Основные ранние пейзажи И. Грабаря созданы в 1903- 1908 годы. Особенно успешным для художника оказался 1904 год, когда им были написаны такие картины, как "Грачиные гнезда", "Мартовский снег" и "Февральская лазурь". Именно эти пейзажи прежде всего и останавливали внимание зрителей на выставке "Союза русских художников" в 1904 году. Полотна И. Грабаря критика называла "едва ли не лучшими на выставке", ибо редко у кого встречается такая, "как у него, передача натуры". А ведь он тогда был молодым художником, только начинавшим свой творческий путь.

А писал свою "Февральскую лазурь" И. Грабарь зимой-весной 1904 года, когда гостил у друзей в Подмосковье. Во время одной из своих обычных утренних прогулок он был поражен праздником пробуждающейся весны, и впоследствии, будучи уже маститым художником, очень живо рассказывал историю создания этого полотна. "Я стоял около дивного экземпляра березы, редкостного по ритмическому строению ветвей. Заглядевшись на нее, я уронил палку и нагнулся, чтобы ее поднять. Когда я взглянул на верхушку березы снизу, с поверхности снега, я обомлел от открывшегося передо мной зрелища фантастической красоты: какие-то перезвоны и перекликания всех цветов радуги, объединенные голубой эмалью неба. Природа как будто праздновала какой-то небывалый праздник лазоревого неба, жемчужных берез, коралловых веток и сапфировых теней на сиреневом снегу". Неудивительно, что художнику страстно захотелось передать "хоть десятую долю этой красоты".
И. Грабарь не раз признавался, что из всех деревьев средней полосы России он больше всего любит березу, а среди берез - "плакучую" ее разновидность.



И действительно, в "Февральской лазури" береза - единственная основа художественного образа. В самом облике этого дерева, в умении увидеть ее очарование в общем строе русского пейзажа сказалось радостное восприятие художником природы российского края, которое отличало И. Грабаря-пейзажиста во все периоды его творчества.На этот раз художник быстро вернулся домой за холстом, а потом в один сеанс с натуры набросал эскиз будущей картины. На следующий день, взяв другой холст, он стал писать с того же места этюд, который и явился всеми любимой "Февральской лазурью".
Над этой картиной И. Грабарь работал на открытом воздухе, в глубокой траншее, которую он специально вырыл в снегу. Художник писал "Февральскую лазурь" "с зонтиком, окрашенным в голубой цвет, и холст поставил не только без обычного наклона вперед, лицом к земле, но повернул его лицевой стороной к синеве неба, отчего на него не падали рефлексы от горячего под солнцем снега, и он оставался в холодной тени, вынуждая... утраивать силу цвета для передачи полноты впечатления". В "Февральской лазури" И. Грабарь достиг предельной цветовой насыщенности, писал этот пейзаж чистым цветом, нанося мазки плотным слоем. Именно такие мельчайшие мазки выявили и объемы стволов деревьев, и узоры ветвей, и бугорки снега. Низкая точка зрения открыла перед художником возможность передать все градации голубого цвета - от светло-зеленого внизу до ультрамаринового наверху.
И. Грабаря называли (и сам он не отрицал этого) последним из пленэристов России. Но, освоив лучшие достижения импрессионизма, он нашел свой художественный стиль в искусстве - неповторимый и своеобразный. Природа России приобрела в его пейзажах совершенно новый облик, заискрилась радужными красками, наполнилась ощущением простора и света. В этом отношении И. Грабарь продолжил и развил начала, проявившиеся еще в творчестве И. Левитана, В. Серова, К. Коровина и других выдающихся русских пейзажистов.Уже не раз повторялось, что И. Грабарь вошел в историю русской живописи как поэт русской зимы (хотя он писал и весну, и осень). Но зимы И. Грабаря, его березы, снег мыслимы только здесь, только в России. Художник всегда считал эту картину самым задушевным и самым радующим произведением своего зрелого творчества.

См. также:
http://igor-grabar.ru - биография, жизнь и
творчество И.Грабаря. Галерея картин, воспоминания, автомонография художника.

"Сто великих картин" Н.A.Иoнина, издательство "Вече", 2002г

Январский день. На берегу Невы.
Несётся ветер, разрушеньем вея...
Где Олечка Судейкина, увы,
Ахматова, Паллада, Саломея.
Все, кто блистал в тринадцатом году,
Лишь призраки на петербургском льду.

Г..Иванов
В 1982 г. лондонский "Таймс" и русские зарубежные газеты сообщили, что 8 мая в Лондоне на 94-м году жизни скончалась Саломея Николаевна Андроникова, "последняя из самых блистательных женщин, которым довелось быть современницами расцвета Серебряного века русской поэзии... Саломея Андроникова была одной из самых известных красавиц той эпохи. Она славилась умом, обаятельностью и остроумием. В числе ее друзей были знаменитые русские поэты и художники того времени".

фото 1910

Княжна Саломея Николаевна Андроникова (Андроникашвили) родилась в октябре 1888 г. в Тифлисе. Отец ее был городским головой в Баку (по словам родственницы Саломеи Тины Ломидзе, в 1902-1916 гг. он был городским головой в Батуми). Мать Саломеи приходилась внучатой племянницей поэту А.Плещееву. "Мать моя русская (Плещеева) была женщиной удивительной, вполне незаурядной, — вспоминала Саломея Николаевна в 1970 г. в одном из своих писем известному тбилисскому коллекционеру Папуне Церетели. — Воспитывались мы в русских традициях. Отца любили, любовались им, но он в нашем воспитании никакого участия не принимал. Я — старшая, выдалась меньше русской. И хотя физически — в отца, нравом и характером очень похожа на мать. Сестра Машенька (Маруся) гораздо более грузинка. Яссе, брат — половина на половину. Все мы трое были близки и дружны. Я, старшая, их пережила".

Отец Саломеи Иван (Нико) 3ахарьевич Андроникашвили (1862-1947), по матери Джордадзе, был агрономом и общественным деятелем. В 1887 г. он окончил Лесную академию в Москве, а затем в течение тринадцати лет работал главным экспертом Кавказского комитета по защите от филоксеры. С Лидией Николаевной Плещеевой Иван Андроникашвили познакомился в Петербурге. У Лидии Николаевны было трое детей от первого брака, которые погибли при трагических обстоятельствах. Она была старше Андроникашвили, но полюбила его так, что, бросив своего первого мужа, приехала с Иваном Захарьевичем в Тифлис. Прожили они вместе более тридцати лет и имели трех детей: Саломею, Мариам и Яссе.
В одну из своих служебных поездок князь Андроникашвили взял жену и восемнадцатилетнюю дочь Саломею в Петербург. Жили они на Мойке. Вскоре Саломея создала свой собственный литературный салон и вышла замуж за человека далеко не ее круга, крупного российского чаевладельца Павла Андреева. От него Саломея имела дочь Ирину, которую отец никогда не видел, поскольку жизнь родителей сложилась довольно странно. П.Андреев, человек непостоянный и сверх меры экзальтированный, влюблялся то в родную сестру первой жены, то в сестру второй — Марусю, то в их кузину Тинатин. Очаровав одну, назавтра мог объясниться в любви другой. В конце концов Саломея с помощью своего друга адвоката Луарсаба Андроникова (отца Ираклия Андроникова) разошлась с Андреевым. В Петербурге Саломея общалась и дружила с поэтами и художниками, которых часто вспоминала в жизни: Ахматовой, Мандельштамом, Радловым. Анна Ахматова подарила ей сборник "Четки" с надписью "В надежде на дружбу", а также сборник "Белая стая" со словами любви и дружбы.

Как спорили тогда - ты ангел или птица!
Соломинкой тебя назвал поэт
Равно на всех сквозь черные ресницы
Дарьяльских глаз струился нежный свет

Осип Мандельштам обессмертил Саломею в стихотворении "Соломинка" из сборника "Tristia"

Когда, соломинка, ты спишь в огромной спальне
И ждешь, бессонная, чтоб, важен и высок,
Спокойной тяжестью - что может быть печальней -
На веки чуткие спустился потолок,

Соломка звонкая, соломинка сухая,
Всю смерть ты выпила и сделалась нежней,
Сломалась милая соломка неживая,
Не Саломея, нет, соломинка скорей.

В часы бессонницы предметы тяжелее,
Как будто меньше их - такая тишина -
Мерцают в зеркале подушки, чуть белея,
И в круглом омуте кровать отражена.

Нет, не соломинка в торжественном атласе,
В огромной комнате над черною Невой,
Двенадцать месяцев поют о смертном часе,
Струится в воздухе лед бледно-голубой.

Декабрь торжественный струит свое дыханье,
Как будто в комнате тяжелая Нева.
Нет, не Соломинка, Лигейя, умиранье -
Я научился вам, блаженные слова.

Я научился вам, блаженные слова,
Ленор, Соломинка, Лигейя, Серафита,
В огромной комнате тяжелая Нева,
И голубая кровь струится из гранита.

Декабрь торжественный сияет над Невой.
Двенадцать месяцев поют о смертном часе.
Нет, не соломинка в торжественном атласе
Вкушает медленный, томительный покой.

В моей крови живет декабрьская Лигейя,
Чья в саркофаге спит блаженная любовь,
А та, соломинка, быть может Саломея,
Убита жалостью и не вернется вновь

а в не вошедшем в книгу "Мадригале" того же 1916 г. писал:

Дочь Андроника Комнена,
Византийской славы дочь!

Грузия предстала в поэзии Мандельштама в облике петербургской красавицы Саломеи Андрониковой и ее двоюродной сестры ("Я Тинатину смуглую жалею...").

Летом 1917 г. друг Саломеи поэт Сергей Рафалович увез ее с дочкой в Крым.

Влюбленный в Саломею петербургский адвокат Александр Гальперн писал ей, умоляя не возвращаться в голодный революционный Петербург (где вскоре сам был арестован большевиками). В сентябре 1917 г. Саломея с дочерью, горничной и бонной выехала в Баку, а затем в Тифлис. Здесь она встретила человека, который уговорил ее "прокатиться с ним вместе в Париж, как говорится, за шляпкой".

"Время было непонятное, какое-то бешеное, — вспоминала впоследствии Саломея. — Я была раздерганная, ничего не могла объяснить вокруг, как всякая обыкновенная аристократка не хотела ни о чем глубоко задумываться и покатила". В этом письме 1978 г. Саломея не уточняет имени своего "похитителя", но теперь нам достоверно известно, что это был Зиновий Алексеевич Пешков (1884-1966). Человек исключительной судьбы (о нем см: М.Пархомовский. "Сын России, генерал Франции. М., 1989), он заслуживает внимания в данном контексте. Посол Франции, бригадный генерал, соратник де Голля, обладатель пятидесяти наград, в том числе Большого креста Почетного легиона и ордена войны 1914 года, друг Андре Мальро, артист и писатель, Зиновий Пешков был родным братом Якова Свердлова и приемным сыном Максима Горького. Зиновий был популярен в литературно-художественных кругах, встречался с Буниным, Шаляпиным, Сориным, Шухаевым, Эльзой Триоле и Луи Арагоном, который назвал его жизнь "одной из самых странных биографий этого бессмысленного мира".

В 1920 г., ко времени первой встречи с Саломеей в Баку, в доме ее ближайшей подруги Ашхен (Ашени) Манучаровны Меликовой, Зиновий Пешков был членом группы французского представительства при меньшевистском правительстве Грузии. Кстати, именно Пешков помог С.Судейкину и С.Сорину эмигрировать через Батуми за границу.


А.Яковлев 1922 Портрет Саломеи и Ашхен Меликовой

Впоследствии Саломея рассказывала своему другу Никите Толстому: "Зиновий имел у меня успех. И в один прекрасный день он мне говорит: "Слушайте, нас отзывают. Мы завтра должны уехать в Париж. Спешно. Поедемте со мной?" — "Завтра? Едем". Я уехала без паспорта, без всего, как была, с маленьким чемоданом. Меня везли французы из Батуми на канонерке". Саломея и Зиновий вскоре разошлись, но дружба их длилась долгие годы.

Так княжна, литературная дама, любимица и душа общества, оказалась в эмиграции, вдали от родины, где оставались ее родители и сестра Маруся. Для нее, считавшей себя удачливой и сильной, самой большой трагедией была утрата отечества.


