин. Этот, кретинская морда, вышел из сортира и дверь захлопнул. Наверное, решил, что я, как последний полудурок, буду прыгать и ручку нажимать. Авотхуй. Нассал под колонку музцентра. Чтоб он надолго про сортирную дверь запомнил.

Свершилось.

Этот приперся домой и приволок два кресла. Из железных ножек и кожи. Провел разведку — ж*** под обоими чувствует себя прекрасно, лапы не скользят, хвост не мешает. Из-под левого варианты отхода: за диван, в сторону подоконника и к телевизору. Из-под правого — только к двери или головой в шкаф. Попробовал оба. Голове больно.

Решил ссать под левое. Пойду пожру для успокоения.

Нассал под кресло. (Отлично!)

Подлые сцуки сменили мне лоток. Убрали старый, поставили огромный с высоченным бортом. А на борт сверху надевается хератень с загнутым внутрь кантом — фига с два выкинешь оттуда наполнитель. Разве что одной лапой подкинуть, другой отбить. Срочно разыскиваю ракетку для пинг-понга. Пробовал отковырять гнутую хератень. Хуйтам.

Пробовал прыгнуть на короткий борт, чтоб перевернуть. Хуйтам.

Воткнули между унитазом и стеной так, что только танком сдвинешь.

Пробовал копать с размахом и метать на дальность. Половина рикошетит о борт прямо в морду.

Впал в раздражение.

Нассал Этим в одеяло.

Нассал под кресло. Отлично!

Сидел в кухне, медитировал на пустые миски.

Заходит Этот, ковыряет в ухе каким-то дерьмом с ватой. Заорал на него про жрачку, выдал громкое «мя», но тут слюни в горло попали, голос пропал. Пасть открываю — звука нет. Этот на меня уставился, а потом как заорёт: «Йопвашумать, я что, оглох?!» — глазищи выпучил, по дому скачет, как недопудель. Хорошо получилось. Надо отработать приём на Этой, Длинном Тощем и Том, Который не Этот.

Эта отоварилась новым комодом. Дура, кто ее учил выбирать мебель вообще. В нижнем ящике спать неудобно, из среднего пока все на пол вывалишь — от голода сдохнешь, минуты три потратить надо. А в верхнем она всякую дрянь хранит, которая совсем несъедобная, типа помады и вонючей хрени, которой Эта себя по утрам опрыскивает. Указал на все недостатки. Теперь тренируюсь: по контрольному щелчку в двери бегаю под ванну с максимально возможной для голодного кота скоростью. Расчетное среднее время: бег — 2.37 секунды, торможение с заносом — 1.02 секунды, пропихивание жопы под ванную — 4.41 секунды. Итого на 0.8 секунды больше норматива. Медленно бегаю, наверное.

Пойду пожру, пока не свалился от недостатка сил.

Нассал под кресло. Отлично!

Выяснил, что дверь в ванную омерзительно скрипит. Всю ночь старательно водил её лапой туда-сюда, издавая тушераздирающий скрип. Эти что-то орали из кровати, но ни один жопу не поднял. Утром встали китайцами — непонятно какого цвета и глаза щёлочками. Молча накидали жрачки в миски и промылись.

Работаю над статьёй «Зомбирование как способ обогащения рациона».

Порвал в клочья Инфернального Врага.

Эта намотала Вражину на швабру и полезла с ним в мои нычки под диваном. Напал внезапно, разодрал в лапшу по 2 килобайта. Эта хнычет: «Ой, котик, ты мне убираться мешаешь!» Дура, не мешаю — убирайся отсюдана! И останки Инфернального Врага подбери.

Отпраздновал победу опустошением трёх мисок.

Нассал под кресло. Отлично!

Раздербанил косметичку Этой. Что мог, развазюкал по когтеточке на полу. Остальное пролил. Одна штука особенно понравилась: играл ей в лапту, гонял по дому, подкидывал вверх и прочее. Решил попробовать на вкус. Лизнул — оказалось, пилка.

Травмирован язык и лучшие чувства. Жрать больно.

А Эта, сцука, ещё издевается: «Ой, котик язык показывает!»

Ненавижу.

Ненавижу.

Решил срубить деньжат на нужды голодающих Плинтусов. Собрался продать свой старый лоток на E-bay. Уже зарегистрил лот, хотел сделать фото, выяснилось, что Эти бесценную реликвию выкинули. Пахнет им, видите ли.

Сволочи.

Мстить буду страшно.

Нассал под кресло. Отлично!

Втыкал в футбол.

Когда греки забили, пустил волну в лотке. Волна накрыла половину сортира. Судя по тому, что полночи сидел под ванной, Эти болели за Португалию.

Эти купили мне новый ноутбук. Сабражают.

Обнаружил Дусю.

Дуся из квартиры с той стороны лестничной площадки. Думает, что кот. Хрена — кастрат. Пытался пробиться к моим мискам. Оказалось, я левша — бил хук строго с левой. Нок-аут за 16 секунд.

Наградил себя двойной дозой жрачки.

Нассал под кресло. Отлично!

Посмотрел «Гарфилда».

Кумир, ага. Пожрать, собак почмырить, погонять Дусю, то есть Нермала.

Долбаный Голливуд всю концовку испоганил. Трусливых псов облобызали, сцуки.

Представляю, как испортят Великого Гарфилда в нашем переводе.

Повторил подвиг Кумира — сожрал паштет Этого.

Нашёл мягкие палочки, которая Эта себе в шерсть на башке вкручивает. Разожрал на мелкие кусочки, красиво разложил по полу. Получилась подлинная византийская мозаика. Эта пришла — давай вопить: «Ой, котик, ты опять нашалил! Другие котики так себя не ведут, другие котики не шалят, другие котики не писают под кресло! Надо что-то менять!» Блять, ну и как она предлагает менять «других котиков»? Нассал под кресло. Отлично!

Пришла Какая-то Такая со своей Козявкой. Козявка мерзкая: ростом с унитаз, а уже лезет за хвост дёргать. Дать ей по морде — Эта и Какая-то Такая на г*** изойдут. Поступил гуманно: сховался под одеяло. Залёг между подушками и накрылся. Эта сначала не заметила, а потом начала носиться по дому с воплями «Плинечка, котик, где же ты, где». Искала даже в норе недопуделя и у Дуси. Какая-то Такая тоже давай орать и бегать. Козявка присоединилась. И вот носятся эти три дуры и голосят на чём свет стоит.

Терпел, пока запас жрачки в пузе не кончился и уши не завяли — минут 10 точно. Вылез из ДОТа, «Чё орёте?» говорю. Идиотки ликовали, будто я до мурчания снизошёл. Подтёрли свои сопли и навалили мне жрачки побольше. Ничего так день начинается.

Сидел на балконе, следил за Мировым Равновесием. Панорамный вид Мирового Равновесия загородил какой-то потёртый воробышек, судя по виду — полное б/у. Прошипел уроду: «Подвинь курсор!» — хрена, сидит.

Пришлось сожрать.

Нассал под кресло. Отлично!

Ночью играл во влазутчика. Влезал к Этой под одеяло, кусал её за пятки, влезал под кровать, влезал к Этому под одеяло, кусал его под коленками, влезал под кровать. На всякий случай влез и под ванну, а то Эти уже просыпаются. Помогал Этой убираться в комнате. Она раскладывала вещи по шкафам, а я прятался на полках. Эта открывает дверцу — и тут я выпрыгиваю, растопырив когти, с криком «Тигррры на охоте!» На результат приятно посмотреть. Ни одной тряпки по шкафам и Эта вся в пластыре.

Устал. Срочно жрать.

Смотрел «Ночной позор». Блевал далеко за горизонт. Теперь будет сниться, что мой фрискис сожрала тупая Фриске. Ушёл лечиться сто пятым просмотром «Гарфилда».

Нассал под кресло. Отлично!

Нассал под кресло. Отлично!

Был на Крите.

Завалил Минотавра.

Короче. Жрачка правильная: кальмары, креветки, октопусы. Много.

Бабцы ничего, только тощие очень. Хотя одна попалась — (что надо бабца)

Нассал под кресло. Ааааатлично!

Советы по посещению Крита.

Взять машину и смотреть всё, кроме ущелий и пещер. Ацтой пещеры. Или так. Там взять в любом магазине/рент-а-каре бесплатную карту местности с дорогами и значками «вот такие невдолбенные развалины!» и «заипца какой аквапарк!» и кататься по ней. Этих селил в Rethymno Bay. Пристойное место. Кресел полно.

Ну и как после средиземноморских кальмаров-креветок-октопусов жрать этот мерзкий вискас?

Буээ.

Нассал под кресло. Отлично!

За завтраком выковыривал у Этой из яичницы куски бекона, запивал кофе. Эта давай ныть: «Ну коооотик, ну я так хотела просто нормально поесть своей собственной еды!» «Дура!» — ору, — «С какой блин радости? У тебя шобля — день рождения, чтоли, чтоб так выкобениваться?»

С досады выкинул остатки яичницы из её миски на пол. Утомила.

Ойё. А ведь правда у Этой день рождения.

Выссал «Хэппи бёздей» на коврике в ванной.

Нассал под кресло. Отлично!

