Идёт как-то по Зимнему дворцу камер-юнкер двора его императорского величества государя императора Николая Первого известный сочинитель Пушкин, «Француз», как его называли в Лицее. Идёт, практически никого не трогает и ничего почти не замечает. Неожиданно, какой-то офицерик в мундире лейб-гвардейца довольно бесцеремонно его останавливает. Этак, постойте, мол, сударь. Офицер был дерзок, сначала Пушкин подумал, что он навеселе, но приглядевшись, понял, что гвардеец был трезв. Он вспомнил, что иногда видит этого наглеца во дворце, очевидно, несущего службу. Вот и сейчас, наверное, на службе. Несмотря на очевидную дерзость молодого человека, было понятно, что, одновременно, он смущён, а дерзит именно от этого юношеского смущения.

Видите ли, забормотал юнец, я хотел… я хотел, в общем, я пишу стихи, а вы, я знаю,… то есть я читал ваши прекрасные стихи, господин Пушкин. Камер-юнкер усмехнулся – ах, вот оно что! Очередной борзописец… Сколько же их в нашей богоспасаемой России! Сколько их только в граде Петровом! Что вам угодно, господин… Пушкин вопросительно посмотрел на юношу. Лермонтов, довольно бодро отрапортовался тот. Так-с, господин Лермонтов, вообще-то здесь, во дворце это не к месту. Сделаем вот что – вы мне их пришлите. Знаете, конечно, где я живу – Мойка, там меня всякий знает. Присылайте, почитаю, если что-нибудь интересное, то и могу опубликовать у себя в журнале, ну вы знаете, я издаю «Современник». А пока, извините…

Пазвольте, развязно произнёс Лермонтов, нет уж, Александр Сергеевич, вы должны послушать мои стихи. Этак, пожалуй, вы и не ответите мне на мою посылку стихов. Что ж, усмехнулся ещё раз Пушкин, вы угадали, на неудачные поэтические посылки я просто не отвечаю. Именно так и будет, ежели, ваши вирши не будут надлежащего качества. Да как вы смеете, господин Пушкин, так со мной обращаться, вспыхнул Лермонтов! Пушкин нахмурился. Было понятно, что этакий дерзновенник ещё и вызовет или заставит вызвать его! Каков! Да ведь ещё и во дворце… Мало мне неприятностей от государя – то не так, это не эдак. Мало неприятностей с Наташкой-блудницей… Ну хорошо … как вас по имени-отчеству? Михаил Юрьевич, юнец явно успокоился.

Ладно, чёрт с вами, читайте! Только быстро. Как бы поскорее отвязаться от этого юного дарования… Вот не повезло, так не повезло – очередной юный литератор на мою камер-юнкерскую голову… Между тем Михаил Юрьевич уже что-то горячо читал из своих опусов. Пушкин позволил себе вслушаться, слегка опустив кудрявую голову. Голос Лермонтова звучал решительно и с вызовом. Немного помешанный, а впрочем, совсем юный. Довольно, Лермонтов, довольно. Скажу так, очень может статься, что со временем, если вы будете дальше упорно работать над совершенствованием своего стиха, я говорю, очень упорно и очень много… То, возможно, действительно, нам, в «Современнике» удастся опубликовать некоторые ваши творения…

Но у меня ещё и проза есть, воскликнул Лермонтов! Ах, ещё и проза… о, господи, вот завяз-то я с ним. Ну, послушайте, Лермонтов, повторяю, вы совсем не плохо… рифмоплётствуете. Лермонтов вспыхнул и готов был, судя по всему, снова нагрубить камер-юнкеру. Ну, хорошо, - пишите стихи. Неплохо. Но здесь и сейчас просто невозможно ничего решить. Я вам даю слово, что, когда вы мне пришлёте побольше ваших стихов, то я постараюсь что-нибудь отобрать из них для «Современника», но только для этого надобно, чтобы у вас было много уже готовых стихов. И – время, я ведь очень занят и не смогу их быстро посмотреть. Шлите, шлите, Лермонтов, мне вашу большую посылку со стихами. Перепишите разборчивым почерком и шлите. Жду. Отвечу обязательно. Договорились?

Камер-юнкер Пушкин, наконец, отвязался от этого помешанного юнца, поэта в гвардейском мундире. Когда Пушкин шёл дальше по нескончаемым коридорам дворца русских императоров, то весело думал, что ведь юнец-то запросто его вызвал бы! Да-да, очень дурак в этом смысле. Что-то он, Пушкин, о нём всё же слышал. Говорили что-то во дворце об одном уж очень дерзком маленьком юном офицерике, страшный бретёр. Маленький, да удаленький! Мы с ним оба маленькие – вот и бретёры. Да и как тут выжить, ведь немного спусти кому-нибудь, так и станешь посмешищем всему дворцу! Оба мы с ним ушибленные своей мизерабельной внешностью и стишками. А стишки его…Чёрт его знает, надо смотреть, может действительно что-то стоящее…

Лермонтов бежал с дежурства во дворце как на крыльях. Вскоре весь его гвардейский полк знал, что его стихи взялся посмотреть сам Пушкин. Понятно, что часть друзей-стихотворцев немедленно превратились во врагов Лермонтова – зависть в литературной среде сильна! Миша несколько вечеров после дежурства вместо обычной у офицеров-гвардейцев кутерьмы с пьянкой-девками просидел над бумагами, составляя для камер-юнкера фолиант со своими стихами. Хотелось отобрать что-то получше, да и переписать попонятнее. Прошло несколько дней. Однажды страшная весть пробежала по полку – ранен Пушкин! Ранен любовником его жены. Потом весть – безнадёжен! Потом – умер! Миша буйствовал от злости. Рука сама вывела «Погиб поэт, невольник чести…».