А.Яковлев Саломея Гальперн

В 1925 г. Саломея Андроникова стала женой давно влюбленного в нее адвоката Александра Гальперна, однако супруги жили раздельно, и до 1940 г. она оставалась в Париже, где имела квартиру на улице Колизе, и работала в журнале мод Вожеля. В 1940 г. Саломея с внуком переехала в Америку, куда ее вызвал А.Гальперн, работавший при английском посольстве. Дочь Ирина, коммунистка и участница Сопротивления, и ее русский муж, служивший во французской армии, находились во Франции в нацистском плену.
В парижский период Андроникова дружила с супругами Шухаевыми. Несколько писем Саломеи к Вере Шухаевой хранятся в личном фонде Василия Шухаева в Музее искусств Грузии. В них Саломея вспоминает молодость, друзей, расказывает о своей лондонской жизни: "Я, душенька, стара, как попова собака, но работаю, как вол, хоть глуха, "слепа" (т.е. оба глаза оперировали и хожу плохо, но бегаю)". Вера Шухаева считала Саломею ближайшим другом их семьи в парижский период и называла ее "одной из самых знаменитых дам Петербурга". Ее портреты писали А.Яковлев, К.Петров-Водкин, З.Серебрякова, С.Чехонин, К.Сомов, Б.Григорьев, С.Сорин и В.Шухаев.


Б.Григорьев Саломея

Последний писал Саломею в Париже в 1924-1925 гг. Портрет этот хранится в Государственной Третьяковской галерее, а репродукция была помещена в каталоге персональной выставки художника в Москве (1977).


Шухаев Саломея Андроникова
Когда Вера Шухаева послала подруге этот каталог с репродукцией портрета, реакция Саломеи была своеобразной: "Совершенно не помню, когда и где писал меня Василий. Кстати, у меня какое-то ослиное лицо, но не потому он (портрет, я) мне не нравится". Андроникова, не терпевшая в жизни фальши, не считала себя красавицей, хотя, по ее же словам, "ничего была, успех имела". Она не "узнавала" себя и в поэтических посвящениях ей, в которых, как она полагала, все вокруг да около ощущений поэтов. Стихотворение Мандельштама "Соломинка" для нее оставапось "божественной музыкой", а разговоры о любви поэта к ней называла сильно преувеличенными.

Известен портрет Саломеи, выполненный Сергеем Чехониным в 1916 году. Автор назвал его "портретом женщины-авиатора", вероятно, в шутку, имея в виду полет Саломеи на аэроплане со знакомым летчиком. В 1921 г. ее писал Борис Григорьев. Он изобразил ее в широкополой шляпе, в изящных стильных туфельках, подчеркнул ее красивые длинные ноги и серьезный проницательный взгляд миндалевидных глаз, воспетых Ахматовой: "Дарьяльских глаз струился нежный свет..."

Прекрасный портрет молодой Саломеи создал Петров-Водкин (Андроникова подарила его Третьяковской галерее в 1970 г.)

Петров- Водкин Саломея Андроникова 1925

Портрет работы Зинаиды Серебряковой хранится в Государственном музее искусств Грузии.


З.Серебрякова Портрет Саломеи Николаевны Андрониковой-Гальперн 1924

В письме от 26 декабря 1978 г. Папуне Церетели, по инициативе которого они, кстати, и переписывались (причину их эпистолярного знакомства укажем ниже), С.Андроникова писала: "Я прожила полных 90 лет, и, следовательно, надо готовиться к смерти... Завещание очень простое: ВСЕ, что у меня есть, что мне принадлежит, оставляю своей дочери. Уточнено в завещании, что мой портрет Серебряковой завещаю Грузии". Это решение Саломея приняла по просьбе и совету П.Церетели. Девятого ноября 1982 г. известному коллекционеру Никите Лобанову-Ростовскому (хорошо знавшему С.Андроникову) удалось передать портрет через московское постпредство Грузии Государственному музею искусств Грузии.

Как нам недавно стало известно, в парижском собрании Николая Васильевича Вырубова (воспитанника Андрониковой) хранится групповой портрет Саломеи, ее дочери Ирины, Веры и Василия Шухаева, принадлежащий кисти последнего. В собрании Н.Вырубова также находится портрет Саломеи Андрониковой работы Александра Яковлева. Эти две картины неизвестны широкому кругу зрителей

Когда-то С.Андроникова призналась, что "совершила глупость, оставила родину в трудный момент". Однако эта умная и гордая красавица, грузинская княжна до последних дней своих думала о России, о Грузии. "К моему стыду, знаю так мало о своей родине", — признавалась Саломея П.Церетели. А Вере Шухаевой она писала в январе 1978 г.:

"Только что кончила книгу о Мингрелии "Екатерина Чавчавадзе". Мне было очень интересно, так как я так мало знаю о своей стране... Потомки Чавчавадзе были мне близкие люди. Очень близкая подруга моей счастливой юности Аннета Чавчавадзе, дочь знаменитого Како Чавчавадзе. Она умерла скоропостижно в Париже, куда я ее выписала. А вышла она замуж по моем отъезде из Тифлиса за Алешу Опочинина, моего поклонника". В письмах Саломеи чувствуется живой интерес к Грузии. Она, к примеру, сообщала, что видела фильм "Пиросмани", вспоминала художника Ладо Гудиашвили, которого знала по Парижу, Тициана Табидзе, Паоло Яшвили, писавших ей в альбом (он сгорел во время войны, когда в лондонский дом Саломеи попала бомба). В 40-х годах Андроникова издала кулинарную книгу, где в числе прочих дала рецепты двух традиционных грузинских блюд. Эта утонченная аристократка и сама прекрасно готовила, как-то пошутила: "Всю жизнь думала, что я муза, а оказалось — кухарка".

С.Андроникова часто вспоминала в письмах своего земляка, поклонника и друга Илью Зданевича: "С Ильей я дружила до самой его смерти. По существу, он мне был самый старый товарищ с 1908 года. Он только что окончил гимназию и в конце года уже надел студенческую тужурку. Приехав в Петербург к сентябрю, он стал у меня бывать и даже влюбился... Второй раз влюбился уже в Париже. Как настоящий романтик (да, он был романтик и добр, красный каблучок, невзирая на свой футуризм). Он являлся лично и писал одновременно письма, которые подсовывал под дверь... Он делал (именно делал, сам и всё) замечательные книги (издавать начал еще в Тифлисе 41*). Считался знатоком первым во Франции по искусству книги... Его экспромт обо мне:

На улице парижской
Колизея
Жила годов пятнадцать
Саломея,
Порядок домовой 4 дважды,
Прохожий, снимите шляпу
Каждый".
Саломея дружила с Ильей Зданевичем всю жизнь, а познакомились они в Батуми. Юноша, почти мальчик, Илья влюбился в Саломею с самыми серьезными намерениями. Отношения их были сложными, о чем свидетельствуют и письма Ильи к Андрониковой, датируемые 1913 годом. Вот некоторые отрывки из писем: "Я рад Вашему улыбающемуся письму", "примите уверения, что я увлечен Вами", "Меня влечет Ваша твердая самоуверенность, подлинная, а не внешняя только, и Ваша внимательность к людям. Ваше мальчишество... Вам очень идет. Вы не слишком убежденная последовательница женственности и лени, чтобы быть бездеятельной и спокойной", "...меня влечет к Вам некоторый авантюризм Вашей натуры. Вы, конечно, искательница приключений, а потому родственны мне". Избранницу сердца Илья посвящал во все новости своей творческой жизни, своей музе он обещал устроить "всёческий" весенний бал, где хозяйкой должна была быть Саломея Андроникова.

Взаимная любовь, однако, не состоялась и перешла в дружбу на всю жизнь. Где бы ни находилась Саломея, ее всюду настигали письма Ильи, который и сына своего Шалву послал на учебу в Лондон под присмотр своей верной подруги.

Парижская жизнь С.Андрониковой была освящена дружбой с Мариной Цветаевой. Саломея морально и материально поддерживала Цветаеву, ссужая ее деньгами и распространяя билеты на ее поэтические вечера. И для Цветаевой Саломея стала музой, будившей ее воображение: "Очень Вас люблю... Вы мне бесконечно нравитесь" (из письма от 22 марта 1931). И четырьмя годами раньше Цветаева пророчила Саломее: "Вас всегда будут любить слабые, по естественному закону тяготения сильных к слабым и слабых — к сильным".

Уже в преклонном возрасте, но все такая же бодрая, обаятельная, не утратившая удивительной жизнерадостности, с тонким чувством юмора, несмотря на череду утрат и "вульгарное время", Саломея оставалась легендой. В 1978 г. к своему 90-летию она получила поздравления из России, Грузии, Америки, Аргентины, Австралии, Франции, Швейцарии. Отпраздновала свой юбилей в узком домашнем кругу, считала, что выглядит на 70 лет и собиралась жить до ста: "Хотела бы жить вечно, но это заказано натурой" (из письма Папуне Церетели).

В памяти многих Саломея остается музой ХХ века

http://www.tsvetayeva.com/letters/let_andr_galpern.php - письма М.Цветаевой к Саломее

 

«Ночной» позор


О картине Рембрандта ван Рейна «Ночной дозор» (1642) мы не знаем почти ничего: ни замысла художника, ни творческой истории — эскизов не
сохранилось. Поэтому искусствоведам остается лишь строить предположения, основанные на косвенных свидетельствах
Полотно голландского мастера таит в себе множество «сюрпризов». Начнем с того, что привычное нам название картины не соответствует
действительности: патруль, изображенный на ней, на самом деле вовсе не ночной, а самый что ни на есть дневной. Просто работу Рембрандта
несколько раз покрывали лаком, из-за чего она сильно потемнела. Кроме того, почти 100 лет (с начала XVIII до начала XIX века) полотно украшало
один из залов амстердамской ратуши, где висело прямо напротив камина, год за годом покрываясь копотью. Неудивительно, что уже к началу XIX
века за картиной прочно утвердилось название «Ночной дозор»: к этому времени история ее создания была основательно забыта, и все были
уверены, что мастер изобразил именно темное время суток. Только в 1947 году, во время реставрации в Рейксмузеуме Амстердама, где картина
находится по сей день, выяснилось, что ее колорит несравненно светлее, чем принято было считать. Более того, короткие тени, отбрасываемые
персонажами, свидетельствуют о том, что дело происходит между полуднем и двумя часами дня. Однако реставраторы не стали снимать все слои темного лака, боясь повредить краску, поэтому и сейчас «Ночной дозор» довольно сумеречен.

Настоящее название полотна — «Выступление стрелковой роты капитана Франса Баннинга Кока и лейтенанта Вильхема ван Рейтенбурга». Это
групповой портрет мушкетеров-ополченцев одного из районов Амстердама. С 1618 по 1648 год в Европе шла Тридцатилетняя война, и жители голландских городов брались за оружие, дабы защищать свои дома. Творение Рембрандта вместе с портретами других стрелковых рот должно было украсить главный зал в Кловенирсдолене — штабе городских стрелков. Но заказчики были разочарованы: у Рембрандта получился не монументальный парадный портрет, а жанровая картина, на которой они с трудом отыскивали собственные лица, зачастую наполовину закрытые другими персонажами. Еще бы! Ведь художник кроме 18 заказчиков (каждый из которых выложил за свой портрет около 100 золотых гульденов — весьма внушительную по тем временам сумму) втиснул на холст еще 16 человек! Кто они — неизвестно.

Вообще, замысел художника разгадать непросто. Отряд стрелков вроде бы поднят по тревоге. Мушкетеры выходят из темной арки и пересекают мост через канал. Во главе отряда вышагивают капитан Кок (слева), который, кстати, не узнал себя на портрете и даже хотел просить другого художника переписать свою фигуру, и лейтенант Рейтенбург (справа). Вроде бы в такой ситуации подобает быть собранным и внимать голосу командира. Но на картине совсем не то. Капитан не отдает соратникам четких команд, а произносит в пустоту какую-то философическую речь, лейтенант смотрит мимо него и, видимо, занят своими мыслями. Остальные персонажи разбрелись кто куда, между ног у них путаются дети и собаки, что еще  больше усиливает впечатление общей неразберихи. Да и центр композиции «уехал» куда-то влево вглубь, по световой диагонали: лейтенант — «сияющая» девочка. Так парадные портреты не пишут.

Кстати, что это за девочка с лицом то ли самого художника, то ли его умирающей жены Саскии? Что делает она среди бравого воинства и почему к
ее поясу прицеплен дохлый петух? Она маркитантка, а может, проститутка (петух — символ похоти)? Английский режиссер Питер Гринуэй, снявший о
картине Рембрандта два детективных фильма — «Ночной дозор» (2007) и «Рембрандт: я обвиняю!» (2008), насчитал 180 таких вопросов.