Правило первое. Никогда, никогда не запивать мартини молоком.

Пришел в себя.

Сожрал всю жрачку из мисок и выпил всю воду из крана в ванной.

Почувствовал себя лучше, решил заняться мировым равновесием.

Приблизительный алгоритм перепрыга с пола до точки выхода в астрал выглядит как «пол — оторвать черную мохнатую жопу от пола — не свалить хренову табуретку — не сломать подоконник — выход в астрал». Ничего сложного, если сначала пожрать. Но Эти, сцуки, подготовились. В самой точки связи с космосом находились стекло и колонка от адской шумной машинки, Этот её музыкальным центром называет. Впечатался мордой в стекло и уронил один из бухающих ящиков. Сижу под ванной, слушаю крики Этого: «Скотина черножопая, ты колонку разбил!»

Жизнь налаживается.

К Этим понаехала толпа каких-то мерзких уродов. Спят на моём диване, пинают своими кривыми лапами мои миски на кухне, гоняют с кресла и зажимают жрачку. Родственники называются. Этот от них совсем с ума сошёл, носится по комнатам с воплем «Визирь, лови мух!» Эта тоже, сколопендра тупая, взяла моду наливать в миску воду вместо сливок. Не дом, а мутабор какой-то. Уйду в Гауфы.

Смотрел ролики про Doom III, понял, что знатное развлечение после пожрать и поковыряться в тумбочке у Этой. Но ноут не потянет. Сел рисовать смету на новый комп. Получилось, что видюха Gainward PowerPack! CoolFX Ultra/2600 TV-DVI-DVI Golden Sample — самое то, что надо, включая сантехника, который отцепит у Этих стиральную машину, чтобы приладить воду к видюшному кулеру. Системник с монитором и всем остальным тоже подобрал нормальный. Согласно смете Этим придется не жрать и не тратить бабла ваще недели две, а то и меньше. Не помрут, не мыши.

В предвкушении сожрал из мисок все, что было.

Эта ходила по дому и ныла: «Ну Плинечка, ну котик, ну идём на кухню, поможешь мне курочку есть!» Дура ленивая, всю работу пришлось мне делать. Устал зверски. Лечился двумя мисками жрачки.

Хорошо, что не позвала помогать пить массандровское (Втыкать.)

Нассал под кресло. Отлично!

Посмотрел второго «Шрэка». Брешут, сцуки. Где они видели скота, который не жрёт целых полтора часа? Всё лето объяснял тупым Этим Принципы Организации Загородного Отдыха. Наконец-то до них дошло: вынесли мою Бастилию на балкон, постелили в ней плед, рядом поставили миски. Теперь слежу за соблюдением Мирового Равновесия из личной виллы. Работаю над условными рефлексами Этой, приучаю носить жрачку на балкон, чтоб мне не приходилось самому таскаться на кухню как последнему неудачнику. Доволен.

Нассал под кресло. Жизнь стала заметно лучше.

Проснулся бодрый и голодный. Пришёл на кухню, стал требовать жрачки. Эта от радости кормила всем подряд. Жрал: китикет, вискас, сыр, ветчину, молоко, майонез, оливки, окорочок. В пузе образовалась приятная тяжесть. Шёл 10 шагов до стула в две навигации. Запрыгнуть на стул не смог. Уснул прямо на полу.

Чтоб я ещё раз спёр со стола это проклятое варенье! Вся морда в этом яблочном дерьме, шерсть слиплась Децелом, объяснять Этой, дуре набитой, что надо воду в ванной включить, задолбаюсь. Устроился на диване, провожу влажную уборку шкуры. Уррроды. Нет бы кальмаров в такой же здоровенной миске поставить.

Нассал под кресло. Хорошо!

Раздербанил трубку Того, который не Этот. Гадость какая-то. Будто мама не учила в детстве всякую дрянь в пасть не тащить. Нашёл трубочный табак. Оказалась отменная закуска. Обожрался.

Правда, идиоты какие-то: нет бы так жевать, пока вкусно, так они сначала всё изгадят, а потом буээ.

Играл в стадо бешеных бизонов, носился по дому со скоростью звука. На повороте зацепился когтем за трещину в паркете. Коготь сломал. Под корень. Больно — охуеть просто. Орал так, что у аппарата «Спирит» на Марсе воздушная подушка сдулась. Эта увидела боевые потери, схватила меня под мышку и понеслась на кухню. Лечить, ага. Достала какую-то склянку и капнула из неё мне на рану. Оказался йод. Ещё больнее. Взвыл страшно и Эту дуру за верхнюю лапу цапнул. Теперь она орёт, себе на лапу капает йодом, орёт ещё больше, капает йодом, опять орёт, опять капает. Имбецилка. Чувствую себя инвалидом. Печатаю одной лапой. Требую моральной компенсации — креветок, кальмаров, маслин и тушку чухони сырокопчёной.

Пришёл Этот. Не пришлось даже изображать сироту: показал больную лапу, он сразу наложил мне жрачки. И капнул в миску вискаря.

Нализались с ним в две морды. Потом сидели на подоконнике и орали песни. Спорили. Сошлись на том, что чёрный «Джонни Вокер» — г***, а «Джеймесон» рулит.

Иногда Этот всё же ничего. Спали где попало.

Нассал под кресло. Хорошо!

Cмотрел вчера с Этими Кубок чемпионов по русской пирамиде. Видел, как бьет Сталев. Очень понравилось. Пытался потренироваться на кухонном столе. Сахарницей загнал дурака в угол и уложил «штаны» солонкой и перечницей на штаны Этому. Этот скакал по кухне и кричал, что я совсем распустился, и что штаны теперь стирать придется. Дебил, ни хрена не понимает в русском бильярде.

Просматривал Каталог небесных тел. Искал звезду имени Меня. Позор полный: ничего нет. Ни созвездия Капитана Плинтуса, Кота Второго Ранга, ни звезды им. Большого Чёрного Хозяина. Попалась какая-то заштатная звёздочка «Милый любимый котёнок», но 19-я величина. Склонение 20,49828, восхождение 56,37911, почему-то в самой жопе созвездия Тельца. Брезгую.

Рассматривал Эту. Вот ведь ошибка природы. Когти плоские, тонкие, разноцветные, будто инфекцию какую подхватила — такими не то что боксёра с седьмого этажа, даже пуделя со второго не напугать. Вот мои — понятное дело, раз такими царапнешь — море крови. И заживать будет ещё недели три, потому как с содержанием мышьяка. Или вот шерсть. «Дура», — говорю Этой, — «отрасти шерсть на лапах, мёрзнуть хоть не будешь! А на башке тебе шерсть не нужна — мозгов всё равно нет». Нет же, выщипала все до одной волосинки даже на пузе, только на макушке оставила. Выглядит, как полное дерьмо, и вылизываться неудобно. И этот ужас вижу каждый день. Как до сих пор не поседел от такого кошмара — сам не знаю. Нассал под кресло. Хорошо!

Эта сожрала какую-то дрянь и траванулась. В результате сегодня блевала навесом дальше, чем видела. Стоял рядом и мучительно понимал, что не готов соревноваться. Промурлыкал Этой: «Молодца, можешь же, когда захочешь». А она — «Ой, котик, ты всегда понимаешь, когда мне плохо». Хотел было её тут же дурой обозвать, но жрать сильно хотелось, к мискам побежал, а потом забыл.

Ничего, будет еще повод.

Почувствовал себя Этой. Идиотом, в смысле. Стибрил со стола кусок сыра. Думал, что-нибудь приличное положат, тильжес какой-нибудь посливочнее, а оказалась мерзотная плавленная бодяга. Это я потом понял, когда уже цапнул. Дерьмо похуже бубль-гума: ни тебе прожевать, ни тебе отплеваться. Минут пятнадцать челюстями водил, пока отлипло. Зол на всех. Вечером отыграюсь.

Пришёл Этот. Гаркнул: «Жрать хочу!» и так кулачищем по столу треснул, что я сам чуть на кухню готовить не побежал. Эта больная — не больная, а к плите понеслась. Намайстрячила курочки.

Курицу жрали наперегонки с Этим. Этот — много, я — быстро.

Нассал под кресло. Хорошо!

Весь день боролся с гамадрилами.

Нассал под кресло. Хорошо!

К Этой приходили Все Рыжие. Приводили Отпрыска. Рыжие так себе, а Отпрыск — что надо Отпрыск. Таскал к мискам меня и разные там игрушки и радостно вопил: «Ам! Ам!» Я честно жрал каждый раз, как меня доносили до жрачки. Эта умилялась и ставила дополнительные миски с китикетом.

Отпрыск подаёт надежды. Надо отобрать его у Всех Рыжих и воспитать в истинно сКотском духе.

А потом мы с Отпрыском прятались за дверью в коридоре и кидались на проходивших Этих и Всех Рыжих с криками «Бойтесь нас, уррроды!» Они пугались и пищали. Отпрыск показал себя хорошо: рычал исправно, лапами старательно водил. Но что-то у него с когтями и клыками слабо. Может, потому, что мелкий ещё?

Учил Отпрыска залезать на домик. Тоже с первого раза не может, потому как мешает пузо. Ну точно, он специальный правильный полукот.

Вынашиваю планы.

