жили-были, варили кашу, закрывали на зиму банки. как и все, становились старше. на балконе хранили санки, под кроватью коробки с пылью и звездой с новогодней ёлки. в общем, в принципе - не тужили. с расстановочкой жили, с толком.

берегли на особый случай платье бархатное с разрезом, два флакона духов от гуччи, фетра красного полотреза, шесть красивых хрустальных рюмок и бутылку китайской водки. а в одной из спортивных сумок надувную хранили лодку.

время шло, выцветало платье, потихоньку желтели рюмки, и в коробочке под кроватью угасала звезда от скуки. фетр моль потихоньку ела, лодка сохла и рассыпалась. и змея, заскучав без дела, в водке медленно растворялась. санки ржавились и рыжели. испарялся закрытый гуччи. жили, были, и постарели, и всё ждали особый случай.

он пришёл, как всегда, внезапно. мыла окна, и поскользнулась. в тот же день, он упал с инфарктом. в этот дом они не вернулись.

две хрустальные рюмки с водкой, сверху хлеб, по квартире ветер. полным ходом идёт уборка, убираются в доме дети.

на помойку уходят санки, сумка с лодкой, дырявый фетр. платьем, вывернув наизнанку, протирают за метром метр подкроватные толщи пыли. в куче с хламом - духи от гуччи.

вот для этого жили-были.
вот такой вот "особый случай".

© Мальвина Матрасова

У каждого взрослого прячется в сердце ребёнок. Он видит деревья большими и солнечным лето. Он знает, что в море на льдине плывёт мамонтёнок, и так не бывает, чтоб были потеряны дети.

Но сам он потерян в твоих обесцвеченных буднях, где даже секвойи тебе-великану по пояс, а солнце выходит лениво в районе полудня, и к лету кого-то везёт самолёт или поезд, но вновь не тебя. У тебя бесконечная осень. Поблекшая жизнь как заезженная киноплёнка. И если над жизнью твоей появляется солнце, то только затем, чтобы лёд растопить мамонтенку.

И вот мамонтёнок упал в леденящие волны, а ты, поглощённый своей серо-бурой рутиной, его не услышал, о нём даже мельком не вспомнил. И сказка закончилась солнцем растопленной льдиной.

Но тут просыпается спрятанный в сердце ребёнок, он топает ножкой, сбивая сердечные ритмы. И ты вспоминаешь, что где-то в морях мамонтёнок упал и не сможет без помощи выжить и выплыть.

И вот ты бросаешь свои бесконечные будни, встаёшь за штурвал, надеваешь мундир и фуражку. И вот ты плывёшь, и в том плаваньи, долгом и трудном, ты знаешь, что сердце придётся открыть нараспашку.
И ты открываешь. Со скрипом, но шире и шире. И солнечный свет проникает в замерзшее сердце. И ты лилипут, а деревья такие большие, какими ты помнишь их в летне-ромашковом детстве.

И сердце твоё выпускает наружу ребёнка. И ты уступаешь ему капитанский свой мостик.

И видишь под пальмой, на том берегу, мамонтенка. Смешной и лохматый, он держит слониху за хвостик.

МальвинаМатрасова

Я в тебя, бородатый, не верю лет двадцать. Как минимум. Ты проходишь сквозь форточки, двери, решетки каминные, ты приходишь к детишкам зимой в каждом сказочном сне. Только вот никогда не со мной. Никогда не ко мне.

Помню, в восемь, ждала до рассвета под праздничной елочкой и на радостных взрослых смотрела тихонько сквозь щелочку. Ты опять не пришёл, и я думала: всё из-за них. Я ждала тебя, я зазубрила огромнейший стих, я надела костюмчик снежинки, серебряный бант... а они допустили ошибку: не стали и ждать.

Я уснула тогда на полу, прямо в куче иголок. Я с тех пор, Дед Мороз, не пойму этих праздничных ёлок: неужели их ставят обычно затем, чтоб детишки искололи бока об их острые иглы и шишки?

Я проснулась в кровати, под ёлкой лежали подарки. Утро было пронзительно солнечным, белым и ярким. Только ты не пришёл. А ведь знал, что я очень ждала. И тогда всё прошло. Моя вера в тебя умерла.

Я сегодня пишу тебе, дед, но не знаю, зачем. Я в недетские тридцать погрязла в пучине проблем. Я меняю себя на такую, дедуль, ерунду... но в конце декабря, как и в восемь, я всё ещё жду.