Разгадать истинный замысел живописца пытались многие. Версии предлагались самые различные: от больных фантазий художника, вызванных
поражением его мозга сифилисом (Джордан Плеш), до тайного послания, обличающего убийц прежнего капитана стрелков Пирса Хассельберга, место которого занял коварный Кок (Гринуэй). Но самую интересную и обоснованную, на наш взгляд, гипотезу предложила Маргарет Кэрролл —
профессор истории искусств из Колледжа Уэллсли (Массачусетс). Кэрролл предположила, что при написании «Ночного дозора» Рембрандт использовал прием карнавализации происходящего, иными словами, пародии. Художник просто решил подшутить над бравыми ополченцами, которые разучились даже обращаться с оружием, не то что воевать. К 1642 году Амстердам уже более десятилетия не подвергался военной опасности, и среди стрелков было много таких, кто никогда не нюхал пороху. Тем не менее благополучные бюргеры хотели остаться в истории бесстрашными вояками. Не получилось.

Петух на поясе девочки
— пародия на герб голландских ополченцев. Их называли кловенирами (kloveniers, от klover — вид мушкета). Слово «кловенир» созвучно
голландскому klauw (клау) — «птичий коготь». Поэтому все нидерландские гильдии самообороны имели герб в виде двух скрещенных лапок сокола или ястреба. У девочки же за поясом когтистые и четко выписанные лапки петуха — насмешка над «хищностью» доморощенных вояк.

Кубок в руках девочки
— символ благосклонности судьбы. Девочка в желтом вполне может быть также пародией на маскотту — живой талисман, который стрелки брали с
собой на войну. Карнавализация образа и символа в данном случае достигается вводом фигуры ехидно смеющегося мальчика, со всех ног убегающего куда-то (левый нижний угол). В руках сорванца тоже кубок — намек на то, что воинское счастье незадачливых стрелков уже утеряно.

Перчатка в руке
Кока свидетельствует о рассеянности ее владельца. Если приглядеться, то можно заметить, что Кок в правой одетой в перчатку руке держит вторую
правую перчатку! Безусловно, это добавляет комичности всей сцене.

Коротышка за спиной капитана Кока, по мнению Кэрролл, представляет собой маску комедийного Капитана-испанца (это личное имя, как Петрушка) народного театра XVII–XVIII столетий. На нем штаны по моде XVI века и старый испанский шишак, который голландцы никогда не носили. Шлем увенчан дубовым венком, полагавшимся за доблесть. Но доблестью здесь и не пахнет, напротив, этот чудак умудрился не справиться со своим мушкетом и дал залп в толпе (за головой Кока) — хорошо, что никого не убило. На сцене такой Капитан обычно корчил страшные рожи и угрожающе размахивал оружием, но в конце концов ретировался. Фигура коротышки и вторая правая перчатка Кока создают карнавальный контекст, в котором претензии позирующих кловениров предстать бравым воинством лишаются всякого основания.

Запал в руке мушкетера,
насыпающего порох на ружейную полку, — свидетельство его неумения обращаться с оружием. Кэрролл обратила внимание на то, что стрелок
держит фитиль в слишком опасной близости от горючей смеси. Точно так же, как это показано в популярном руководстве по обращению с оружием
(«Вапенханделинге», 1607), в разделе «Неправильно». Таким образом, всякому человеку, хорошо знакомому с военным делом, становилась понятна боевая ценность этого ополченца. 

Левая рука мушкетера
в красном — еще одна аллюзия на карнавальную культуру. У стрелка шесть пальцев (!), как и у некоторых театральных кукол той эпохи, изображающих шутов.

Тень от правой руки
капитана ложится прямо на гениталии лейтенанта Рейтенбурга. Многие полагают, что это намек на гомосексуальные отношения между двумя
командирами. Точно ли они были таковы, нам неизвестно. Но с точки зрения Михаила Бахтина, занимавшегося исследованием смеховой культуры,
подобный жест унижает того, к кому обращен.


Павел Котов

Нюэнен, октябрь 1885

Музей Винсента Ван Гога, Амстердам

Библия, ассоциирующаяся в сознании художника с религиозным воспитанием в родительском доме, противопоставлена книге Эмиля Золя "Радость жизни", культовому произведению натуралистической школы, которую Теодор Ван Гог называл презренным творением дьявола. Но свеча как атрибут церковного обряда снимает это противопоставление, как бы отбрасывая ореол священности на обе книги. Однако свеча уже задута.
Ван Гог написал этот "Натюрморт с Библией" вскоре после смерти отца, выразив в картине свои непростые отношения с ним.

"Я должен идти собственным путем. Если я не работаю, если я не
совершенствуюсь, если я не ищу - я пропал. Да помоги мне Господь!".
Винсент Ван Гог

Красные пришли (1962)

... Яркое полуденное солнце залило белорусское село. На пыльной улице остановилась на короткий привал красная конница. Спешившийся боец жадно пьет воду прямо из крынки. Перед ним женщина с торопливо наброшенным на голову платком. Она в каком-то оцепенении. Рядом с ней мальчишка в буденовке, в старом, оставшемся, очевидно, от отца поношенном френче, спускающемся до колен, он во все глаза смотрит на бойца. А кругом бойцы, крестьяне, тачанки, лошади, они образуют живописные группы. Таким был первый вариант картины «Красные пришли» Е. Е. Моисеенко.
При всей своей убедительности, запечатленная сцена носила, скорее, частный, жанровый характер и не выражала цельный, синтетический образ Красной конницы, к чему стремился автор. Вот почему почти завершенный холст был отставлен в сторону и начались новые поиски. Через десятки эскизов, набросков, шаг за шагом художник приближался к цели. Композиция не один раз решительно пересматривалась и изменялась.
В ходе работы художник почувствовал необходимость поехать в белорусское село Уваровичи, где он родился. Воспоминания детства с новой силой охватили его. Здесь он впервые услыхал мощный топот кавалерии. То было тревожное, полное напряжения время гражданской войны. Здесь прошли его школьные годы. Отсюда Моисеенко ушел учиться в Московский художественно-промышленный техникум имени М. И. Калинина. В годы Великой Отечественной войны он служил в кавалерийских частях. В 1947 году Моисеенко с отличием окончил Институт имени И. Е. Репина, защитив дипломную картину «Генерал Доватор», и с тех пор постоянно обращается к благородной теме борьбы советского народа с фашистской Германией. От года к году все глубже раскрывался яркий, самобытный талант художника. В его работах — будь то монументальные росписи, произведения на историческую или революционную темы, батальные или жанровые картины, портрет или натюрморт— неповторимое образное мышление, оригинальность композиционного решения, живая, темпераментная живопись.
В Уваровичах художник много работал, писал этюды. На их основе окончательно оформился замысел картины.
Тихая деревенская улочка, запечатленная в одном из этюдов, и стала местом действия событий, изображенных в картине «Красные пришли».
Ранняя весна. Погасли последние лучи заходящего солнца. Вечерние сумерки вот-вот окутают спокойно дремлющие серебристо-сизые, с покосившимися крышами домишки. Кое-где в окнах засветились огоньки.
И вдруг в деревенский покой, словно вихрь, врывается отряд, впереди которого горит, полыхает красное знамя. На холсте всего несколько всадников. Но композиция построена так, что мы ощущаем могучую лавину бойцов, борющихся под красным знаменем революции. Никто не в состоянии их остановить. Именно этот образ так долго и упорно искал художник.
На первый взгляд композиция кажется несколько случайной, как бы выхваченной прямо из жизни. Но именно в этом и заключена ее жизненная убедительность. При внимательном анализе убеждаешься в четкой продуманности каждой детали, в строгом отборе и подчинении их основной мысли.
Казалось бы, деталь — забор на переднем плане. Но его отсутствие на некоторых эскизах сковывало динамику движения, расширяло улочку до размеров площади и тем самым отодвигало зрителя от героев картины. Теперь же вся композиция строится таким образом, что зритель, воспринимающий картину, чувствует себя активным участником происходящего события. Одно время в ходе работы над холстом автор помещал у открытой калитки, на переднем плане, девушку, приветствующую красных воинов. Но вскоре художник убедился, что эта фигура придает некоторую многословность композиции, лишает зрителя активности. Моисеенко убрал эту превосходно написанную фигуру. И теперь уже это нам, зрителям, один из бойцов приветственно машет рукой. А мы, вместе с жителями деревни выбежав на улицу, так и не успели разглядеть проскакавшего знаменосца, заметили лишь его мускулистую руку, держащую древко знамени. Вот-вот скроется и трубач. А вслед за ними рвется вперед широкоскулый загорелый боец в синей бурке. По его глазам, несколько утомленным, но внимательно следящим за всем, что происходит на улице, по всей напряженной его фигуре мы безошибочно узнаем красного командира. Рядом с ним на иссиня-вороном коне комиссар в выцветшей от солнца и дождя гимнастерке. У него глубоко запали глаза, худые щеки, плотно сжатые губы. Он наглухо застегнул шлем. Вся его фигура — как натянутая струна. Это человек железной воли, беспредельно верящий в великую идею революции. За ним бойцы: широко нам улыбающийся, видавший виды, с открытым крестьянским лицом, и тот, что приветственно машет рукой. Мчащийся рядом с ними юноша по-мальчишески серьезен, его романтическая душа стремится скорее ринуться в бой. Он весь подался вперед. Разные судьбы, разные характеры, каждый развивает и дополняет другой образ, создавая целостный, пластически обобщенный образ Красной Армии времен гражданской войны.
Работая над картиной, художник искал конкретные черты своих героев. Иногда находил более или менее подходящий типаж, писал этюд, который затем в картине трансформировался согласно замыслу. Иногда же образ создавался целиком творческим воображением художника. Так, уже в первых набросках мы узнаем общие очертания фигуры комиссара, образ которого от эскиза к эскизу все более и более приобретал конкретные черты. В картине нет ни одного образа, взятого прямо из жизни или имеющего определенный прототип, за исключением, пожалуй, белобрысого мальчугана, который первым, как и подобает мальчишке, выскочил на крыльцо. Художник вспоминает, что красные всадники ему, тогда еще мальчику, казались гигантами. Такими они и предстают перед нами в его картине.
Это произведение глубоко захватывает зрителя, заставляет вновь переживать далекие, ставшие легендой дни. Такое впечатление усиливается от превосходно найденного выразительного рисунка, масштабов темных и светлых, теплых и холодных тонов, от страстной, темпераментной живописи, то прозрачной, почти акварельной, то широкой, пастозной со стремительно нанесенными мазками, через которые просвечивают другие цвета, что создает такое колористическое богатство, при котором каждый кусок холста представляет собой драгоценность.
Картина «Красные пришли», как и все творчество Моисеенко, еще раз убеждает в том, что только на пути реализма способен полностью раскрыться яркий талант художника, получают простор его мысль и фантазия, форма и содержание его искусства.

http://la-fa.ru/master85.html

Его называют основоположником советской батальной живописи, и не только потому, что по картинам Митрофана Грекова можно проследить историю гражданской войны и увидеть характерные черты революционной армии. В 1911 году, после окончания художественной академии, Митрофан Борисович Греков был призван на военную службу, а через год после отбытия воинской повинности оказался в действующей армии на германском фронте. В рисунках и акварелях художника того времени запечатлен нелегкий окопный и походный быт русских солдат. В это же время М. Греков написал и несколько картин, но местонахождение одних пока еще не выяснено, другие же просто не дошли до нас.

Весной 1917 года после тяжелого ранения М. Греков вернулся с фронта, жил в Новочеркасске и оказался в самом центре гражданской войны на юге России. Материальное положение художника было очень тяжелым, он вынужден был охотиться на галок и ворон, которые долгое время были единственной пищей - его и его жены. И все равно М. Греков продолжал писать картины.

На рассвете 7 января 1920 года Красная Армия вступила в Новочеркасск, М. Греков не спал всю эту тревожную ночь. Стоя перед окнами своей мастерской и вглядываясь в морозный рассвет, он увидел то, о чем потом рассказал в своей картине "Вступление полка имени Володарского в Новочеркасск". М. Греков вышел навстречу бойцам на Колодезную улицу, чтобы уже на всю жизнь слиться с этой армией и стать ее летописцем.

В начале января 1923 года М.Б. Греков был представлен К.Е. Ворошилову, которому сказал, что своей творческой целью ставит создание живописной истории гражданской войны на юге России, на Дону и в Поволжье. К. Ворошилов на это ответил: "Гражданская война - явление грандиозное. В совокупности эту тему не охватить и за целую человеческую жизнь", - и предложил художнику ограничиться каким-либо одним периодом в истории гражданской войны, а еще лучше изображением боевого пути одного крупного воинского соединения. Так Митрофан Греков стал летописцем Первой Конной армии.

Читать далее

Благодаря фильму Питера Уэббера «Девушка с жемчужиной серёжкой» 2003 года, огромное количество людей, далёких от живописи, узнали о замечательном нидерландском художнике Яне Вермеере, а также о его самой известной картине «Девушка с жемчужиной серёжкой».