Нассал под кресло. Хо-ро-шо!

Дома жрать нечего. Стоят всего четыре полных миски. Ору Этим: «Дайте ещё, жлобы!» А они хором: «Котик, а что ты не ешь из тех мисок, тебе не нравится?» Возмутился. Сожрал содержимое всех четырёх и принялся показательно закапывать самую новую миску. Гордо удалился под ванную, подёргивая хвостом.

Надо было видеть их морды — вытянулись так, что едва-едва не задели земное ядро. Тут же бросились перемывать все миски скопом и наваливать жрачки в положенные 8. Сработало.

Изображал обиженного судьбой кота. Эти жрали сыр с шампанским. Сиротливо лизнул шампусик — кисляк последний. Сделал страдальческие усы. Потом потихоньку спёр весь сыр в зоне досягаемости лапы. Жевал с видом великомученика, пару раз демонстративно давился и икал. Эти глядели на меня с ужасом и рыдали в голос. Опять дали пожрать. Определённо, день задался.

Насрал на коврик в туалете. Этот увидел и давай орать: «Плинтус, откуда у тебя такое стремление гадить?» «Из жопы», — отвечаю. Будто и так не понятно.

Нассал под кресло. Хорошо!

С утра презирал Этих. В честь того, что четверг. Обычно я их еще презираю в пятницу, субботу и воскресенье. Потом в понедельник, во вторник и по заявкам телезрителей — в среду.

Сидел мордой в угол, повернувшись к Этим своим большим чёрным волосатым хвостом.

Потом пошёл пожрал, конечно.

Подбирал слова для описания Этой. Список получился внушительный: дура (отпетая, набитая, непроходимая), идиотка, дурачина, болванша, дубина, балбеска, ослица, тупица, остолопина, обормотка, дебилка, имбецилка, олигофреничка, шизоидная, истеричка, долбанутая, безмозглая, шибанутая, уродина, страшила, кошмар, ужаслетящийнакрыльяхночи, чудовище, лысая, сопливая, вонючая.

Этот — короче: мог бы жрать давать почаще.

Тот, который не Этот — совсем коротко: нунах.

Этот чуть было не привел лоток в аварийное состояние — по тупости насыпал туда наполнителя больше ватерлинии. Предотвращал катастрофу. Рассыпал наполнитель ровным слоем по всему сортиру. Остатки высыпал в коридор. Сам себе по аккуратности и безопасности по пятибальной шкале поставил соответственно «пять» и «Шойгу сосёт».

Пожрав, свалил в резиденцию под ванную.

Нассал под кресло. Хорошо!

Писал методичку на тему «Семантические типы скотского мурчания в соотношении с его языковыми номинациями в русском языке».

Оглавление: 1. Мурчание как физиологический и культурный феномен. 2. Изучение мимики мурчащего. 3. Дифференциальные признаки мурчания. 4. Семантическая типология мурчания. 5. Семантика атрибутивных сочетаний со словом «мур» 6. Словарь кошачьих мурчаний. 7. Реконструкция мурчания по текстовому описанию (см. аудио-приложение). 8. Изучение вербального контекста номинации мурчания. 9. Изучение невербального контекста номинации мурчания. 10. Откуда берутся мудаки, которые не дают пожрать.

А тут притащилась Эта, идиотка чёртова, и ноут выключила, даже на экран не посмотрев. Столько труда псу под хвост. Впал во фрустрацию.

Читал свой гороскоп. Оказалось, по Зодиаку я Дракон и високосный кот. Обещают философские успехи и творческий подъём. Амур — тоже, но без амурского бабца. Гадство какое-то, а не гороскоп.

Подумал, как стыдно должно быть котам, родившимся в год крысы.

Нассал под кресло. Хорошо!

Эти вчера приперли кальмаров. Много. Но сушеных.

Орал, как в последний раз в жизни, чтобы меня ими накормили. Эти, хотя и жмоты злобные, выделили мне одну целую пачку. Стремительно за один заход сожрал всю.

Потом, когда сожрал, выяснил, что соли в них было многовато.

С удовольствием поблевал на ковер.

Смотрел кино про крыс.

Радовался и страдал одновременно. Радовался от того, что их всех в конце покоцали, но огорчился, что сам к этому лап не приложил. В скорби хотел было нассать в корридоре, но, проходя мимо кухни, передумал и нажрался как Кадавр, неудовлетворенный желудочно.

Все переживания как лапой сняло.

Нассал под кресло. Хорошо!

Наслушался вебберовских «Кошек». Понял, что пою лучше всяких там бродвейских звездунов. Решил порадовать Этих своим блистательным вокалом. Сел в коридоре и громко запел Арию Давно Не Жравшего сКота. Хорошо выводил, звонко, но из комнаты выполз заспанный Этот и начал орать: «Заткнись, сволочь, три часа ночи, от твоего ора блевать хочется!» Обиделся. Залез в ванну и там обречённо запел лирическую балладу о страданиях юного Плинтуса, строго по Гёте. Через какие-то полчаса соседи сверху стали долбить по трубам и орать, что под моё пение им спать невмоготу. Уроды, чуждые высокого искусства. Ущербные твари. Стыдно.

Отрабатывал новые приёмы психической атаки на психической Этой. Предварительно нажрался до отвала, а потом демонстративно валялся посреди кухни и старательно смотрел мимо мисок. До Этой примерно через час двадцать дошло, что со мной что-то не так. Начала нервничать. Побелела, как глина у Зощенко. Встала на четыре лапы и умоляла: «Ну котик, ну миленький, ну покушай, пожалуйста, а то похудеешь!» На сметану, оливки, пудинги, колбасу, китикет и проч. не вёлся. Водил носом, томно поджимал лапы и сокрушённо вздыхал. Для пущего эффекта возмущённо поколотил хвостом по полу. Когда Эта начала сопли разводить и реветь белугой, подошёл к мискам с таким видом, будто делаю ей самое огромное одолжение во Вселенной.

Сожрал всё. Горд собой.

Космическим кораблём бороздил просторы советского балета. Во время очередного преодоления пространства и времени в коридоре неудачно вписался в полку с обувью. Перевернул на себя гуталин. Чёрный, конечно, в масть, но вылизывать с себя это дерьмо — сплошное расстройство.

Узрел в себе Хорошее. Перепугался вусмерть.

Нассал в лоток. Отлегло.

Эта принесла девятую миску. Ни хухры себе.

А две старых выкинула. Баланс: 7 мисок.

Сцука.

Нассал под кресло. Хорошо!

Давеча нализался арманьяку. Зажигал, как Наполеон в Москве. Мощным натиском сокрушил фужеры на столе, взял приступом книжную полку, наголову разбил врага в лице колонки от музцентра. Был сильно бит при Ватерлоо веником по жопе. Гордо удалился под ванну им. Св. Елены. Пишу историю героических завоеваний, присматриваю издателя.

Залез в амурный чат. Искал амурскую бабцу. Мурла было полно, породистой — ни одной. Разочарован. Пойду пожру. Играл с Этой во взятие Бастилии. Она пыталась взять мою Бастилию и заныкать её на антресоли, отбивал всеми лапами и клыками. Эта какая-то бодренькая, сцука, раз шесть атаковала. Но всё равно 6-0 в мою пользу.

Кресло-кресло, я не твой. Отпусти меня, кресло. Piss.

Всю ночь вслух, громко и отчетливо — так, чтобы до Этих дошло — размышлял, чего хочу ко Дню Рождения. Решил — хочу всё. И пожрать.

Решил, что юбилей надо праздновать с размахом. На что размахнуться — не решил.

Эта зачем-то достала чемодан и бросила его в комнате. Оборудовал себе в чемодане ДОТ. Играл во взятие Курска. Жестоко бил немецко-фашистскую гадину. Немецко-фашистская гадина сначала орала благим матом и хваталась за щиколотки, а потом надела миллион носков. Хрен прокусишь. Ненавижу сцуку.

Нассал под кресло. Хорошо!

День большой охоты. С утра увёл у Этой добычу — кусок говядины размером с целую корову. Жрал смачно и продолжительно. Нагружался до тех пор, пока пузом не продавил в полу яму. Сожрать всё не смог, осталось на обед.

Доволен.

НТВ сабражаит.

Опять показывали правильных бабцов. Говорят, родню моей любимой Амурской.

Орал на ящик и на Этих. Эти сочувственно разводили верхними лапами и ныкались по углам с виноватым видом. Негодую.

Эта приперла новокупленную шапочку и сразу кинулась показывать Этому. Этот побледнел и заперся в комнате. Я сразу ломанулся в лоток.

Конечно, такое пугало, что ни одна ворона ни-ни. И еще детям своим скажет, чтобы ни в коем случае. Пришёл честно пожрать. Смотрю — одна миска стоит пустая. Совсем пустая. Озверел. Взревел так, что Минотавр подох во второй раз — теперь уже от зависти. Построил Этих вдоль стенки и минут 20 читал им лекцию на тему «Частота кормления Плинтуса в домашних условиях». Добился установки трёх дополнительных мисок из личного запаса Этих. Со жрачкой, конечно.

Эти сцуки специально стараются перед Днем Рождения мне всё испортить.

Нассал под кресло. Хорошо!

