Как писала о нем Анна Ахматова: «Он победил и время, и пространство» и пребывает с нами неотлучно в нашем общем настоящем, здесь, рядом. Эксклюзивные интервью с Александром Сергеевичем Пушкиным стали доброй традицией газеты «Культура». Раз в год мы предлагаем ему неустаревающие вопросы, чтобы услышать из его уст вечно современные истины.

культура: Имя предков Ваших встречается поминутно в нашей истории, в том числе среди знатных родов, как Вы сами упоминали в автобиографических записках. С того времени в России многое изменилось: нет больше ни монархии, ни дворянского сословия. На благо ли стране такие перемены?

Пушкин: Каков бы ни был образ моих мыслей, никогда не разделял я с кем бы то ни было демократической ненависти к дворянству. Оно всегда казалось мне необходимым и естественным сословием великого образованного народа. Смотря около себя и читая старые наши летописи, я сожалел, видя, как древние дворянские роды уничтожались, как остальные упадают и исчезают, как новые фамилии, новые исторические имена, заступив место прежних, уже падают, ничем не огражденные, и как имя дворянина, час от часу более униженное, стало, наконец, в притчу и посмеяние разночинцам, вышедшим во дворяне, и даже досужим балагурам!

культура: Но, может быть, подобный перекос произошел из-за того, что за дворянством, как сословием, числилось много грехов тайных и явных? Можно ли гордиться славой своих предков, если вместе со славой история донесла до нас их отрицательные черты и низкие поступки?

Пушкин: Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно; не уважать оной есть постыдное малодушие.

культура: Перейдем к поэзии. Многие сегодня пишут стихи, в интернете существуют многочисленные сайты, где любой желающий может опубликовать свои вирши. Но так ли завидна участь поэта?

Пушкин: Несмотря на великие преимущества, коими пользуются стихотворцы (признаться, кроме права ставить винительный вместо родительного падежа после частицы не и кой-каких еще так называемых стихотворческих вольностей, мы никаких особенных преимуществ за стихотворцами не ведаем) — как бы то ни было, несмотря на всевозможные их преимущества, эти люди подвержены большим невыгодам и неприятностям. Не говорю об их обыкновенном гражданском ничтожестве и бедности, вошедшей в пословицу, о зависти и клевете братьи, коих они делаются жертвами, если они в славе, о презрении и насмешках, со всех сторон падающих на них, если произведения их не нравятся, — но что, кажется, может сравниться с несчастием для них неизбежным; разумеем суждения глупцов?

культура: Что же всего непереносимее для поэта?

Пушкин: Зло самое горькое, самое нестерпимое для стихотворца есть его звание, прозвище, коим он заклеймен и которое никогда его не покидает. — Публика смотрит на него как на свою собственность, считает себя вправе требовать от него отчета в малейшем шаге. По ее мнению, он рожден только для ее удовольствия и дышит для того только, чтоб подбирать рифмы. Требуют ли обстоятельства присутствия его в деревне — при возвращении его первый встречный спрашивает его: не привезли ли вы нам чего-нибудь нового? Явится ль он в армию, чтоб взглянуть на друзей и родственников, — публика требует непременно от него поэмы на последнюю победу, и газетчики сердятся, почему долго заставляет он себя ждать. Задумается ли он о расстроенных своих делах, о предположении семейственном, о болезни милого ему человека, — тотчас уже пошлая улыбка сопровождает пошлое восклицание: верно, изволите сочинять. — Влюбится ли он, — красавица его нарочно покупает себе альбом и ждет уже элегии.

культура: А что для поэта лучше: сельское уединение или суета мегаполиса?

Пушкин: Вышед из лицея, я почти тотчас уехал в Псковскую деревню моей матери. Помню, как обрадовался сельской жизни, русской бане, клубнике и прочее, но все это нравилось мне недолго. Я любил и доныне люблю шум и толпу…

культура: Вы всегда были одним из самых популярных героев биографий, научных исследований и мемуаров. В чем причина?

Пушкин: Одна из причин жадности, с которой читаем записки великих людей, — наше самолюбие: мы рады, ежели сходствуем с замечательным человеком чем бы то ни было: мнениями, чувствами, привычками — даже слабостями и пороками. Вероятно, больше сходства нашли бы мы с мнениями, привычками и слабостями людей вовсе ничтожных, если б они оставляли нам свои признания.

культура: «Мы рождены для вдохновенья» — писали Вы. У кого, как не у поэта узнать, что это такое?

Пушкин: Вдохновение есть расположение души к живейшему принятию впечатлений и соображению понятий, следственно, и объяснению оных. Вдохновение нужно в геометрии, как и в поэзии.

культура: Тонкое замечание. Впрочем, разве ожидаешь иного от гения?