Фильм этот снят по роману Трейси Шевалье, в котором писательница предлагает довольно вольную трактовку создания картины. И, кончено, многие, кто видел фильм, уверены, что это правдивая версия. Но, обо всём по порядку.

Картина «Девушка с жемчужиной серёжкой» (нидер. «Het meisje met de parel») написана около 1665 года. В данное время хранится в музее Маурицхёйс, город Гаага, Нидерланды, и является визитной карточкой музея. Картина, получившая прозвище голландской Моны Лизы, или Моны Лизы Севера, написана в жанре Tronie (от нидер. слова «голова», «лицо»). Этот жанр — разновидность портрета — популярный в Голландии в 17 веке. Модели изображались анонимно, с необычным выражением на лице или в необычном наряде.

Так и модель картины Вермеера достоверно неизвестна. Существует несколько гипотез. Во-первых, считается, что моделью могла быть дочь Вермеера, Мария. В 1665 году ей как раз было около 12-13 лет. По второй гипотезе, позировала дочь покровителя Вермеера мецената Рюйвена, ровесница Марии.

По третьей версии (роман Трейси Шевалье) на картине изображена служанка-любовница Грид, имя которой якобы означает жемчужина, отсюда и отождествление девушки и жемчужины. Однако полное название «Девушка с жемчужиной серёжкой» картина получила только в двадцатом веке, а ранее называлась «Девушка в тюрбане», или просто «Девушка». Поэтому такая версия, лёгшая в основу фильма, лишь красивая история, ничуть не претендующая на правду. Кроме этого, по свидетельствам, брак Яна Вермеера был счастливым. Его жена, в отличие от той, какая была показана в романе и фильме, была красива, выступала моделью для многих картин мужа. У них было 15 детей, что для Голландии XVII века, когда уже знали о контрацепции, было большим числом.

О самой картине.

Поза девушки запечатлена в движении, со спины. Мы смотрим на неё сбоку, она поворачивается к нам, и смотрит так, словно хочет отвести взгляд. Но её рот слегка приоткрыт: в голландской живописи такой жест часто служит знаком обращения.

Элементы картины:

Тюрбан.

Использовать экзотические элементы «врагов христиан» (турков) в Европе стали с XV века. В своих работах Вермеер нередко использует такие декоративные элементы. И тюрбан на голове модели не редкость. Однако у Вермеера форма тюрбана весьма интересна. Он состоит из двух частей: первый кусок ткани яркого ультрамаринового цвета плотно облегает голову девушки, подчёркивая форму черепа. Вторая часть, лимонного цвета спадает, как фата, практически вертикально, что служит неким визуальным якорем поворота девушки.

Платье и белый воротничок.

Одета девушка в грубое жёлтое (можно сказать, землистого цвета) платье (желтый цвет символичен для многих картин Вермеера). На этом фоне сильно контрастирует белоснежный воротник девушки. Он выполнен дерзко, чистой краской.

Однако, сейчас цвет воротничка не похож на первоначальный. Свинцовые белила со временем изменили свой цвет.

Жемчуг.

На картине внимание привлекает жемчужная серьга. Она большая, каплевидной формы, отливающая перламутром. Этот блеск повторяется и в глазах, и на губах девушки.

Мог бы быть жемчуг настоящим в серьге? Достоверное неизвестно. Но размер жемчужины представляется слишком большим. Она могла быть увеличена фантазией автора, либо изначально быть искусственной.

Между прочим, такая же серьга изображена ещё на восьми картинах Вермеера («Женщина с жемчужным ожерельем», «Женщина с лютней», «Госпожа и служанка», и др.)

Тёмный фон.

Сейчас на картине фон кажется практически чёрным. Изначально же он был выполнен глубоким зеленоватым цветом. Этого Вермеер добился тем, что сначала прописал фон чёрной краской, а сверху смесью красок индиго и резедовой жёлтой. Обе краски очень прозрачны и прекрасно подходят для лессировки. Но со временем индиго почти полностью потемнел, и сейчас уже мы не может видеть того эффекта, какой придавал картине зеленоватый оттенок.

Автору удалось прекрасно передать некую связь между моделью и художником. Она передаётся в движении девушки при повороте головы, тогда как всё её тело направлено в другую сторону. Так создаётся напряжение, но у Вермеера это напряжение тягуче и спокойно.

С двух сторон негативные пространства (треугольник справа и прямоугольник слева) различны, и задают этим интересный, своеобразный ритм.

С момента написания картины прошло много лет, проведены исследования, но вопросы так и остаются: кто эта загадочная модель, почему она одета в тюрбан и платье, не свойственное тогдашней моде, что символизирует жемчужина в форме слезы, и на что так смотрит девушка, с какими чувствами? Эти вопросы, разумеется, так и останутся. Ответы на них может дать лишь сама картина, для каждого свои.

Юлия Риа

 

 

 

"Дама в голубом" (портрет художницы Е.М. Мартыновой) - как чистый и нежный цветок, занесенный из каких-то неведомых светлых садов. Немного найдется в русской живописи начала XX века портретов, которые были бы в такой степени знамением времени, как "Дама в голубом". В этом произведении К. Сомов воплотил новый идеал женственности, создал свой образ "Прекрасной Дамы", отразил свое представление о поэтическом и возвышенном - далеком от повседневных будней.

Художник был давно дружен с Елизаветой Михайловной Мартыновой, видимо, она была одним из немногочисленных увлечений К. Сомова. Он учился вместе с ней в Академии художеств, рано начал писать ее. К поэтическому образу Е.М. Мартыновой художник обращался много раз. Еще в годы совместного обучения, в самых первых этюдах он воплотил непосредственные впечатления от живой натуры. А в 1897 году К. Сомов приступил к работе над новым портретом Е.М. Мартыновой, с подробно разработанным планом.

Перед художником была очень интересная модель, и его волновала мысль о портрете-картине, в котором бы он смог запечатлеть глубоко поэтический образ. Молодая женщина в пышном, сильно декольтированном платье, с томиком стихов в опущенной руке изображена стоящей у зеленой стены разросшегося кустарника.

Е.М. Мартынову художник переносит в мир прошлого, облекает ее в старинное платье, помещает модель на фоне условного декоративного парка. Это - стройный вымышленный мир природы (созданной человеком), мир музыки (музицирующие фигурки на скамье), мир вечернего покоя. Вечернее небо с легкими розовыми облаками, деревья старинного парка, темная гладь водоема - все это изысканно по цвету, но, как истинный "мирискусник", К. Сомов стилизует пейзаж. Например, пожухшая зелень листвы словно взята со старинных гобеленов или с пожелтевших картин старых мастеров.

Созданный К. Сомовым ретроспективный портрет стал новым явлением в русском искусстве. Художник был первым, кто поставил перед собой эту задачу и блестяще решил ее. Интерес к духовному миру человека связывает К. Сомова с традициями русской портретной живописи, и вместе с тем "Дама в голубом" намечает новую тенденцию. Художник отказался от всего случайного, бытового, он поднял созданный им образ над повседневностью, придав ему возвышенное очарование.

Прежде всего зрителя в портрете Е.М. Мартыновой привлекает необычное сопоставление старинного стилизованного парка, старинного костюма и современной художнику женщины с ее сложным духовным миром. Глядя на эту одинокую, тоскующую женщину, зритель не воспринимает ее как человека из иного мира, прошлого и далекого. Это - женщина конца XIX века. Все в ней характерно: и болезненная хрупкость, и чувство щемя- . щей тоски, печаль в ее больших глазах и плотной линии скорбно сжатых губ. И та естественная бледность, которой в XVIII веке добивались лишь искусственными снадобьями...

На фоне дышащего волнением неба хрупкая фигура Е.М. Мартыновой полна особой грации и женственности, несмотря на тонкую шею, худые покатые плечи, затаенную грусть и боль. А между тем в жизни Е.М. Мартынову все знали как веселую, жизнерадостную молодую женщину. Подруга ее, М. Ямщикова, писала: "Что сделал художник с этим лицом, с этими когда-то сияющими торжеством глазами? Как сумел вытащить на свет глубоко запрятанную боль и печаль, горечь неудовлетворенности? Как сумел передать это нежное и вместе с тем болезненное выражение губ и глаз?"

Действительно, глубина проникновения К. Сомовым в образ просто поразительна. Е.М. Мартынова мечтала о большом будущем, хотела реализовать себя в настоящем искусстве и презирала житейскую суету. А случилось так, что в 30 с небольшим лет она умерла от туберкулеза легких, не успев ничего исполнить из задуманного.

Чтобы ярче передать утонченность образа своей модели, К. Сомов прибегает к лессировкам, добиваясь тончайших красочных нюансов, прозрачных голубых теней в живописи лица и открытых плеч. Замечательны по своей выразительности жесты прекрасно написанных рук. В левой, поднесенной к груди, и в бессильно опущенной правой есть что-то невыразимо беспомощное. Обычно в своих портретах К. Сомов не столь открыто пользовался жестом как средством характеристики, но "Дама в голубом" стала исключением.

Несмотря на парадность портрета, в нем звучит скрытая задушевная нота. И она заставляет зрителя пережить настроение героини, проникнуться к ней тем сочувствием, каким был полон и сам художник. Между этой грустной женщиной и изображенными в глубине лицами нет сюжетной связи, нет взаимодействия.

Мужская фигура, обликом напоминающая самого К. Сомова, а также жанровая сценка еще острее подчеркивают ее одиночество. Темная плотная купа деревьев словно отгораживает это хрупкое создание от окружающего мира. С. Маковский в 1913 году отмечал, что в портретах К. Сомова, в его отношении к жизни как к "маске небытия" таится "скорбное сознание своей одинокости в этом мире, слишком призрачном, чтобы верить ему до конца".

"Дама в голубом" трагически одухотворена, устала, надломлена. Взгляд ее воспален, губы запеклись, на щеках горит лихорадочный румянец. Она больна, и художник поэтизирует ее болезнь и одиночество. Искусство рубежа веков, по выражению Т. Манна, видит в болезни "небуржуазную форму здоровья". Современный человек с его тоской и неудовлетворенностью противопоставлен на картине К. Сомова гармоничному миру прошлого - миру XVIII века, но это опять же не ощутимо реальный мир, а идеальный. Мир7 который воспринимался К. Сомовым через искусство рококо и музыку, недаром он изобразил сценку с музицирующими, которая напоминает "галантные празднества". Эта ретроспективная стилизация пронизывает весь портрет, ощущается она и в самом изображении образа Е.М. Мартыновой: в характере тонкого, мечтательного, слегка наклоненного лица; в холодных, прозрачных тенях на шее и груди; в фасоне старинного платья и в том, как написан блестящий, ниспадающий тяжелыми складками синий муар и тонкие ажурные кружева.

"Дама в голубом" появилась на выставке "Мира искусств" в 1900 году (из-за отъезда художника в Париж и болезни модели эта картина писалась три года) под названием "Портрет", а через три года она была приобретена Третьяковской галереей. "Дама в голубом платье", просто "Дама в голубом" - под такими названиями портрет Е.М. Мартыновой вошел в историю русской живописи.