С утра Эти делали вид, что забыли про мой День Рождения. Уже почти закончил разработку плана Страшной и Неизбежной Мести, как Этот, Эта, Тот, который не Этот, и какая-то Мелкая Приблудная построились в хоровод и начали орать: «Как на Плинины именины мы креветок принесли! С Днём Рождения, скотина ненужная!» Гладили, целовали куда придётся, сцуки, но кило положенных креветок вручили.

Звонил Такой, как Эти, но Правильный. Поздравлял грамотно. Обещал массандровского. Сабражаит.

Длинный Тощий и Такая-Растакая молчат, подонки. Когда придут, пинцет их нижним лапам.

А ещё кальмары, оливки, кукуруза и массандровское.

Эти сабражают. Иногда.

Эти завели невидимую свинью. Непротоколированная тварь гадит на кухне. Прихожу — а вокруг моих семи мисок какие-то огрызки накиданы, весь пол изгваздан, коврик под мисками куда-то сдвинут. Поймаю свинью — порву нах.

Празднично нассал под кресло. Очень, очень хорошо!

В Париже сегодня дождь не пойдёт.

Голодающие племена Африки останутся без запасов пресной воды.

К вечеру Байкал можно будет перейти вброд.

Амазонку — стереть с карты.

Сушняк.

Лучше б вчера покончил жизнь самообжорством.

Эти, похоже, завели специальную Мелкую Приблудную для вскармливания меня, пока они где-то там шляются. Вот это я понимаю — подарок на именины. Чуть было не зауважал, но вовремя опомнился.

Порвал Мелкой Приблудной нижние лапы. Верхние жалко: она ими жрачку наваливает.

Нассал под кресло. Хорошо!

С утра увлёкся эллинистикой. Построил точную копию храма Зевса Олимпийского в Афинах, рядом возвёл святилище Деметры как в Элевсине, по собственным чертежам восстановил Фаросский маяк. Добавил моря, чтоб грандиознее. Прискакала Мелкая Приблудная и давай вопить: «Ой, котик, что я Этой скажу? Ты тут весь туалет загадил!»

Блять. Похоже, все некотовские бабцы такие же тупые и сопливые, как Эта.

Нунах.

И эллинистику тоже.

Устроил променад по балкону. Обнаружил кашпо со всякими греческими рисунками. Этот клятый эллинизм меня преследует. В ярости спихнул глиняное дерьмо с балкона вниз. Попутно вычислил, что ускорение равно 9.8. Ну, на глазок.

Сел следить за мировым равновесием. Увлечён.

Hассал под кресло. Хорошо!

Нассал под кресло. Хорошо нассал. Ссаноутверждающе.

Вчера Эта пришла поздно, сыру накромсала, отвернулась за чаем. Ну я на стол — рраз! Сыр — хвать! И сожрал быстренько. А то знаю Эту — сама стрескает, мне не даст. Пока она на меня орала, ещё в рот ей заглянул — вдруг зажала таки кусок, стерва?

Прокатился когтями по брюкам Этого. Звонко получилось. Этот вопит: Воротник из тебя сделаюна! С ушками и четырьмябля лапками! Ну, поводи ещё баб, я тебе покажу, как шкурки разделывать. На бабах покажу.

Эта пришла — я давай орать сразу. Покладистая была, прыгает вокруг на задних лапках: Плинечка, что тебе надо? Покажи, что такое? Отвёл эту на кухню и быра сховался под ванную. Эта стоит, руками разводит: не понимаю, говорит, какого хрена он так сделал. Хорошо, что хоть Этот умный. Сразу понял. Говорит, Плинь тебе твоё место в доме показал. Ещё пару лет — глядишь, из Этого приличный сКот получится.

Увлекся программированием. Учил бейсик. Освоил INT и RND. Нассал, сколько смог, куда попало.

С утра взорвал в лотке фугас. Играл в спецназ МЧС. Срочно спас туалет от наполнителя, зассав его весь. Пришла Эта, сунулась в туалет — вопит, во все горло. Давай звонить Этому: скотина нассал! скотина насрал! Дура, сама в туалете что делаешь?

Надоело, что Эти называют меня Плинтус. Ещё извращаются всячески: Плинтус-свинтус, Плиня, Плин… Позволяют себе мыши знают что. Распоясались. Надо научить при обращении ко мне кланяться и говорить «Большой Чёрный Хозяин».

Насмотрелся по ящику рекламы. Утром притаранил этой в постель недоглоданную куриную кость. Взял в зубы, влез Этой на грудь и пялюсь ей в глазёнки. Она давай орать: придурок, скотина, сволочь одомашненная! Обиделся. Гаркнул на неё, уронил кость под одеяло, заныкался за плиту и долго страдал. Минут через 15 вышел пожрать и присмотреть позорное место для ссанья.

Всё думаю — куда Эти постоянно шастают? Вот чего им дома не сидится? Наденут всякую лабуду, дрянью вонючей напрыскаются — и побежали. Когда со жрачкой возвращаются — понятно. А остальное время куда их мыши носят?

Яростно нассал под оба кресла и насрал у полочки с обувью. Хорошо!

Объявил сегодняшний день Праздником Юного Следопыта. Наблюдение.

Ворованная сметана гораздо вкуснее обычной. Ворованная картошка на вкус всё то же дерьмо.

Сел писать о том, как я птичку на днях на балконе словил. А комп слетел вместе с тем, что я там накатал. Накатал много. От горя, что произведение пропало, нассал прямо в свежий лоток. Поэтому вкратце. Поймал на балконе жратву, точнее воробья какого-то. Принес в кухню, в кухне был Этот. Этот отобрал у меня жратву, ласково назвал меня «Черножопым охотником». Жратву выбросил с балкона. В миску насыпал обычной еды. В общем, как-то так.

Наблюдение. Если долго спать на подоле пальто Этой, она долго орёт дурным голосом и носится с щёткой. Если прокатиться когтями по галстуку Этого, два дня придётся сидеть под ванной.

Наблюдение. Если за ночь насыпать Этой в кровать много шерсти, с утра она много чешется и орёт во всю глотку. Если залезть к Этому под кровать и там начать звонко царапать её снизу, придётся два дня сидеть под ванной.

Наблюдение. Блевать посреди ковра куда интереснее, чем в туалете на легко отмываемый пол.

Наблюдение. Если вцепиться когтями у Этой возле правого глаза, она не отбрыкивается, когда я лезу целоваться.

Наблюдение. Один честный взгляд — два пакета жратвы. Работает, когда заметят. 20 минут симуляции сироты — полтора пакета жратвы. Работает, если привлечь внимание грохотом падающего тостера. Вопли во всю глотку до треска барабанных перепонок — пакет жратвы. Но действует всегда.

Бля-а-а-а-а-а-а-а, забыл вчера нассать под кресло! Бля-а-а-а-а!

Зато всю ночь скакал как конь. С разбегу на кровать. Тот, который не Этот, орал спросонья: «Плинтус, твою мать, в тебе не сто грамм, твою мать!» Думаю, теперь он будет обожать меня втрое сильнее. Так что ночь не прошла зря. Только очень хочется спать. И жрать. И ссать. Пойду по… мр?

Пока Эти с утра жрали, влез мордой в банку со сметаной и сожрал всё, до чего дотянулся. Перевернуть не успел — засекли. Орали. Жрали бы свои блины с вареньем, жлобы.

Этот притаранил новую швабру. Почему-то короткую — видно, боится под диван лазать. Швабра замечательная, с толстой круглой штукой внизу. Драл об неё когти. Выдрал всю середину к мышам собачьим. Клочки раскидал по дому. Нассал на коврик рядом со шваброй. Доволен.

Стал помещаться на стул. Худею! Срочно жрать.

Эти говорили о каком-то «жанись, жоплин». Ну про жоплин понятно, там такой жоплин — мать моя кошка! А про жанись даже я напрягся. Пойду подумаю мимо лотка.

Нассал под кресло. Хорошо!

Сегодня понял, почему Эти так странно передвигаются — на двух конечностях. Эти они просто передо мной пляшут на задних лапках.

Уже два дня старательно давлю на психику Этой. Смотрю на неё с презрением, или сижу, повернувшись к ней ж***й, жду, пока выйдет из себя. Эта полная дура. Радуется: ах, котик с меня глаз не сводит! Ну, поспит она у меня сегодня ночью… Долго думал над видовой принадлежностью Этих. Понял, что они попугаи. Твердят одно и то же: опять нассал мимо лотка, не ори на меня, дайте коту пожрать кто-нибудь, убью суку, чтоб ты сдох, слезь со стула, пущу на воротник, фантастический дурак. Тупые твари, тупые, тупые твари. Пойду пожру.

Нассал под кресло. Хорошо!

Сегодня ночью развлекался. Сначала спал на Этом. Этот почему-то прерывисто дышал и периодически хрипел: «Пора тебя, туша, переставать кормить». Потом походил немного у Этих по подушкам. В результате уснул у Этой на голове. Во сне запутался лапами в длинной шерсти Этой, которая у нее на голове растет. Эта орала. Чего орала — непонятно. Сидел рядом с миской и думал, пожрать или не пожрать. Пришел Этот и давай приставать: «Плинтус, скажи мяу! Плинтус, скажи мяу!» С мысли сбил, собака. Придется все заново передумывать.