Может быть, в этот раз ты ко мне, наконец-то, придёшь? Я поверю тотчас, что ты есть, и ты вовсе не ложь. И не важно, что будет в твоём ярко-красном мешке.

Приходи, дед, хоть ночью, хоть днём, хоть совсем налегке.

Я тебя угощу мандарином, винишка налью, я пощупаю ватную бороду пальцем твою, и тогда пропадут все иголки из мягкой постели.

Приходи, Дед Мороз. И заставь меня снова поверить.

/Мальвина Матрасова/

Среднего возраста, среднего роста,
в среднем ряду в очень среднем ведре
едет на дачу в посёлке под Тосно
самый нормальный мужик на земле.
Средненький домик и так себе банька,
средняя громкость, в колонках шансон.
Средненько выглядит девушка Танька,
средненько смотрится рядом с ней он.
Список из среднесчастливых моментов,
и как финальный аккорд - Мендельсон.
Взял ипотеку по средним процентам,
средняя двушка, нормальный район.
Средняя школа для среднего сына,
средние кресла и средний доход.
Так, с середины и на половину,
он полусчастлив и полуживет.
А иногда как накатит -
до рези где-то внутри, глубоко-глубоко:
и в Мендельсоне ошиблись с диезом,
и в остальном был не тот взят аккорд,
и впереди будет всё не иначе.
Средненько прожита жизнь-так-себе.
Едет под Тосно на среднюю дачу самый нормальный мужик на земле.

Мальвина Матрасова

У Оли в квартире живут сразу трое мужчин. Один из них толстый и очень ворчлив и придирчив. Он мог бы носить генеральский, как минимум, чин, но и без чинов ему, в общем и целом, отлично.

Второй молодой, и характер его очень крут. Он к Оле в квартиру чужих никогда не пускает. Раздастся звонок, и Второй у двери тут как тут, утробно рычит и зловеще глазами вращает.

А Третий - тюфяк. Он весь день на диване лежит. Ему наплевать на проблемы в глобальном масштабе. Ему бы до вкусного ужина с Олей дожить, и вместе поржать по субботам над камеди клабом.

Декабрьским вечером Оля шагала домой, устав от тяжелого дня и постылой работы. В московском дворе этой слякотно-грязной зимой под лавкой, худой и дрожащий, нашёлся Четвёртый. Он плакал и звал, он промок и ужасно замёрз. На шее ошейник, на нем золотой колокольчик. И Оле его стало жалко - ну просто до слез! Она предложила: живи у меня, если хочешь.

Тем первым троим не хотелось делить с ним ни дом, ни ужин, ни старый диван, и, конечно, ни Олю. На шее Четвёртого Оля нашла медальон, а на медальоне в металле был выдавлен номер. И Оля, конечно же, сразу его набрала, и номер ответил приятным мужским баритоном. Он был очень рад, и сказал, чтобы Оля ждала. Четвёртый - его. Он недавно свалился с балкона, охотясь на голубя, и убежал со двора. Пытался его отыскать Баритон, но не вышло. Он так благодарен, что Оля его забрала! Он скоро приедет, пусть ждут его. Кстати, он Миша.

Четыре кота помогли навести марафет, и Оля надела красивое синее платье. Нажарила быстро котам два десятка котлет, замёрзла, набросила сверху уютный халатик. Раздался звонок, и шестнадцатилапый табун пронёсся к двери, громко топая по ламинату. Открыла. Высокий брюнет. Три морщинки на лбу. Представился: Миша. А Оля подумала: Пятый.

Зайдёте на чай? Или, может, хотите котлет? Еще есть печенье и тортик. А я, кстати, Оля. И Миша сказал: а зайду! Почему бы и нет! Я, знаете, Оля, котлеты не ел аж со школы!

Полночи сидели на кухне они за столом: потерянный кот и друг друга нашедшие люди. Им было уютно и весело здесь вшестером. И быстро кончались и торт, и котлеты на блюде.

На следующий день, Оля с Мишей пошли на каток. В субботу - в кино. В воскресенье отправились в театр. Второй ревновал, бойкотировать начал лоток. А Третий был рад: может, вскорости будут котята.

Потом отмечали они вшестером Новый год. Встречали весну, проводили чудесное лето. Второй попривык, стал покладистый ласковый кот. Но Мишу он все-таки любит не так, как котлеты.

А к осени, Оля и Миша назвались семьёй. Зажили прекрасно и дружно со всеми котами. Коты и не знают, что скоро родится Шестой.

Спасибо за счастье охотнику за голубями.

© Мальвина Матрасова