Источник:

http://nearyou.ru/100kartin/100karrt_79.html -

 

Портрет М. И. Лопухиной (1797)

С именем В. Боровиковского связан новый подъем русского искусства на рубеже XVIII—XIX веков.
Биография этого мастера — последнего из великих русских портретистов XVIII столетия — сложилась не совсем обычно.
Систематического образования в Академии Боровиковский не получил и поздно стал профессиональным художником. Годы его юности прошли на военной службе, после отставки он по-любительски занимался церковной живописью. Боровиковскому было за тридцать лет, когда он впервые приехал в Петербург и познакомился с большим искусством своей эпохи. Его первые шедевры возникли в ту пору, когда художник уже приближался к своему сорокалетию.
Но Боровиковскому посчастливилось наверстать упущенное время. Период ученичества не затянулся. Общественное признание не заставило себя ждать. Ранние работы Боровиковского свидетельствуют о замечательном даровании и отмечены острым своеобразием. В короткий срок он не только овладел профессиональным мастерством, но и выдвинулся в первые ряды современных живописцев.
В 1790-х годах Рокотов уже перестал работать и лучшая пора творчества Левицкого подходила к концу. Место ведущего русского портретиста перешло к Боровиковскому. Это было закономерно: именно он отразил в своих произведениях те идеологические сдвиги, которые характеризуют русскую культуру на рубеже XVIII и XIX столетий.
Поворот в общественном сознании и эстетике 1790-х годов связан с литературным и художественным течением, известным в истории искусств под названием сентиментализма.
Поэты и теоретики нового направления призывали к изображению «естественной, неукрашенной природы» и «истинных чувств», не похожих на условные, выработанные классицизмом представления о характерах и страстях.
Рационалистическим основам искусства предшествующего поколения противопоставляется культ человеческого чувства, содержанием художественных произведений отныне становятся события повседневной жизни, в которых могло и не быть ни героизма, ни возвышенности, ни исключительности, но которые открывали перед художником «неизведанные красоты, свойственные мечтательному и скромному наслаждению». На этих основах складывалась эстетика сентиментализма, в существенной мере повлиявшая на творчество Боровиковского.
Было бы, конечно, ошибочным принимать на веру декларативные положения о «естественной природе» и «истинных чувствах» и видеть в представителях новой школы последовательных реалистов, способных правдиво передать в искусстве все многообразие действительности. Мировоззрение, связанное с сентиментализмом, было во многом ограниченным, представления о мире и человеке, разработанные новой школой, исходили, в значительной степени, из ложных идеалистических предпосылок. На место прежних условностей классицизма выдвигались новые условности. Но в сентиментализме были, несомненно, и прогрессивные черты, в первую очередь, повышенный интерес к человеческой личности, острое внимание к внутренней душевной жизни человека. Именно эта гуманистическая сторона сентиментализма помогла Боровиковскому углубить содержание портретного образа. В русской культуре 1790-х годов сентиментализм играл передовую роль и явился своеобразным этапом в развитии реалистических принципов нашего искусства. Наиболее яркими достижениями новой школы были стихи и особенно проза Карамзина, лирика Дмитриева и живопись Боровиковского.
История русского искусства знает произведения, которые являются как бы поворотными вехами в развитии нашей портретной живописи. К числу таких этапных произведений принадлежит портрет М. И. Лопухиной, написанный Боровиковским в 1797 году.
Подобно тому, как мастера парадного портрета окружали своих персонажей атрибутами, свидетельствующими об их звании и общественном значении, и Боровиковский окружил Лопухину изображениями предметов, помогающих раскрыть ее образ. Такое совпадение в приеме не должно удивлять нас: ведь Боровиковский и сам был выдающимся мастером репрезентативного портрета. Но в данном случае, в портрете Лопухиной, «околичности» призваны играть совершенно новую, дотоле не свойственную им роль—выявлять не социальную значимость и общественное положение портретируемого лица, а глубоко интимные стороны его характера.
Окружением фигуры Лопухиной служит пейзаж, и основной темой портрета становится слияние человека с природой. Для эстетики конца XVIII века эта тема особенно характерна. Правда, в ее решении еще много условного — сельская природа, изображенная Боровиковским, воспринимается как декоративный усадебный парк (Лопухина к тому же опирается на мраморный парапет). Но как не отметить, что внимание художника чуть ли не впервые в русском искусстве привлекают здесь типические особенности национального русского пейзажа — белые стволы берез, васильки, золотистые колосья ржи. Национальный тип подчеркнут и в лице Лопухиной. Боровиковский приближается в этом портрете к образному воплощению русского идеала женской красоты, каким он сложился в конце XVIII века под влиянием идей сентиментализма.
Лопухина одета в простое белое платье с прямыми складками, напоминающее античный хитон. Скромность ее наряда как бы противостоит декоративной пышности парадных портретов. На плечи Лопухиной наброшена шаль. Наклон фигуры ритмически повторяется в линиях пейзажа; этим приемом художник снова подчеркивает мысль о единстве природы и человека. Лирическая настроенность портрета выражена и в его колорите, легком и воздушном, построенном на приглушенном звучании белых, сиреневых, серебристых и нежнозеленых тонов, пронизанных голубоватыми рефлексами.
Однако, как бы ни были высоки живописные качества портрета, как бы ни был нов и характерен для своей эпохи его замысел, работа Боровиковского не могла бы сохранить до наших дней силу своего художественного воздействия, если бы сам образ не был отмечен чертами глубокой и подлинной жизненности. Боровиковский не только создал здесь тип, характерный для русской культуры 1790-х годов и овеянный поэтической женственностью, но и сумел воплотить в облике Лопухиной такую напряженную жизнь чувства, какой не знали его предшественники в русской портретной живописи.
Мысль художника проникает в самые глубины душевного мира его героини. Нельзя не привести здесь стихотворения, которое поэт Я. Полонский посвятил этому портрету:

Она давно прошла, и нет уже тех глаз
И той улыбки нет, что молча выражали
Страданье — тень любви, и мысли — тень печали.
Но красоту ее Боровиковский спас.
Так часть души ее от нас не улетела,
И будет этот взгляд и эта прелесть тела
К ней равнодушное потомство привлекать.
Уча его любить, страдать, прощать, молчать.

В портрете Лопухиной Боровиковскому удалось то, чего не достигли его литературные современники — ни Карамзин в своей «Бедной Лизе», ни поэты карамзинского круга: Боровиковский нашел художественные средства для правдивого выражения эмоциональной жизни человека.

http://la-fa.ru/vek20.php

Иван Никитич Никитин (около 1788 - 1741)

Портрет напольного гетмана
(1720-е годы)

Портрет напольного гетмана, написанный Иваном Никитиным, резко выделяется в галерее русских портретов первой половины XVIII века и занимает в ней особое место.
Среди ранних работ самого Никитина, а также в творчестве его современников и ближайших преемников, русских художников и заезжих иностранцев, преобладают изображения лиц императорского дома и высокопоставленных придворных. На портретах той эпохи представлены мужчины в огромных завитых париках, в латах или расшитых кафтанах, украшенных орденами, женщины в пышных платьях и горностаевых мантиях. Живописцы придали своим персонажам горделивую осанку, полную торжественной важности. С особым вниманием написаны детали, характеризующие общественное положение изображенного человека, внешние знаки его достоинства — ордена, шитье на мундире или кафтане. На лицах чаще всего можно встретить выражение надменной самоуверенности, иногда — заученную «милостивую» улыбку. Портретисты того времени в большинстве своем не ставили перед собой задачу углубленной характеристики, раскрытия душевного мира изображаемых ими людей. Основным было требование «репрезентативности» — представительности, подчеркивание социальной роли портретируемого. Эстетика XVIII века так формулировала задачу портретной живописи:
«Должно, чтоб портреты казались как бы говорящими о себе самих, и как бы извещающими: смотри на меня, я есмь оный непобедимый царь, окруженный величеством; я тот мужественный военачальник, который наносит всюду трепет, или который добрым своим поведением оказал только славных успехов; я тот великий министр, который вызнал все политические пружины; я оный мудрый и совершенно беспоползновенный судия...»
При таком понимании задач портретного искусства существенное значение приобретали подробности одежды и фона, так называемые околичности, облегчающие внешнюю характеристику. Живописцы XVIII века мастерски передавали сверкание лат, пушистую поверхность меха, блеск и упругую тяжесть атласа, легкую паутину кружев. Это определяло высокие декоративные качества портретов XVIII века. Но для многих, особенно для работавших в России иностранцев, среди которых не было больших художников, виртуозное выписывание «околичностей» превращалось едва ли не в самоцель. И не потому ли костюм портретируемого нередко являлся более выразительным, чем его лицо, как бы растворяющееся в блеске золота и пышности бархата или горностаевого меха. Люди на портретах этого времени зачастую производят впечатление нарядных и безжизненных манекенов. Западные мастера, приглашаемые в Россию для насаждения новой живописи, стремились ввести в русское искусство традицию парадного портрета, где декоративные качества подменяют задачу глубокого психологического раскрытия образа.
Значение портрета напольного гетмана заключается прежде всего в том, что он решительно противостоит западной традиции парадного портрета. В «Напольном гетмане» ярко и последовательно проявляются черты национального своеобразия русского искусства.
Среди парадных портретов того времени «Напольный гетман» выделяется своей подчеркнутой скромностью.
В позе гетмана нет ничего показного, искусственного. Его лицу чужда надменная недоступность или заученная улыбка, типичная для портретов его знатных современников. Никитин сумел уловить и передать выражение, раскрывающее существенные черты характера изображенного им человека. Внешность гетмана не искажена ни модным париком, ни скроенной на западный манер неудобной придворной одеждой. Темно-русые волосы
гетмана острижены по-казацки, «в кружок», его поношенный коричневый кафтан с выцветшими золотыми галунами небрежно расстегнут. Художник изобразил своего героя таким, каким наблюдал его в жизни. В этом стремлении к естественности и жизненной правде заложено одно из основных достоинств никитинского портрета.
В его художественном решении Никитин проявил мудрую скромность и глубокую сдержанность, свойственные только большим мастерам.
Он сознательно избегал подчеркнутых декоративных эффектов, широких мазков, напряженного горения цвета, резких контрастов света и тени. Портрет написан в тонко проработанной коричнево-красной гамме, в которую с безошибочным чувством живописной гармонии введены золотистые, бледно-розовые и голубые тона. Но это изысканное колористическое построение является для Никитина не самоцелью, а лишь средством, подчиненным задаче создания целостного и правдивого образа.
В контрасте с этой несколько приглушенной гаммой выделено лицо напольного гетмана, залитое ровным, хотя и не очень ярким светом, не нарушающим общей живописной гармонии целого. «Околичности» сведены к неизбежному минимуму; с тем большим вниманием обращается Никитин к внутренней характеристике своего героя, к раскрытию его душевного мира.
Лицо гетмана резко отличается от холеных аристократических лиц, типичных для портретной живописи XVIII века. Долгая, трудная, суровая жизнь, полная военных забот, оставила неизгладимые следы на этом волевом и мужественном лице. Воспаленные, слегка сощуренные глаза с их пристальным, испытующим взглядом выражают острый ум и спокойную решительность. Во всем облике гетмана ощущаются внутренняя сила и глубокое сознание своего достоинства, свойственные выдающимся людям.
Одной из самых привлекательных черт в образе гетмана является его простота, хотелось бы сказать — простонародность, намеренно подчеркнутая художником. В «Напольном гетмане» нашел свое выражение своеобразный демократизм, свойственный Петровской эпохе. Никитин изобразил одного из тех своих современников, которые выдвинулись не благодаря своему «высокому» происхождению и не знатностью своего рода, а собственным трудом и талантом.
Реалистический метод Никитина не сводится к одной только внимательной и правдивой передаче натуры, не исчерпывается умением выделить главное и обобщить второстепенные детали. Раскрывая характер изображенного им человека, глубоко проникая в его внутренний мир, Никитин вместе с тем создает собирательный образ, воплощающий типические черты своей эпохи.
Мы не знаем имени человека, которого написал Никитин. Попытки архивистов и музейных работников связать с этим портретом какое-либо определенное историческое лицо пока еще не привели к положительным результатам. Старая надпись на обратной стороне портрета говорит лишь о том, что перед нами напольный гетман, то есть боевой командир полевых казачьих отрядов. Но сила обобщения, способность улавливать типическое, которую проявил здесь Никитин, делает этот портрет одним из драгоценнейших исторических памятников петровского времени. Военачальники, подобные напольному гетману, на рубеже XVII—XVIII столетий охраняли южные границы нашей родины, бились за выход России к морю, вместе с Петром воевали под Азовом.
В творчестве Никитина портрет напольного гетмана занимает едва ли не самое значительное место.
В этой поздней работе, наиболее зрелой и совершенной среди всего созданного Никитиным, как бы подведены итоги долгого и сложного творческого развития художника. В более ранних произведениях он не достигал ни такой последовательности в применении реалистического метода, ни такого уверенного и безупречного мастерства.
Правда, уже в его первых женских портретах, написанных в 1714— 1716 годах, проявляется живое реалистическое чувство и внимательная вдумчивость в характеристике образа. Но реализм Никитина еще не раскрывается здесь во всей своей силе, еще далеко не преодоленными остаются в его художественной системе черты иконописной застылости и торжественности, идущие от традиций церковного искусства.
Значительным этапом в развитии творчества Никитина является портрет барона С. Строганова (1726). После десяти лет напряженной работы и углубленного изучения живописи художник уже не чувствует себя связанным иконописными навыками; ему удается найти оригинальную композицию и придать изображенному персонажу живую и естественную позу. Но в этой работе еще в полной мере господствуют нормы парадного, репрезентативного портрета, декоративные мотивы преобладают над психологическими, внешнее изящество — над глубиной проникновения в образ.
Лишь в полном напряженного трагизма изображении Петра на смертном ложе и в «Напольном гетмане» Никитин в совершенстве овладел новыми средствами художественного выражения и сумел проявить всю силу своего живописного дара, весь свой талант глубокого и проницательного психолога. Реализм Никитина выступает здесь как бы освобожденным и от условности старых иконописных приемов, и от пышных декоративных форм светского парадного портрета.
Живопись Никитина принадлежит к числу самых ярких явлений в культуре Петровской эпохи. Недаром Петр, высоко ценивший Никитина, настаивал на том, чтобы художник во время своего пребывания за границей писал «персону» короля и других особ, «дабы знали, что есть и из нашево народа добрыя мастеры». В лице Никитина новая русская живопись выдвинула одного из своих первых больших художников.
Перед мастерами его поколения стояла сложная историческая задача. Они должны были освободить русское искусство от оков средневекового церковного миросозерцания, выйти на путь реализма и с этой целью широко использовать технические достижения европейской живописи. Но вместе с тем им надлежало решительно противостоять внедряющимся в русское искусство западным влияниям, утвердить самобытность и национальное своеобразие русской художественной культуры.
Именно в «Напольном гетмане» эта задача была решена с наибольшей силой, свободой и художественной убедительностью. «Напольный гетман» является глубоко национальным произведением прежде всего потому, что в нем явственно выражена подлинная и мудрая человечность, в новых реалистических формах возрождены благородные традиции гуманизма, исконно присущие русскому искусству, восходящие к Андрею Рублеву и мастерам новгородской фрески.
«Напольный гетман» стоит первым в ряду реалистических портретных образов, сложившихся в русской живописи на протяжении XVIII—XIX веков. От никитинского портрета идет стойкая и глубоко разработанная традиция, подхваченная Антроповым, а позднее — Рокотовым, Левицким, Боровиковским и Щукиным, впоследствии развитая Тропининым, Кипренским и Карлом Брюлловым и достигшая своей вершины в творчестве великих реалистов второй половины XIX века — Репина и Серова. Каждый из этих художников по-своему решал задачи портретной живописи. Различия в творчестве великих русских портретистов, связанные с конкретными историческими условиями деятельности каждого из них, вполне очевидны и сразу бросаются в глаза. Но не менее очевидными являются и черты глубокого внутреннего единства, яркого национального своеобразия, пронизывающие русскую портретную живопись на всех этапах ее истории.
Национальные черты в искусстве заложены глубже, чем исторические формы стиля или, тем более, индивидуальные особенности творческого темперамента. История русского портрета определяется последовательным развитием в нем реалистического метода, углублением внимания к человеку, обострением психологической и социальной характеристики. И как раз эти отчетливые черты национального своеобразия явственно проявляются уже на заре русской живописи, в «Напольном гетмане» Ивана Никитина.