Почаще надо изгваздывать пол в кухне. Эта с утра снова мыла пол. Хлоркой. А меня с нее, в смысле с хлорки, прет. Валялся по полу и мурлыкал. Когда пол высох, пошел к Этой — у нее на тапочках еще немного осталось. Лизал тапочки, а Эта умилялась: «Ой, котик, как ты меня любишь». Дура. Я не тебя люблю, а хлорку.

Нассал под кресло. Хорошо!

С утра полчаса изображал из себя примерного кота — тихо лежал на стуле в кухне и громко мурлыкал на руках у Этого. Устал как собака. Пойду пожру.

Пришла Эта и притаранила какую-то пиццу. Что такое не знаю, но пахло вкусно — мяусом. Ходил по кухне и орал, что я сирота. Эти всей толпой сидели, жрали пиццу, смотрели на меня. Хоть бы кто-нибудь поделился. С досады пошел ссать мимо лотка. Уже в сортире понял, что до потопа еще не накопил. Пришлось просто разбросать наполнитель. Зато по всему сортиру.

В честном бою спер у Этих кусок пиццы. Выжрал все мяусо. Ничего, покатит. Думаю над тем, что пора писать книгу. Методичку «300 поводов нассать под кресло». Схемы там, графики.

Плохо.

Мешать массандровское и Этосамоэ нельзя.

Отошел от Нового Года.

Проснулся аппетит. За вчерашний вечер схавал четыре пакетика жрачки и два раза взорвал бомбу в сортире. Эти ходят по дому как привидения и реагируют только на фразы друг другу «Принеси, пожалуйста, попить» и «Положи котенку жрачки, а то он меня уже достал орать».

Утром медленно и осторожно шел по ковру. На что Этот сказал «Не топай, сволочь». Дебил. Эта, когда спит, костями сильнее гремит.

Заглянул в холодильник. Моей жрачки мало — почти все забито каким-то салатами и прочим дерьмом. Говорю Этой: «Слышь, завтра побежишь за моей жрачкой». А она: «Котик, что ты так громко мяучишь? Может, тоже пить хочешь?» — и воды налила в одну из мисок.

От возмущения перевернул лоток.

Медитировал под ванной. Надоело. Выбрался из-под ванной и залез медитировать на белую подушку Этого. Странно, но Этот, когда увидел подушку, как-то перекосился и сказал Этой, что меня пора мыть. Эта пообещала, что все случится завтра.

Выжрал две полных миски и точу когти, на случай если Эти не просто так поговорили.

Нассал под кресло. Хорошо!

С Этими общаться стало совершенно невозможно, тупеют на глазах.

— Мя. — Тебе чего? — Мя! — Плин, не ори на меня. — МЯИЯИЯИЯИЯУАУАУАУ!!! — Ты чего, жрать чтоли опять хочешь?

А с первого раза что, не ясно было? Тьфу, идиотканах.

Захожу, значит, в сортир, и вижу как Эта стоит на трёх лапах. А четвёртой в моём лотке копается. Охренеть просто. «Дура, — говорю, — ты чё ваще делаешь?» Она со слезами: «Ой, я пока тут сидела, серёжку с брильянтиком потеряла!» Так и вижу, как эта идиотка лысой ж***й на унитазе сидит и в ухе лапой ковыряет, ага. Но за компанию тоже покопал. Разрыли всё — нифига не нашли. А Тот, который не Этот, мимо проходит и говорит: «Ты ещё вчера их, типа, сняла и в шкатулку, типа, сложила. И вообще, брулик ненастоящий».

Столько хорошего наполнителя своими лапами изгадила, дурында убогая.

Нассал под кресло. Хорошо!

Мужики исправляются. Этот вчера полдня умилялся на чистоту в сортире и идеально прореженный лоток, гладил по шерсти и повторял: «Плинечка, какой же ты умница!» Тот, который не Этот, дважды давал пожрать. Сам. Без напоминания. Но Длинный Тощий всех переплюнул. Принёс мне дары — жрачку и игрушку, набитую кошачьей мятой. А потом долго кланялся, сложив верхние лапы, и говорил: «О, великомудрый кото-ссан! О, прекрасный Плинтус! О, нижний предел мирового скотства!» И только Эта постоянно вздыхала: «Ой, котик, от тебя столько мороки, надо было тебя Виндоус назвать!» Ну что с неё взять — дура.

Весь день убил на Эту идиотку. Сначала она взялась мыть полы. Пока доместос по всему полу не разлил, как следует не вымыла. Потом замочила моё покрывало — типа постирать. Пришлось самому влезть в ванную и лапами втаптывать в мыльную воду, чтобы намокло. Эта верещит: «Ой, котик весь в пене, надо его срочно помыть!» Не успел даже вылезти из ванной. Навалились втроём, подонки, и давай мылить и душем поливать. Орал во всё горло: «Это противоречит женевской конвенции! Билль о правах скота нарушаете, сцуки! Я на вас в Гаагский трибунал жаловаться буду!» Хрена. Намылили, залили водой, отжали, пидарасы поганые, и тёрли полотенцем. Сопротивление было практически бесполезно — поллитра их совместно пролитой крови не в счёт. Уррроды.

Ушёл сохнуть на кровати. Там как раз простыни поменяли для моего удобства.

Пуленепробиваемые кретины. Сначала меня намыли, а потом форточки открыли. «Дебилы, — ору, — тупоголовые, я ж простужусьна! Издохну от холода — помрёте от собственной тупости без моего чуткого руководства!» До Этой поразительно быстро дошло. Тут же прискакала с пледом. Воспользовалась случаем, дурында, — завернула, как хренову ляльку. Нассал под кресло. Хорошо!

Эти, кажется, стали на мне экономить. Пакетики жрачки однозначно стали меньше раза в полтора. Раньше ел по 5 в день — нормально, теперь 8 мало. Лоток стал меньше: задница перестала помещаться. И наполнителя стали меньше сыпать: на раз копнуть — и то не хватает. Стулья они тоже нарочно подпилили. Еле-еле влезаю теперь. Даже домик мой, мерзавцы, поменьше сделали. Как только ухитрились.

Буду мстить.

Какой-то тотальный идиот подарил Этой вазу. По виду такая же, как Длинный Тощий, но стеклянная. Эта безмозглая поставила её рядом с моим домиком. Объявил акцию протеста: разбилнах вазу и нассал на ковёр. А нечего на прилегающие к моей частной собственности территории покушаться.

И нассал под кресло. Хорошо!

Изучал механику музыкальной шкатулки. Разобрал её об пол. Эта давай сразу орать: «Ой, котик, это же английский фарфор! Английский! Фарфор!» Надо Этому сказать, чтоб подарил ей памперс для морды, а то заколебала слюнями-соплями. Механика, кстати, примитивная. Составляю список усовершенствований для производителя.

Этот, сцука, до сих пор не вернул мою Бастилию. Решил взять её сам. Этот как раз пиджак вывесил, вроде как промыться собрался. Прыгнул на пиджак, раскачивался на нём, как маятник Фуко, и орал во всю революционную мощь: «Allons enfants de la Patrie, понимаешь, le jour de gloire ко мне est arrive, не дам случиться la tyrannie!» Этот как-то покривел и глазом задёргал. «Сс..ссмело», — говорит, — «драться будем, скотина?» «Идиот!» — отвечаю, — «Это ж „Марсельеза“! Бастилию верни, жлоб!» Этот схватил останки пиджака, натянул верхнюю шкуру и куда-то резво ускакал. Вернётся без моей переноски — убью же гада.

Тот, который не Этот, припёр Этой микроволновку. Типа подарок. Типа мне жрачку подогревать. Пока они там с проводами возились, влез в коробку. Изгрыз книжку рецептов, порвал листок с гарантией, немного подумал и нассал сверху на всю эту макулатуру. Через пару минут Эта давай носом водить: «Ой, кажется, котик набедокурил!» Всего за полчаса вычислила источник. Опять в сопли. Звонит Этому и жалуется, зараза. Что сказал Этот — не разобрал, но вопил он очень, очень экспрессивно. На всякий случай влез в домик.

Всё. Финиш. Кирдык. Абзац. Пинцет.

Этот ворвался в дом — слюнища пузырями, глаза бешеные, будто его только что Крейцфельд с Джейкобом обняли, меня за шкирку хвать, как какую-то беспородную тварь с помойки. Одной лапой держит, другой из складок своей верхней шкуры достаёт Бастет. Большую, базальтовую, египетскую, чёрную, как я. Зенками своими дико вращает и орёт: «Слушай сюда, сволочь! Видишь, видишь статую? Ещё одна такая выходка, и это будет твоим надгробием, понял?»

Насилу вырвался. Сижу под ванной. Думаю о смысле Этих. Ноет загривок.

Не ссал под кресло. Нунах.

Пытался ходить как Эти — на задних лапах. Протопал от домика до дивана. Неудобно: центр тяжести упал куда-то в жопу, пузо бьёт по коленям. Эта увидела — чуть не подохла от умиления. Жрачки дала тройную дозу. Надо будет ещё Этому показать. Когда остынет.

Попритворялся несчастным котом и сиротой.