Пушкин: Тонкость не доказывает еще ума. Глупцы и даже сумасшедшие бывают удивительно тонки. Прибавить можно, что тонкость редко соединяется с гением, обыкновенно простодушным, и с великим характером, всегда откровенным.

культура: Есть ли среди написанного строки, о которых Вы жалеете?

Пушкин: Начал я писать с 13-летнего возраста и печатать почти с того же времени. Многое желал бы я уничтожить, как недостойное даже и моего дарования, каково бы оно ни было. Иное тяготеет, как упрек, на совести моей.

культура: Как реагировали Вы на критику? Могли ли соглашаться со своими оппонентами?

Пушкин: Будучи русским писателем, я всегда почитал долгом следовать за текущей литературою и всегда читал с особенным вниманием критики, коим подавал я повод. Чистосердечно признаюсь, что похвалы трогали меня как явные и, вероятно, искренние знаки благосклонности и дружелюбия. Читая разборы самые неприязненные, смею сказать, что всегда старался войти в образ мыслей моего критика и следовать за его суждениями, не опровергая оных с самолюбивым нетерпением, но желая с ними согласиться со всевозможным авторским себяотвержением. К несчастию замечал я, что по большей части мы друг друга не понимали… У нас журналисты бранятся именем романтик, как старушки бранят повес франмасонами и волтерианцами — не имея понятия ни о Вольтере, ни о франмасонстве.

культура: Часто критика превращается из профессиональной деятельности в банальное сведение счетов.

Пушкин: Что касается до критических статей, написанных с одною целью оскорбить меня каким бы то ни было образом, скажу только, что они очень сердили меня, по крайней мере, в первые минуты, и что следственно сочинители оных могут быть довольны, удостоверясь, что труды их не потеряны. Если в течение 16-летней авторской жизни я никогда не отвечал ни на одну критику (не говорю уж о ругательствах), то сие происходило, конечно, не из презрения… Не отвечал я моим критикам не потому также, чтоб недоставало во мне охоты, веселости или педантства; не потому, чтоб я не полагал в сих критиках никакого влияния на читающую публику. Но, признаюсь, мне было совестно для опровержения оных повторять школьные или пошлые истины, толковать о грамматике, риторике и азбуке, а что всего затруднительнее, оправдываться там, где не было обвинений.

культура: Насколько критика как таковая необходима для литературного процесса?

Пушкин: Состояние критики само по себе показывает степень образованности всей литературы.

культура: Современное искусство часто обвиняют в потере всякого нравственного ориентира. Помнится, Вас в свое время тоже попрекали чем-то подобным.

Пушкин: Безнравственное сочинение есть то, коего целию или действием бывает потрясение правил, на коих основано счастие общественное или человеческое достоинство. Стихотворения, коих цель горячить воображение любострастными описаниями, унижают поэзию, превращая ее божественный нектар в воспалительный состав. Но шутка, вдохновенная сердечной веселостию и минутной игрою воображения, может показаться безнравственною только тем, которые о нравственности имеют детское или темное понятие, смешивая ее с нравоучением, и видят в литературе одно педагогическое занятие.

культура: Случается еще, слова языка делят на «хорошие» и «плохие», говоря, что первые надлежит использовать в литературном произведении, а вот вторые — ни в коем случае.

Пушкин: Истинный вкус состоит не в безотчетном отвержении такого-то слова, такого-то оборота, но в чувстве соразмерности и сообразности.

культура: А грамматические вольности?

Пушкин: Грамматика не предписывает законов языку, но изъясняет и утверждает его обычаи.

культура: Сегодня много рассуждают о стиле того или иного автора. Но не приводит ли следование одному раз и навсегда выработанному стилю к однообразию?

Пушкин: Однообразность в писателе доказывает односторонность ума, хоть, может быть, и глубокомысленного.

культура: Меняются ли от эпохи к эпохе задачи, которые ставит перед собой писатель?

Пушкин: В других землях писатели пишут или для толпы, или для малого числа. У нас последнее невозможно, должно писать для самого себя. Мильтон говаривал: «С меня довольно и малого числа читателей, лишь бы они достойны были понимать меня». Это гордое желание поэта повторяется иногда и в наше время, только с небольшою переменою. Некоторые из наших современников явно стараются вразумить нас, что «с них довольно и малого числа читателей, лишь бы много было покупателей».

культура: Всех нас рассудит время. Впрочем, есть ведь еще суд творца над самим собою.

Пушкин: Презирать суд людей не трудно, презирать суд собственный — невозможно.

культура: Спасибо за глубокое интервью. В разговоре с гением нет места глупости.

Пушкин: Должно стараться иметь большинство голосов на своей стороне: не оскорбляйте же глупцов.

http://portal-kultura.ru/articles/person/2770-alek...toit-v-chuvstve-sorazmernosti/