 

Портрет Е. Н. Хрущевой и княжны
Е. Н. Хованской
(Смолянки) (1773-1776)

К Левицкому можно применить слова, которыми великий русский критик-демократ В. Белинский некогда охарактеризовал Г. Державина: «Ум его — ум русский, положительный, чуждый мистицизма и таинственности. Его стихией и торжеством была природа внешняя, а господствующим чувством — патриотизм».
Сопоставление с Державиным не случайно возникает при знакомстве с творчеством Левицкого. Об их взаимном влиянии свидетельствует ряд несомненных фактов. Известно, в частности, что образ Фелицы в державинской оде «Видение мурзы» навеян портретом Екатерины II, написанным Левицким. Творческая близость замечательного живописца и великого поэта обусловлена не только сходством в их мировоззрении и восприятии жизни, не только совпадающими особенностями их художнического темперамента, но и некоторыми более общими причинами. Общественное содержание их творчества вырастает на почве политических и моральных идей Просвещения, развитие которых неотделимо от роста национального самосознания и патриотического чувства, характеризующего основные явления передовой русской культуры 1770—1780-х годов.
Державин и Левицкий возглавили процесс своеобразной демократизации искусства, захватывающий последнюю четверть XVIII века. В патетически возвышенный образный строй оды Державин ввел мотивы, взятые из реальной обыденной действительности. Левицкий сделал то же самое по отношению к жанру парадного портрета, в котором, наряду с традиционной торжественностью и репрезентативностью, появились черты естественности и жизненной правды. В поэзии Державина и в живописи Левицкого с наибольшей яркостью раскрылись реалистические тенденции русского искусства XVIII века.
В 1770 году на выставке в Академии художеств было представлено пять портретов, написанных малоизвестным до того времени Левицким. В них уже в полной мере проявился огромный талант молодого художника. Он выступает здесь как вполне сложившийся, зрелый и оригинальный живописец, несравненный колорист, безукоризненный рисовальщик, изобретательный мастер композиции, одаренный замечательным декоративным чутьем. В этих ранних работах со всей очевидностью обнаруживаются реалистическая направленность дарования Левицкого, стремление к объективной и правдивой характеристике, способность глубоко проникать во внутренний мир изображаемого человека и вместе с индивидуальными выделять социальные и типические черты образа.
Выставка 1770 года принесла Левицкому не только широкое общественное признание, но и огромное количество заказов, придворных и частных. Ранние работы как бы закладывают основу грандиозной портретной галереи, созданной Левицким в 1770—1780-х годах. Именно в эти годы его дарование достигло наибольшего расцвета. Среди написанных им портретов нет ни слабых, ни посредственных, и над необычайно высоким общим уровнем его творчества поднимаются отдельные шедевры. К их числу принадлежат портреты «смолянок», воспитанниц Смольного института.
Смольным институтом называлось закрытое учебное заведение для «благородных (то есть дворянских) девиц», основанное Екатериной II в 1764 году. В ряду многочисленных педагогических учреждений, в которых Екатерина хотела «воспитывать добродетель» и «образовать новую породу людей», Смольному институту принадлежит особое и своеобразное место. Его воспитанницы должны были стать впоследствии «отрадою семейств своих» и смягчать в обществе «жестокие и неистовые нравы». Но главным педагогическим средством была признана полная изоляция воспитанниц от реальной жизни, создание искусственной, тепличной атмосферы, ничем не напоминающей им об их будущих обязанностях. Хотя и считалось, что девиц надлежит воспитывать в духе гуманности, «развивая ум их и сердце», но в действительности их обучали главным образом светскому обращению, танцам, пению и музыке. Силами воспитанниц в институте постоянно устраивались концерты и спектакли; он превратился в своеобразный придаток двора и стал местом отдыха и развлечений императрицы. Этим и объясняется подчеркнутое внимание к смолянкам со стороны придворного общества и официальной печати.
В 1773 году «Санкт-Петербургские ведомости» отмечали «важное событие» — «первый выход на гулянье в Летнем саду благородных воспитанниц Смольного института». По случаю этого гулянья, а также первых институтских спектаклей, Екатерина заказала Левицкому портреты смолянок; их надлежало изобразить в театральных костюмах, соответствующих игранным ими ролям.
Серия, написанная Левицким в 1773—1776 годах, состоит из семи больших портретов в размере натуры. Институтки изображены во весь рост на фоне условного декоративного пейзажа или пышных занавесей, ниспадающих тяжелыми широкими складками. Этим приемом художник подчеркивает, что предметом изображения является здесь не реальная жизнь, а театр. В композиции всех портретов намеренно выбран несколько пониженный горизонт — художник показывает своих героинь с той же точки, с какой зритель из партера смотрит на сцену. Своеобразие замысла заключается прежде всего в том, что перед нами не портреты в обычном смысле этого слова, а портреты-картины, в которых раскрывается то или иное действие. Героини Левицкого танцуют, играют на арфе, исполняют театральные роли. Другой особенностью замысла является то, что портреты составляют цельный и замкнутый цикл, объединенный не только внешне, при помощи декоративных приемов, но и обладающий внутренним единством, общей душевной настроенностью. Все портреты варьируют, в сущности, одну и ту же тему цветущей, жизнерадостной юности, во всех портретах с одинаковой силой утверждается светлое, оптимистическое жизнеощущение художника, отмеченное подлинным гуманизмом.
Левицкий изобразил совсем юных девушек, почти детей, с несложным внутренним миром, еще не видевших жизни и к тому же выросших в условиях институтского воспитания. В этих портретах он, разумеется, не имел повода к тому, чтобы проявить свой талант психолога. Как у Державина, его стихией стала здесь не внутренняя жизнь изображенных людей, а «природа внешняя» — поэтичный девический мир, тонко и проницательно понятый и воплощенный в образах, полных живого обаяния.
Левицкий сумел убедительно и остро передать атмосферу манерности и кокетливого жеманства, окружавшую воспитанниц Смольного института. По удачному выражению одного критика, в этих портретах выразился «простодушно-хитроватый взгляд здорового и веселого мастера, порядочно-таки издевавшегося в душе над всей этой комедией, но способного в то же время оценить художественную ее прелесть». Но живое реалистическое чувство художника не позволило ему ограничиться одной только показной и парадной стороной изображаемого; в жеманной игре «благородных девиц» он увидел черты искренности и непосредственности.
Манерность его танцовщиц производит впечатление наигранной, напускной; за ней ощущается подлинное увлечение танцующих девушек и их неподдельное детское веселье. Левицкий не льстит своим персонажам, не приукрашивает их некрасивых лиц и даже намеренно подчеркивает угловатую неловкость их движений. В замечательном — быть может, лучшем во всей серии — портрете Хованской и Хрущовой, изображенных в ролях пасторали, с особенной очевидностью выступают характерные черты замысла: зрителю ясно, что перед ним не жеманные актеры XVIII века, а переодетые дети, занятые веселой и увлекательной игрой. Маленький пастушок, ростом меньше своей дамы, робко заигрывает с ней, касаясь рукой ее подбородка; пастушка старательно и неумело повторяет кокетливую позу, которой ее учили. Художник с острой и любовной внимательностью передал здесь забавные, неуклюжие движения подростков.
Реалистическая тенденция, пронизывающая весь цикл «Смолянок», как бы преодолевает условную форму парадного портрета и выдвигает работу Левицкого в ряд наиболее передовых явлений русской живописи второй половины XVIII века. А по силе художественного выражения и по уровню мастерства «Смолянки» принадлежат к числу самых совершенных созданий русского и мирового искусства той эпохи.
Один из советских исследователей назвал «Смолянок» «чудом живописи». Эта оценка не кажется преувеличенной: «Смолянки» выделяются даже на фоне лучших живописных достижений XVIII века.
Огромный дар живописца-декоратора, свойственный Левицкому, проявился в той поразительной точности, почти материальной осязаемости, с какой переданы в «Смолянках» ткани одежд, прозрачность кружева, блеск атласа, мерцание золотых нитей, вплетенных в матовый бархат. Рисунок Левицкого отличается безупречной верностью и острой выразительностью. Но особенно значительны его колористические достижения. Сопоставляя сверкающие белые и золотистые тона с розовыми, глубокими темно-зелеными и коричневыми, Левицкий умеет избежать пестроты и приводит цветовое построение к изысканной и стройной гармонии.
В ряду произведений Левицкого «Смолянкам» принадлежит выдающееся место. В этих ранних его полотнах с очевидной наглядностью выступают лучшие стороны творчества художника, его реалистическая направленность, острая и меткая наблюдательность, стремление к правдивой жизненности образов. В более поздних портретах, быть может, яснее проявляются качества Левицкого-психолога; но по силе поэтического чувства «Смолянки» остаются непревзойденными.

http://www.artsait.ru/art/a/adolsky/main.htm

Празднество свадебного договора (1777)