Ходил по дому, орал, как будто съел слона и мучаюсь запором. Жрал столько же, но в два раза медленнее, периодически поворачиваясь мордой к Этой. Помогло.

Она надрывно высказалась, что Этот — злой и бесчувственный мужлан, не любит котика, а котику теперь плохо. Этот апеллировал к пиджаку, вазе, музыкальной шкатулке и креслу, а также припомнил какой-то шарфик и стаканы. Эта парировала набухшими глазами и фразой «Из-за какого-то вшивого пиджака и гребаной вазы котик теперь страдает. Вот все вы, мужики, такие!» Этот не нашёлся, что возразить, сказал, что у него дела и куда-то быра промылся. Понял, что пора. Быстро забежал в сортир и начал там истошно орать, как будто слон всё-таки решил выйти наружу. Эта стремительно прискакала, начала гладить и говорить, что никто меня больше не будет обижать. Обещала дать пожрать ещё. Похоже, жизнь опять налаживается.

Нассал под кресло. Хорошо!

Орал всю ночь и весь день. Тот, который не Этот, только похохатывал: «Ну вот, привет, приехали. Оно наконец возжелало бабца. Теперь конец спокойной жизни.» Ну что за кретин, какие бабцы? Зима же! Мне хоуоуоуоуолодно!

Не узнаю сам себя. Я даже мимо лотка ссать перестал, чтобы тискали чаще. Воистину, нужда заставит — и не так раскорячишься.

Фигня, сегодня наверняка опять туча народу припрётся. На руках отогреюсь.

Правда утром я Щастья таки немножко урвал: валялся между двумя тёплыми тушами и читал через два плеча сразу две книжки. На одной английскими буквами было написано какое-то Пузо, а в другой было про ведьм. Про чужое пузо мне не интересно, у меня своё есть. А на ведьм мне вообще поссать.

Но зато согрелся и подремал.

Я вечером Этих построю. Чтобы в течение всей зимы мне тут валялись в кровати по очереди. Греться буду. Нассал под кресло. Хорошо!

Пришёл Длинный Тощий. Притащил своего бабца. Бабец маленький. Ору Длинному Тощему: «Ты ваще дурак? Тебя ж посадят, она ж мелкая ещё!» Хихикает, идиот: «Смотри, ты Плину понравилась!» Взял бабца на абордаж и увёл от Длинного Тощего подальше. Развратникбля. Надо нассать ему в ботинки.

Потом Длинный Тощий наконец-то линять собрался. С боем отобрал своего бабца, надел верхнюю шкуру и сунул лапы в ботинки. Как заорёт: «Нассал, ссука!» «Ага», — говорю из-под ванной, — «обещал же!» Этот ржёт, как ошпаренный ишак, Тот, который не Этот, по ванной шваброй долбит, Эта вопит «Не обижайте котика!», бабца молчит. Длинный Тощий сложил ботинки в сумку и ушёл в тапочках. Пообещал, правда, что в следующий раз придет со стрихнином и газовым ключом-котоубийцей № 1.

Водил мужиков курить. Построил Этого, Того, который не Этот, и Длинного Тощего по росту и вывел на лестницу. «Вы теперь так курите», — говорю. Проследил, чтоб не кидали окурки на пол. Показал идиотам мусоропровод. Мужики шушукались, делали большие глаза и вели себя смирно. Пришлось, правда, прикрикнуть разок, чтоб домой шли. А то от длительного выгула-выкура Эти портятся. Проверено. Думаю, скоро придётся ещё и супервизором на прогулках быть. Труд облагораживает, ага.

Вчера слышал, как Этот в тоске, печали и соплях рассказывал Этой, что амурского лесного бабца не достать. Редкий вид, ага. Законом и прочими лесничими охраняется, взять домой — никак. Разве что сама придёт.

Впал в депрессию и апатию. Второй день ни жрать, ни пить не могу. И даже массандровского или хотя бы чинзано в доме нет, чтобы залить тоску. Страдаю.

Всё хреново. Лежу на диване пузом кверху, раскинув лапы. Скулю, как подстреленный волк. Эта волнуется, пытается кормить с рук креветками. Ворочу морду. Тошно, гадко, противно. Хочу амурского бабца.

Неимоверным усилием воли дотащил себя до мисок. Стоят в ряд — все шесть. Подумал: «Вот бы амурская порадовалась!» Зарыдал. Ушёл за плиту на кухне. Терзаюсь.

С горя полез на колени к Этой и даже был образцовым ласковым скотом.

Что значит «отстань, у тебя язык шершавый»?

ЧАСТЬ 1
утра Эта не давала пожрать. Типа, и так две миски полных стоят. Пришлось изображать сироту. Делал честные страдальческие глаза, сиротливо ютился в пластиковом ящике с картошкой, уныло грыз луковицу. Эта таки дала пожрать. Когда выходила, прокатился когтями по её шелковому шарфику. Шарфику абзац. Очень доволен. Нассал под кресло. Хорошо!

Ходил по дому, орал во всю глотку, просил мяуса. Накапали валерьянку. Лизнул. Закопал эту дрянь на месте. Долго, вдумчиво блевал на ковер Этой. Нефиг всякое дерьмо подсовывать.

Этот правильные ботинки купил. С коробкой и шуршавыми бумажками. Клочки по всему дому. Лежал в коробке, драл поролон, тешил самолюбие. Шнурки Этому в новых ботах уже отжевал. Мало бумажек. Надо больше.

Жрал. Долго прислушивался к сытому бульканью в животе. А вы говорите — музыка, музыка…

Играл в стадо бешеных бизонов. Носился по дому со скоростью света. Забыл, что когти подрезаны, не затормозил. Классно вписался башкой в шкаф. Лежу в коридоре, считаю звёздочки. Надо сожрать лечебного китекэта.

Вчера Эти мне устроили фотосессию. Я демонстративно нассал в лоток, а потом закапывал. Эта пулей метнулась за фотоаппаратом и сфотографировала меня. А потом они оба умилялись. Нет бы пожрать ещё раз дали. Зря я, наверное, в лоток старался. В следующий раз обязательно мимо им организую.

Эта просто дура какая-то. Утром ору ей прямым текстом: Балкон открой-на! Открой-на балкон-на! А она ручками всплескивает и говорит: «Ой, котик, чего ты мяучешь?» И как Этот с ней живёт?

Нассал под кресло. Хорошо!

Тот, который не Этот, ещё почище меня скотина. Сижу себе, ем себе из миски. Сел рядом и пялится в мою, МОЮ миску. Гад. Печёнка поперёк глотки. Ночью в ботинки ему нассу.

А Эти иногда ничего бывают. Готовили что-то куриное — мне целый окорочок скормили. Второй, гады, зажали. Отомстил: извозил весь пол в кухне недоглоданными костями и стащил кусок печёнки. Доволен.

Испоганили всё на свете. Три дня ушли на загаживание пола в кухне, а Эти его вымыли. Зато с хлоркой. Нанюхался вдрызг. Валялся по полу, стонал, мурчал, упивался, в общем — кайфовал. Дальше не помню.

Нассал под кресло. Хорошо!

Изгадил весь туалет. Эти целый день зажимают носы и называют скунсом. Очень горд собой.

Пришел Тот, который не Этот. Принес дряни всякой. В любимую мисочку налил пива и рядом чипсов положил. Попробовал — дрянь какая-то. Фуфел бумажный. В прошлый раз мартини с тоником принесли — вот тогда знатно нализался. Мучался сушняком, блевал потом. Надо ещё попросить.

Случайно заглянул в холодильник. Сволочи! Для моей еды у них только одна полка, остальные две завалены какой-то хренью! Отомстил. Нассал на коврик в ванной. Да-да, в самую середину.

К Этой приехала Какая-то там. Привезла сумку и какой-то не наш запах. Спал в её сумке, оставил в подарок полкило шерсти. Поцарапал свитер, порвал, что там сверху лежало. При отъезде ещё поцарапаю ей руку на память — в клочья порву, чтоб надолго запомнили. Нассал под кресло. Хорошо!

Влез за плиту на кухне. Долго думал о смысле жизни. Рефлексировал. Через 5 минут вышел пожрать.

Раздербанил пачку сигарет Этого. Пожевал. Вставляет. Надо будет попробовать сочетать — у Этого переть сигареты, у Этой — кофе. Не знаю пока, что получится, но на всякий случай попрошу снова подрезать мне когти.

Утром Тот, который не Этот, какого-то пса вынес мусор. Копаться негде. Пол загадить разве что шерстью. Или все миски со стола своротить. Надо обдумать. Придёт Тот, который не Этот, отцарапаю ему что-нибудь.

Точил когти о подушку Этого. Проточил её насквозь. Обнаружил внутри перья — гонял по всему дому. Самые лучшие собрал в кучу и сверху нассал. На всякий случай спрятался под диван. Предварительно пожрал, чтобы до вечера не умереть от голода.

Эта утром подорвалась — и в душ. Мимо кухни. Не положив мне еды. Поорал немного — не помогло. Вырыл из лотка весь наполнитель и сложил кучей в середине туалета. Нассал сверху. Хотел ещё плакат протеста написать, но Эта вдруг сообразила, что я могу похудеть. Ничего, целый день Этих дома не будет, я им ещё целый трактат выссу.