Крепостной художник Михаил Шибанов принадлежит к числу самых своеобразных и вместе с тем загадочных фигур в русском искусстве XVIII века.
О жизни русских художников этого времени, даже самых прославленных, мы знаем вообще очень мало, но о Шибанове известно еще меньше, чем о ком-либо из современных ему мастеров. Архивные документы не дают о нем почти никаких сведений, а мемуаристы не удостаивают крепостного живописца хотя бы беглым упоминанием. Неизвестны даже даты его рождения и смерти. Мы не знаем, как сложилась его судьба, как он стал художником, где и у кого учился. Количество его работ, сохранившихся до нашего времени, слишком недостаточно для того, чтобы ясно представить себе развитие его творчества. Если бы он не подписывал своих произведений, самое имя Шибанова вряд ли стало бы известно потомству. А между тем с этим именем связаны выдающиеся по своим художественным достоинствам вещи — несколько прекрасных портретов и две картины, принадлежащие к лучшему среди того, что создало русское искусство в XVIII веке.
Из биографии Шибанова мы знаем только то, что его господином был знаменитый екатерининский вельможа Потемкин. По-видимому, это обстоятельство облегчило художнику доступ к знатным заказчикам, среди которых была сама императрица. Шибанов сопровождал ее во время путешествия в Новороссию и написал ее портрет в Киеве в 1787 году. В том же году был написан портрет генерала А. Дмитриева-Мамонова, одно из прекраснейших произведений портретной живописи XVIII века, «портрет, достойный европейской славы», как отзывались о нем позднейшие критики.
Портрет Екатерины, написанный Шибановым, пользовался большим успехом еще в XVIII веке; по приказанию императрицы он был воспроизведен в гравюре Дж. Уокером, и несколько миниатюрных копий с него исполнил придворный миниатюрист Жарков. Но к самому Шибанову Екатерина проявила глубокое пренебрежение. Крепостной живописец казался ей недостойным даже простого упоминания, и в письме к Гримму она пишет об этом портрете, как о произведении Жаркова.
В портретных работах 1787 года Шибанов выступает уже как вполне сложившийся и зрелый художник, занимающий самостоятельное место в искусстве своего времени.
Значительно менее мастерскими являются портреты, написанные Шибановым ранее, еще в 1770-х годах. Здесь он делает лишь первые шаги к овладению портретным искусством, и можно было бы думать, что эти портреты относятся к периоду его ученичества, если бы теми же годами не были датированы обе его замечательные картины — «Крестьянский обед» (1774) и «Празднество свадебного договора» (1777). Высокие живописные качества этих картин ставят их в один ряд с наиболее выдающимися произведениями русского искусства XVIII века, а продуманность и оригинальность их замысла, меткая наблюдательность, острый психологизм и совершенное умение справиться со сложной многофигурной композицией свидетельствуют о большом художественном опыте и творческой зрелости мастера.
Тематика этих картин совершенно необычна для живописи XVIII века: обе они изображают бытовые сцены из крестьянской жизни.
В эстетике того времени бытовому жанру отводилось самое низшее, подчиненное место. Изображение современной действительности не признавалось задачей, достойной кисти художника. Народные образы были, в сущности, изгнаны из сферы официального искусства. Правда, в Академии художеств в 1770—1780-х годах существовал так называемый класс домашних упражнений, где изучали бытовую живопись. Но сцены из «грубой» жизни простого народа, разумеется, не допускались и там.
Шибанов первым среди русских художников обратился к народным образам и темам, взятым из крестьянской жизни.
То, что было сделано в этой области до Шибанова, едва заслуживает упоминания. Русских крестьян изображали заезжие художники-иностранцы— француз Лепренс, в 1758—1762 годах сделавший ряд рисунков (повторенных впоследствии в гравюре) на русские бытовые темы, и датчанин Эриксен, автор группового крестьянского портрета. Лепренс воспринял русскую жизнь как «восточную экзотику», непонятную и неправдоподобную, а натуралистическая картина Эриксена не имеет ни познавательного, ни художественного значения. Иноземцы, не знакомые с русской жизнью, не могли, конечно, заложить основы прочной традиции. Если Шибанов и знал их работы, то, во всяком случае, имел право с ними не считаться.
Единственным его предшественником был А. Лосенко, использовавший крестьянский типаж в исторической картине «Владимир и Рогнеда». Бородатые воины в шлемах, изображенные Лосенко, производят впечатление написанных с натуры русских крестьян. Но, вводя в свою картину народные образы, художник-академик был вынужден прибегнуть к «исторической» мотивировке. А Шибанов, не связанный нормами академической эстетики, непосредственно воспроизвел в своих картинах живые сцены современной народной жизни.
«Крестьянский обед» представляет собою внимательный и точный этюд с натуры, в котором правдиво и метко переданы характерные типы крестьян. Художник стремился здесь прежде всего к живой естественности изображения.
«Празднество свадебного договора» гораздо сложнее и значительнее. Здесь перед нами уже не натурный этюд, а законченная картина с хорошо найденным типажем, с обстоятельно продуманной многофигурной композицией, картина, в которой сознательно поставлены и удачно .решены нравоописательные и психологические задачи.
На обратной стороне картины сохранилась авторская надпись, поясняющая выбранный Шибановым сюжет:
«Картина представляющая суздальской провынцы крестьянъ. празднество свадебнаго договору, писалъ в тойже провшцы вселв татарове в. 1777. году. Михаилъ Шибанов».
О сущности этого празднества мы узнаем из старинных описаний русского крестьянского быта: «Сговор состоит в обменивании колеи, и в небольших подарках. Жених приезжает смотреть невесту. Сговор сей бывает свят и нерушим».
Этот торжественный момент в жизни крестьянской семьи и показан в картине Шибанова. Действие происходит в избе, принадлежащей родителям невесты. В самом центре композиции помещена невеста, одетая в богатый национальный наряд. На ней застегнутая доверху полотняная рубашка, парчовый белый сарафан, вышитый цветами, и поверх него парчовая золотая с красным шитьем душегрея. На голове—девичий убор, состоящий из золотой расшитой повязки, и фата. Шея украшена жемчугом, на грудь спускается ожерелье из крупных каменьев, в ушах серьги. Рядом с невестой — жених в нарядном голубом кафтане, из-под которого видны зеленоватое полукафтанье и розовая вышитая рубаха.
Справа, позади невесты, теснятся приглашенные. Они тоже богато одеты: женщины в сарафанах и кокошниках, мужчины в длинных суконных зипунах. Шибанов проявил большое композиционное умение, ритмически расположив фигуры участников празднества и объединив их общим движением. Группа приглашенных замыкается фигурой молодого мужчины, широким жестом указывающего на жениха и невесту. Строгое ритмическое построение ни в какой мере не исключает ни живой естественности поз, ни их разнообразия.
В левой части картины — стол, покрытый белой скатертью и уставленный всевозможной снедью. За столом — четыре крестьянина, по-видимому, отец невесты и ее старшие братья. Один из них привстал и обращается с речью к жениху и невесте. Фигура этого крестьянина, слегка наклоненная, с протянутой вперед рукой, необходима художнику для того, чтобы связать между собой две разобщенные группы действующих лиц.
Свет в картине ярко выделяет центральную группу (жениха и невесту) и постепенно рассеивается в правой половине композиции; вся левая часть ее затенена, и только на лицах мерцают слабые блики. Этим приемом художник добился того, что внимание зрителей сосредоточивается на основных персонажах.
С уверенным и безупречным мастерством написаны ткани одежд. Их цвет и фактура переданы с такой точностью, которая позволяет распознать даже сорт материи. Этнографическая верность праздничных крестьянских костюмов Суздальской провинции, то есть Подмосковья, подтверждается сохранившимися до наших дней образцами. Но для Шибанова имела значение не только точность, но и художественность изображения. Цветовое разнообразие одежд приведено в картине к тонкой колористической гамме, к декоративному единству, хорошо передающему ощущение праздничности и торжественности совершающегося обряда.
Подчеркнутое внимание к внешней, обстановочной стороне сцены, продиктованное безукоризненным знанием крестьянского быта, отнюдь не отвлекло Шибанова от главной художественной задачи — создания правдивых и жизненных образов.
Реалистическое мастерство Шибанова вдохновлено глубокой и подлинной любовью к народу. Художник любуется своими героями, раскрывая в них типические черты русского характера — мужество и душевное благородство, сознание собственного достоинства, светлый, оптимистический взгляд на жизнь. Характеристики Шибанова выразительны и метки. Особенно привлекателен образ жениха, молодого крестьянского парня, с любовью глядящего на невесту. В его мужественной красоте нет ничего кричащего, вызывающего, весь его облик отмечен проникновенной серьезностью и величавым спокойствием.
С большой тонкостью раскрывается центральная психологическая тема картины — душевные переживания невесты. Лицо ее бледно, поза кажется несвободной и не совсем естественной; но за этой внешней принужденностью чувствуется глубокое внутреннее напряжение, едва сдерживаемое волнение, вполне понятное у крестьянской девушки, вступающей в новую жизнь.
Подлинной поэзией овеяны старческие образы, созданные Шибановым. С большой художественной силой написана величественная голова седого крестьянина, отца невесты. Примечателен по своей выразительности и жизненной правде образ старой крестьянки в правой части композиции. Это, бесспорно, один из самых глубоких и вместе с тем демократических образов в русском искусстве XVIII века. Дарование портретиста-психолога, с такой силой раскрывшееся в позднейшем творчестве Шибанова, отчетливо проявляется уже здесь.
Но, наряду с чертами острого и проникновенного реализма, в «Празднестве свадебного договора», несомненно, присутствуют и черты идеализации крестьянского быта. Они находят свое воплощение в декоративном строе самой композиции, в подчеркивании элементов торжественности и праздничности, пронизывающих всю картину Шибанова.
Довольство и даже зажиточность изображенной им семьи отнюдь не типичны для русской деревни XVIII века. Мы знаем, что положение крепостного крестьянства в екатерининское время было поистине ужасающим. Жизнь крестьянина проходила в нищете, в условиях чудовищного угнетения, и Шибанов, сам крепостной, мог знать об этом лучше, чем кто бы то ни было. А между тем, картина Шибанова может создать совершенно иные, ошибочные представления об условиях жизни изображенной им социальной среды.
Как это могло случиться? Почему художник-реалист, изображая крестьянскую жизнь, не отметил в ней самого главного, определяющего?
Некоторые исследователи выдвигали предположение, что в шибановской картине изображены не крепостные, а так называемые государственные крестьяне, которых было довольно много именно в окрестностях Суздаля. Жизнь их была, конечно, несколько более легкой сравнительно с нищенским существованием крепостных. Но, думается, разгадку этого нужно искать в реальных исторических условиях русской действительности XVIII века.
Картина Шибанова написана всего через три года после трагического окончания грозной крестьянской войны, возглавленной Пугачевым. В памяти русского общества были еще вполне свежи свирепые репрессии и казни, обрушившиеся на всех причастных к крестьянскому движению. В эти годы сказать правду о страшной крепостной действительности — значило бы открыто поставить себя в ряды пугачевцев. Вспомним о жестоких репрессиях, постигших много лет спустя А. Н. Радищева за его правдивую книгу.
После расправы с крестьянским движением правительственные и помещичьи круги желали видеть в искусстве изображения «поселян, благоденствующих под мудрым управлением императрицы». В 1778 году академический художник Тонков написал картину «Сельский праздник», где показано, как знатные господа приехали в раззолоченных каретах полюбоваться на счастливую деревенскую жизнь. В картине Тонкова представлена «счастливая Аркадия», не имеющая ничего общего с реальной действительностью.
Картина Шибанова не принадлежит, конечно, к этому типу фальшивых изображений крестьянской жизни. Она слишком правдива по своим образам, по своему психологическому содержанию. Но полной правды Шибанов не решился сказать, и это, бесспорно, снижает познавательную ценность его работы. Он намеренно выбрал праздничную тему, за которой как бы скрыты противоречия и страшные стороны крестьянского быта.
И все же, несмотря на этот существенный недостаток, историко-художе-ственное значение шибановской картины остается очень большим.
Шибанов выступил как смелый новатор, прокладывающий пути искусства в никем еще не затронутой области. Русский крестьянин стал героем художественного произведения впервые именно в творчестве Шибанова. Лучшие традиции крестьянского бытового жанра, впоследствии широко развитые в русской реалистической живописи XIX века, восходят к «Празднеству свадебного договора» и «Крестьянскому обеду».

Прощание Гектора с Андромахой (1773)

Антона Павловича Лосенко называют основоположником русской исторической живописи.
Это не вполне точно — первые русские картины на темы истории появились задолго до Лосенко. По-видимому, около 1730 года возникла «Куликовская битва», приписываемая с большой долей вероятности И. Никитину. В 1761—1764 годах М. В. Ломоносов с группой учеников работал над мозаичной картиной «Полтавская баталия», в которой, почти за сто лет до А. А. Иванова и К. П. Брюллова, был сделан опыт реалистического воссоздания прошлого.
Но картина Никитина стоит одиноко в русском искусстве первой половины XVIII века. Ни сам Никитин, ни его ближайшие преемники не продолжали работать над исторической темой. А замечательная мозаика Ломоносова, не понятая и не оцененная современниками, была в буквальном смысле слова похищена у истории русского искусства. В течение почти полутора столетий она оставалась никому не известной и не оказала поэтому никакого влияния на развитие исторической живописи в России.
Роль основоположника, таким образом, действительно должна быть признана за Лосенко. С него начинается стойкая и непрерывная традиция «исторического жанра», которая сразу закрепилась в системе академического искусства и на долгие годы предопределила пути развития русской исторической живописи.
У истоков этой традиции стоят две последние картины Лосенко — «Владимир и Рогнеда» (1770) и «Прощание Гектора с Андромахой» (1773).
Идейный замысел обеих картин сложился на почве тех общественно-политических и моральных 'представлений, которые развились в русской культуре 1750—1770-х годов под влиянием идей просветительской философии и с наибольшей яркостью воплотились в поэзии и драматургии А. Сумарокова и литераторов его круга.
Идеи патриотизма и гражданственности, долга перед родиной, служения государству, самопожертвования ради общественного блага составляют основное содержание передовой русской литературы этого времени. Сумароков призывает поэтов «проповедовать добродетель» и учить «подражанию великих дел». Четко сформулированы им задачи исторической живописи: «Первая должность упражняющихся в сих хитростях есть изображение истории своего отечества и лиц великих в оном людей. Таковые виды умножают геройский огонь и любовь к отечеству».
Сюжет картины, повествующей о насильственном браке Владимира и Рогнеды, непосредственно откликается на поставленную в пьесах Сумарокова проблему деспотии и ее губительных последствий. Но первый опыт решения исторической темы оказался не вполне удачным. Картина «Владимир и Рогнеда» по силе образов и выразительности характеров несомненно уступает исторической драматургии своего времени.
Гораздо более значительной и художественно совершенной является последняя картина Лосенко, написанная в год смерти художника и оставшаяся несколько незаконченной,— «Прощание Гектора с Андромахой».
Сюжет ее взят из VI книги «Илиады». Гектор, вождь и защитник осажденного ахейцами города Трои, отправляется на битву и прощается с женой и маленьким сыном.