Фрустрирую. Я не слишком много ссу?

Нассал под кресло. Е-е-е-е-е-е-е-е-е!

Нассал под кресло. Хорошо!

Скучно. Вспомнил бурную молодость. Сидел я как-то на столе, жрал лапой сгущёнку из банки. Пришли Эти и давай орать. Ну я же не дурак, опустил лапу в банку сколько влезла, и на трёх костях — за холодильник. Эти орали ещё дня три. Был очень горд.

Сегодня всё лень. Ссать — лень. Жрать — не могу больше. Сижу тихо, дремлю. Эти нервничают, озираются по сторонам, дрожат и ждут подвоха.

Какие ж у Этих миски неудобные. Пытался сожрать кусок мяуса, так пока лапой не зацепил — ни хрена не получалось. Нет бы взять приличные миски и жрать на полу. Ур-р-роды.

Нассал под кресло. Хорошо!

С утра проводил инспекцию дома. Заблудился в пододеяльнике. Едва выбрался. Уроды двулапые. Понатащут в дом всякой дряни — а я страдай. Вынашиваю план мести.

Придумал. Воплотил. Сожрал какую-то дрянь со стола — варенье, что ли, — влез в шкаф и долго, смачно блевал на свежевыстиранное, но ещё не глаженое бельё. Эта будет визжать, пока не перейдёт в ультразвук.

Угадал. Эта визжала так, что во всём квартале лампочки потрескались. Но жрать дала.

Эта новую моду завела. Жрать мне кладет по полпакетика всего. А то «ой, котик, ты по целому не съедаешь, наверное, есть не хочешь». Дура! Я не не съедаю, я на потом оставляю! Она же мне не раз в пять минут в миску что-нибудь подкладывает. Эти как свалят на целый день — и всё! А жрать хочется. Вот и приходится оставлять немного, вроде как в заначке. Ссать не буду, а то под кресло ничего не останется. Пойду лоток разрою — всё равно на сегодня толку от него больше никакого.

Нассал под кресло. Хо-ро-шо!

С утра был великолепен. Эта выходит в коридор — и я давай её сумку закапывать. Типа нассал, ага. Она верещала так, что все вороны в Сокольническом парке с веток попадали. Ну я под диван — шмыг. Ржал долго. Я ж не нассал, я так — напугать только. Повелась, повелась.

За ужином Этого кусал за нижнюю лапу. Сильно кусал за голую нижнюю лапу. Реакции ноль. Стал кусать, а потом делать такое Буээ! — ну, типа, блюю я от него. Этот как заорал! Заныкался под ванную. Ржу. Придётся посидеть под ванной, пока Этот не ляжет спать.

Сидел под ванной. Выждал, пока Эти ушли. Нассал под кресло. Нассал под торшер. Нассал под второе кресло. Хорошо!

Бродил по дому в поисках вещей, к которым до сих пор не приложил лапу. Не нашёл ни одной. Озадачен.

У меня в сортире коврик есть. Эти его стелили, чтобы красиво было, ага. На самом деле на него гадить удобно. Или наполнитель разбрасывать. Если раскидать грамотно, то адской машине под названием «пылесос» работы не меньше, чем на полчаса. А если зассать так, как я умею, то коврик будут стирать и потом сушить с неделю. Эти через какое-то время догадались, что коврик им чаще геморрой приносит, чем красоту. И перестали его класть в сортир. Но Эти тупые, как валенки. Они не догадались, что такой же коврик лежит в ванной! Изгадил весь. Полностью. То есть совсем. Эта орала так, что у тараканов в соседнем доме барабанные перепонки полопались. Тут же кинулась звонить Этому по телефону: «Ой, котик такое сделал, такое…» А мне что? Мне хорошо, я под ванной сижу, меня там не то, что рукой — шваброй новой не достать.

Выкрался из-под ванной. Нассал под кресло. Хорошо!

Был неотразим. С утра будил Этих. Они, гады, не вставали. Скакал, как юный антилоп, топал, как стадо бизонов, орал, как раненая пантера. Хоть бы хны. Даже ухом не вели. Пробовал просто вопить — дрыхнут, гады. Кусал за нижние лапы — не реагируют. Но я ж умный, ага. Влез под одеяло и холодным мокрым носом этой в пузо — швак! Забегала как миленькая. Вот чего только орёт — не понятно.

Нассал под кресло. Хорошо, ага.

Вчера пришел Этот. Зашел на кухню. Я ему ору: «Жрать дай», он мне «У тебя еще есть в миске». Я ему снова ору: «Это мало, жрать дай!», он мне снова «У тебя есть ещё». Сцука. Я тут же побежал ссать мимо лотка. Но Этот каким-то образом своим мышиным мозгом догадался, что я делать собираюсь. И заглянул в сортир в тот момент, когда я уже половину пола затопил, а вторая была в процессе. Я попытался слинять. В общем-то вполне успешно. За исключением пинка, который Этот засадил мне вдогонку. Летел я недолго, но неприятно. Всю ночь копил злость и всё остальное. Ну, подожди. Уйдёшь ты на работу.

Эта, сцука, в пятницу забрала ноут и промылась куда-то на три дня. Хрен что напишешь. Подробности потом. Пока короткий отчёт за три дня: Нассал под кресло. Хорошо! Нассал под кресло. Хо-ро-шо! Нассал под кресло. Зашиби-и-ись!

В пятницу с утра учил Эту ходить на четырёх лапах, как все порядочные коты. Влез под разложенный диван и стал петь во всё горло. Проорал «Мурку», «Чатанугу» и «Владимирский централ». Эта носилась вокруг дивана на карачках и вопила: «Ой, котик, что ты размяукался?» Сколько ни бился — всё равно криво ходит, жопой виляет и шерстью на голове пол подметает. Дура полная. Ну хоть жрать дала.

А вчера Эта селёдки притаранила. Рыбу-то я ваще не очень, пытались мне Эти всякой там сёмги-форели подсунуть — ну дерьмо дерьмом. Но тут что-то разобрало. Гаркнул на Эту — быренько два мощных шмата мне отвалила. Сожрал влёт. Солёная оказалась, зараза. Запил тем, что первое под морду подвернулось — молоком. Пердел так, что у боксёра с третьего этажа от зависти жопная резинка треснула.

Вчера отличился. Долго и старательно зассывал весь наполнитель в лотке, пока не получилось смачное хлипкое болото. Затаился за дверью туалета, выжидал. Этот в туалет вошёл — а я на край лотка лапами р-р-раз! Лоток на попа — р-р-раз! И весь смак Этому на штаны. Полный дерьмопад. Этот визжал фальцетом, побелел и трясся. А мне что? Я под ванной сидел и хихикал.

Придумал, ага. Когда я себя хорошо веду, надо выдавать мне премию — ещё плюс три пакета жрачки в день. А то пять — маловато будет. Осталось теперь тупоголовым Этим объяснить все выгоды такого положения.

Нассал под кресло. Хорошо!

Вчера вечером Эта притащилась в дом — и давай меня тискать: «Ой, котик, как я по тебе соскучилась, как ты поживаешь, хорошо себя ведёшь?» Я мурчал и ласкался, пока Эта в туалет не зашла. Как только она туда — я под диван, ага. Орала, конечно. А потом она себе верхние лапы кремом каким-то мазала. Баночка открытая стояла — я и лизнул. Оказалось вкусно, с алоэ и прочими радостями. Нажрался так, что всю ночь икал. Эта носилась вокруг, рвала шерсть на макушке и вопила: «Ах, мой котик отравился!» Наутро после этого космет-дерьма сел срать — хорошо пошло, мягко. Знаю теперь, чем закусывать фрискис.

Утром требовал у Этого жратвы. Он, значит, мне жрачки кладёт и презрительно так: «Слышь, ты, сирота… канарская!» Обиделся.

Нассал под кресло. Хорошо!

Проводил археологические раскопки в лотке. Контрольные соскобы, вскрытие культурных слоев, экспертиза останков-осколков-ошмётков Полдня убил, ничего интересного не нашёл. Расстроен. Да ещё эти потом всю вторую половину дня орали: «Плин, ссс@!#$, зачем опять весь туалет зассал-засрал-закопал? Да ещё ёршик изгадил, скотина!» Нечувствительные, бездарные уроды.

Этот вчера жратвы притаранил, сразу три пакетика мне дал. Я их одним махом! Не сожрал даже, всосал влёт. Этот пытался жрать кукурузу — полбанки отбил у него в честном бою. Орал потом страшно. Эта, дура, ручки сложила умилённо так, и давай охать: «Ах, котик нам спасибо говорит!» Дубина стоеросовая. Я ж прямым текстом ору: ещё [censored] дайте! Не дали. И коврик стираный они в туалет зря положили, да.

Нассал на коврик. Хорошо!

Играл под одеялом в гепарда. Поймал добычу, цапнул её изо всех сил. Чего Эта за ногу хватается и орёт — не понимаю. Пришел Этот. От радости побежал в сортир и попытался демонстративно нассать мимо лотка. Этот, даром что больной, фишку просек и дал мне пинка. Сидел и думал, как еще можно нагадить. Потом Этот открыл консервированную кукурузу. Я прыгал перед ним и орал, даже Эта, уж на что тупая, и то сказала, что мне надо немного положить. В результате сожрал треть банки кукурузы. Жду обеда.

Эти ожили, жрут. Радостно нассал под кресло. Хорошо!

Эта полчаса крутилась на кухне и ни разу не дала мне пожрать. Гаркнул так, что стекла выгнулись. Никаких нервов на Этих не хватит, честное котовское!

Очень продуктивный день. Пока Этот в подъезде вкручивал лампочку, вышел проинспектировать площадку. Лифт на месте, как всегда воняет соседской «Красной Москвой». Нассал соседке на коврик. Потом Эта стирала. Влез в тазик с теплой пенной водицей. С удовольствием искупался. Эта орала дурниной и выпутывала из когтей всякое тряпьё. Истеричка фигова. Запланированы небольшие разрушения и ещё три жратвы.

Эти жрали бананы. Попробовал куснуть. Еле проблевался. Мыло травчатое. Понятно теперь, почему болеют. Мне б от такой жратвы сразу полный собачий капец пришел. Пойду пожру мяуса.

Эти драили дом. Нанюхался доместоса . Наступил приход: ушёл в транс с лапами и хвостом. Очнулся — держу в зубах рукав свитера Этой. Ну, думаю, сейчас убьёт. Песец тушканчику. На всякий случай уши прижал, глаза показательно выпучил. Эта посмотрела — и давай ржать, как лошадь пожарная. Точно, истеричка. Этого даже почти жалко. Пойду жрать и медитировать. Нассал под кресло. Хорошо!

Устал страшно. Полдня носился за жирной черной мухой, отбил все лапы, перевернул половину коллекции Этой, скинул с полок целую библиотеку, разворотил кровать, сшиб колонку. Вымотан. Пожрал два раза. Спал у Этого на подушке. Пока не помогло.

Нассал под кресло. Доволен.

Весь вечер сидел перед зеркалом и любовался на себя. Всё же я просто офигенно красивый. Эти носились вокруг с криками «Эй, ты, позёр кошачьего рода!» Опять снимали на фотокамеру. Подамся в модели. Если худеть не заставят. Эта с утра затащила меня по одеяло, тискает и говорит: Грелка! Грелка! Дура какая-то. Кота от грелки отличить не может.

Сидел себе на балконе, мировое равновесие контролировал. Эти носились по кухне и орали: входи уже в дом, холодно же! Бестолковые, честное кошаковское. Не холодно, у меня ж шерсть вон какая!

Дайте жрать. Быстро!

Построил из наполнителя в лотке большую пирамиду. Строго сориентировал по сторонам света, звёздам и розе ветров. Пришли Эти — и давай орать: опять весь туалет загадил! Убогие они какие-то, правда.

Нассал под кресло досрочно. Крайне доволен собой.

С утра пробило на пожрать сухой корм. Сидел задницей к коридору, пока Этот уходил на работу, жрал и думал о вечном. Это о еде, в смысле. Слышал на днях, как Эти говорили что-то про то, что собираются меня искупать. Сидел, слушал, не подавал виду, что понимаю. Но уже начал на всякий случай подтачивать когти, чтобы достойно встретить гадов.

Тот, который не Этот, вчера притащился с огромной курицей. Мне досталось, но не вся, а так — обрезки какие-то. Мстил ему всю ночь: прыгал на него с разбегу и за ноги кусал. Он спросонья ворочался и орал. Очень доволен собой. Устал, правда, как заправский тигр. Пошёл жрать и спать.

Влез в шкаф и давай валяться на вещах! Очень понравилось. Потом Эта увидела и в шкафу меня закрыла. Насилу выбился. Теперь надо обратно влезть и на разных штуках в шкафу покачаться. Пожру пока.

Я сегодня был неподражаем. Еще в 6:20, до того, как будильник прозвонит, закатил Этому истерику, что есть хочу. Натурально так закатил. Орал в полный голос, мама-не-горюй. Этот поднялся и пошел давать мне пожрать. Причем с такими матюгами, которые я даже в ЖЖ редко читаю. Он вспомнил все пригрешения, которые я совершил после рождения, и, похоже, даже до него. Я, в общем-то, знал, что я скотина, и при том ненужная, но о таком, что Этот говорил, мог только догадываться, если не мечтать. Аппетит у меня, правда, Этому испортить не удалось, и я сожрал все, что положили. Этот, тем временем, пошел досыпать. Точнее, поспать-то ему уже не светило, потому что вставать надо, так, пару минут повалялся. В общем, жалко мне Этого стало. Я, на самом деле, после еды планировал нассать мимо лотка. Но тут что-то во мне проснулось — не знаю, что, но оно у меня обычно спит — так вот, оно во мне проснулось и я, как, мать его, образцовый сКот нассал и насрал _в_лоток_. Ни капли мимо. Сижу, мучаюсь, а не перебрал ли я с хорошим поведением — может, стоило хоть наполнитель разбросать? Пожалуй, что на сегодня хватит с меня доброты. Пойду еще пожру, а там посмотрим.

Я великолепен. Обнаружил у Этой в кровати отменные простыни. Изодрал все торчавшие концы. Пожрал с удовлетворением от хорошо выполненной работы.

Не сдержался. Разбросал весь наплнитель из лотка по туалету. Особенно удачные броски даже в коридор влетели. Теперь надо их по ковру в коридоре и на кухне раскатать. Занят ещё минут 40.

От этих иногда тоже польза бывает. Сегодня с утра притаранили целую гору жрачки. Пока они ее из пакетов по полочкам раскладывали, умилялся и глаз не мог отвести. На радостях взорвал в туалете бомбу: зассал все поверхности до единой. Этот орал так, что с деревьев за окном листья осыпались, а на светофоре стекло треснуло. Долго смеялся над ним из-под дивана. Веник-то не дотягивается.

Уже два дня не ссал под кресло. Был пьян. Пройдет сушняк — расскажу.

Эти, сволочи, меня все-таки помыли. Отбивался чем мог, но с подстриженными когтями поди — порыпайся. Поливали из гадского душа и мылили _шампунечкой_для_котиков_. Терли полотенцем. Пытались дуть в меня из фена. Крайне зол. Эта ходит по дому и говорит: Представляю, какими словами Плиня нас сейчас костерит! Нет, сцука, не представляешь! Зато стал еще пушистее и краше. На радостях пожрал два раза подряд и поссал прямо в ванной.

После помойки (в смысле, что мыли меня) спать не очень хочется. Конечно, кто будет спать после такого. Не выдержал и выложил фотки в альбом. Пойду поссу. Мимо лотка принципиально.

Пока Эти и Тот, который не Этот, жрали, влез на свободный стул и лапой стянул жрачку из тарелки. На этот раз не промахнулся — оказалась колбаса. С большим удовольствием сожрал её под столом. Шкуркой извазюкал только что помытый пол. В общем, угадал. Не то, что в прошлый раз, когда чеснок попался.

Всю ночь орал так, что маньяк из северо-восточного АО, наверное, подох от разрыва барабанных перепонок. Не давал спать Этим. Мог бы сам дверь в комнату открыть, но специально вопил, чтобы они поднимались и дергали за ручку. Встали с утра чумные и злобные. А нехрен лезть с тазиками и шампуньчиками!

Этот привёл Какую-то Там. Увидел — ору во всё горло: Ну это ж надо какие сиськи! Чур я следующий! А она: Ой, как котик у вас мяукает славненько! Дура похуже Этой.

Думал, что Эта дура набитая. Оказалось, Этот тоже идиот невменяемый. Решил всласть покопаться в лотке, вырыть из него побольше наполнителя и как следует в него нассать. Мимо лотка, конечно. Этот увидел, что я в туалете — и встал в дверях. Стоит, гад, и пялится. Поорал на него — черта с два. Стоит и таращится. Стало тошно. Уныло порыл в углу лотка и тоскливо нассал в лоток. Даже закапывать не стал. Подонки. Всё настроение испоганили. Нассу под оба кресла. Нассал под оба кресла. Такой я обязательный.

Про пьянку. У Этих толпа гостей. Притащилась Такая-растакая, которая в прошлый раз меня на мартини развела и споила нах. С чинзано притащилась. Налила, конечно. Чистого. Не сдержался, налакался вдрызг. Орал песни. Кружил головой. Эти ржали и подло двоились в глазах. Помню, что прыгал со стула на пол и обратно. Помню, что пытался облизать Такую-растакую. Больше ничего не помню. Наутро сидел в раковине и много пил. До сих пор болит голова и лапы иногда путаются. Эти думают, что они меня дрессируют. Но всё наоборот. Это я их постоянно учу. Вот вчера бился — учил мяукать. Полчаса им показывал, как надо, а они тупо: м-а-у, м-а-у, м-ы-р-к, м-ы-р-к… Глухие, тупые, кондовые твари. Хоть надрессировал жрачку давать и лоток мне менять вовремя — и то ладно. Когда Эти кончатся, надо будет себе енота завести. Они умнее. Очень радуюсь ЖЖ. Говорит: Привет, Скотина! Надо научить Этих говорить то же самое. А то приходят — и сразу: опять под кресло нассал? Хватит орать! В сумку не лезь! Никакого у Этих такта.