...Гектор стремительно из дому вышел...
Он приближался уже, протекая обширную Трою,
К Скейским воротам (чрез них был выход из города в поле);
Там Андромаха супруга, бегущая, в встречу предстала...
Там предстала супруга, за нею одна из прислужниц
Сына у персей держала, бессловного вовсе, младенца,
Плод их единый, прелестный, подобный звезде лучезарной.
Тихо отец улыбнулся, безмолвно взирая на сына.
Подле него Андромаха стояла, лиющая слезы;
Руку пожала ему и такие слова говорила:
«Муж удивительный, губит тебя твоя храбрость! Ни сына
Ты не жалеешь, младенца, ни бедной матери; скоро
Буду вдовой я, несчастная? скоро тебя аргивяне,
Вместе напавши, убьют! а тобою покинутой, Гектор,
Лучше мне в землю сойти: никакой мне не будет отрады,
Если, постигнутый роком, меня ты оставишь». . .
Ей отвечал знаменитый, шеломом сверкающий Гектор:
«Все и меня то, супруга, не меньше тревожит; но страшный
Стыд мне пред каждым троянцем и длиноодеждной троянкой.
Если, как робкий, останусь я здесь, удаляясь от боя.
Сердце мне то запретит; научился быть я бесстрашным,
Храбро всегда, меж троянами первыми, биться на битвах.
Доброй славы отцу и себе самому добывая!
Но, да погибну и буду засыпан я перстью земною
Прежде, чем плен твой увижу и жалобный вопль твой услышу!»

Цитата намеренно приведена в отрывках — Лосенко не иллюстрировал Гомера, а лишь воспользовался отдельными мотивами великой поэмы, вложив в них совсем не то содержание, которое раскрывается в древнегреческом эпосе.
В основе замысла Лосенко лежит идея долга перед родиной и героического самопожертвования во имя отечества. Этой идее подчинено все решение картины. Поэтому многое, существенное для «Илиады», попросту не заинтересовало художника. Все интимное, личное, глубоко человечное, что характеризует гомеровских героев, — вроде, например, знаменитой сцены между Гектором и его маленьким сыном Астианаксом,— не нашло себе места в картине. В сравнении с героями «Илиады» образы, созданные Лосенко, кажутся более отвлеченными и возвышенными, они утрачивают свою жизненность и многогранность и становятся выразителями одной идеи, одного чувства.
В композиционном решении картины явственно сказывается влияние театра. Городской архитектурный пейзаж, на фоне которого развертывается действие, построен подобно кулисам, четко ограничивающим сцену. На заднем плане ее замыкает полукруглое здание с колоннами; за ним видны круглые башни наружной городской стены. Та же форма полукруга повторена в размещении второстепенных фигур, обступивших главных героев.
Обе основные фигуры — Гектор и Андромаха — выдвинуты вперед и помещены в самом центре композиции; они выступают перед зрителями, как на сценических подмостках. Слева расположена группа воинов со знаменем, справа оруженосцы держат шлем, копье и щит Гектора. Но второстепенные фигуры не принимают никакого участия в действии. Им даны роли немых статистов. Не видно даже, сочувствуют ли они трагической сцене, происходящей у них на глазах. Воины в картине Лосенко составляют «толпу», безличную и пассивную, которой противопоставлены «герои».
Только служанка, кормилица маленького Астианакса, плачет, утирая глаза платком.
Разделение действующих лиц на «толпу» и «героев» представляет собою характерную особенность исторической живописи, сложившейся в Академии художеств. Здесь отчетливо выражены официальные представления об истории, как о деяниях царей и героев, деяниях, в которых народная масса, «толпа», не может и не должна принимать никакого участия. Этим и объясняется безразличие художника к характеристике воинов. Их роль сводится только к тому, чтобы составить фон для главных действующих лиц. Лосенко не дал воинам, в сущности, никакой характеристики: перед нами выступают бородатые академические натурщики с типично русскими лицами, облаченные в античные доспехи. Все внимание художника сосредоточено на образах Андромахи и Гектора.
Идею картины воплощают только главные персонажи. Влияние классического театра сказывается в решении основных образов не менее явственно, чем в композиции. Лосенко не стремится дать своим героям углубленную психологическую характеристику; носителями экспрессии являются только поза и жест. Гектор, как декламирующий актер, в патетической позе, с простертой рукой, подняв глаза к небу, клянется отдать жизнь за свободу Трои. Но, при всей своей искусственности и нарочитости, образ Гектора обладает подлинной силой художественного выражения. Он убедителен, потому что в своей условности он последователен и целен. Трагическим пафосом отмечены не только поза и жест героя, но и весь его облик, благородный и мужественный, в котором воплощен классический идеал мужской красоты. Глубоким внутренним достоинством характеризуется и образ Андромахи. Она не жалуется и не проливает слез, как у Гомера. Кажется, что она захвачена тем же патриотическим чувством, которое одушевляет Гектора. Андромаха в картине Лосенко не удерживает мужа, а вдохновляет его на подвиг.
Действие развернуто на городской площади, «у Скейских ворот, перед выходом в поле», но Лосенко только в этом и следует указаниям «Илиады». И если в образной структуре картины, в ее содержании и характеристике действующих лиц художник далеко отошел от своего первоисточника, то в отдельных частностях, во внешних и бытовых деталях он стоит еще дальше от гомеровских описаний.
Характерно, что в картине Лосенко Гектор, как европейский монарх, окружен оруженосцами и пажами, о которых нет и речи в поэме. Историзм картины условен и фантастичен. Лосенко и не пытался передать исторический колорит «Илиады». Правда, археология XVIII века не располагала никакими данными о гомеровских временах. Но формы архитектуры, характер одежд и вооружения в картине Лосенко воспроизводят даже не древнегреческие, а случайные, большей частью позднеримские образцы и изобилуют самыми неожиданными анахронизмами. Вполне очевидно, что вопрос об археологической достоверности изображения вовсе не занимал художника.
Все это объясняется, однако, не только недостатком фактических знаний о прошлом и даже не тем, что люди XVIII века видели в «Илиаде» лишь поэтическую легенду, за которой нет никакой исторической реальности. Та же характерная неисторичность выступает и во «Владимире и Рогнеде». Решающую роль играла принципиальная установка, исключающая подлинный историзм. Живописцы XVIII века не искали исторической правды, потому что их целью было не воссоздание прошлого, а лишь воплощение той или иной отвлеченной идеи. История становилась как бы средством иносказания.
Картина Лосенко, с ее высокой патриотической настроенностью и пафосом гражданственности, представляет собою прямой отклик на вопросы, поставленные передовой общественной мыслью 1750—1770-х годов.
Но этим не исчерпывается значение картины «Прощание Гектора с Андромахой».
Именно в этом полотне с наибольшей отчетливостью оформились те художественные принципы, которые в дальнейшем легли в основу всей исторической живописи в Академии художеств XVIII—первой трети XIX века. Непосредственное влияние творческой системы Лосенко продолжало сказываться до тех пор, пока, уже в тридцатых и сороковых годах XIX века, Карл Брюллов и Александр Иванов не вывели историческую живопись на новые пути.

Портрет В. И. Майкова (Около 1765)

Федор Степанович Рокотов принадлежит к числу крупнейших мастеров портретной живописи XVIII столетия. Его творчество свидетельствует о небывалом подъеме национальной художественной культуры. Можно утверждать, что в лице Рокотова новое русское искусство выдвинуло своего первого великого художника. По силе дарования и уровню мастерства Рокотов не уступает никому из самых прославленных западноевропейских портретистов XVIII века. Его имя достойно стоять в истории мирового искусства рядом с именами Гейнсборо, Гисланди и Латура. И при всем том историческая критика не может указать предшественников Рокотова, не может найти прямых аналогий его творчеству ни в современной ему России, ни в странах Запада. Искусство Рокотова отмечено чертами острой и неповторимой оригинальности.
Поразительная самобытность Рокотова является своего рода загадкой, перед которой с удивлением останавливается искусствоведческая наука. Как сформировался этот замечательный мастер? На почве каких традиций сложилось и выросло его дарование? На эти вопросы мы поныне еще не можем дать исчерпывающего и ясного ответа. Вполне очевидным является лишь одно: в совершенстве овладев основами европейской живописной культуры, Рокотов не только не стал подражателем, но сумел сохранить и развить в своем творчестве своеобразные национальные черты. По внутренней проблематике живопись Рокотова перекликается с древнерусским искусством; среди художников XVIII века один только Рокотов по-настоящему приблизился к глубоким истокам национальной художественной традиции.
Жизнь Рокотова также остается загадкой для науки. Его биография складывается из отрывочных, случайно сохранившихся сведений. В недавнее время был найден архивный документ, устанавливающий, что Рокотов происходил из крепостных крестьян, принадлежавших князьям Репниным, и еще в детстве получил свободу. Мы не знаем, у кого он учился живописи. В пору юности Рокотова Россия еще не имела настоящей художественной школы. Можно лишь предположить, что молодой живописец овладел профессиональным мастерством, изучая и, быть может, копируя произведения русских мастеров и заезжих иностранных знаменитостей. Уже в ученические годы Рокотов добился успеха и общественного признания. Только что организованная Академия художеств произвела его в адъюнкты, а позднее — в академики «за оказанный опыт в живописном портретном искусстве». Однако при введении нового академического устава (1765) Рокотов остался «за штатом» и навсегда переехал из Петербурга в Москву, где и умер в декабре 1808 года.
Творчество Рокотова известно нам лучше, чем его биография. Благодаря усилиям исследователей и музейных работников разыскано и собрано несколько десятков полотен, несомненно написанных Рокотовым, и сейчас наследие замечательного мастера убедительно обрисовывает его историческое место и его выдающуюся роль в развитии русского портретного искусства.
Портрет В. И. Майкова, написанный Рокотовым около 1765 года, по уровню мастерства, по глубине раскрытия внутренней сущности образа, по объективности и психологической проникновенности является одним из самых совершенных созданий художника.
Поэт Василий Иванович Майков (1728—1778) не случайно привлек к себе внимание великого портретиста.
В русской культуре второй половины XVIII века Майкову принадлежит заметное и своеобразное место.
Видный масон, близкий к либеральным московским кругам, связанный дружбой со знаменитым русским просветителем Н. И. Новиковым, Майков был вместе с тем крупным чиновником; он занимал посты товарища московского губернатора и, позднее, прокурора военной коллегии. Либеральные и мистические увлечения легко уживались в нем с реакционной и подчас крутой административной деятельностью. Не получив почти никакого образования, самоучкой добившись некоторой культуры, он проявил незаурядный поэтический талант и стал одним из выдающихся представителей группы московских литераторов, возглавленной Сумароковым. В творчестве Майкова, разнообразном и непоследовательном, высокопарные оды совмещаются с грубоватыми «простонародными» баснями, проникнутые мистическим чувством «духовные стихотворения» с полной задорного, подчас соленого юмора «ирои-комической» поэмой «Елисей, или Раздраженный Вакх». Современники отзывались о Майкове, как о человеке властном, своенравном и жестоком, но замечательном по уму и дарованиям.
Сложность этого характера, не лишенного своеобразной внутренней силы, должна была заинтересовать психолога Рокотова.
Майков изображен в спокойной, естественной позе. Его скромный темно-зеленый кафтан не украшают ни ленты, ни ордена. Художник уже полностью преодолел здесь условную систему приемов репрезентативного парадного портрета, где главную роль играют заученная торжественность движений и осанки, а также многочисленные «околичности», рассказывающие о внешней стороне жизни изображаемого человека. Рокотов проявил виртуозное мастерство в передаче тканей немногими легкими, как бы бегущими мазками, изобразив прозрачность кружевного жабо, мерцание золотого шитья на красном воротнике кафтана. Уверенным и точным композиционным приемом выделено лицо портретируемого, залитое мягким светом, выступающее на затененном фоне. Но живописное совершенство портрета не являлось для художника самоцелью, декоративное решение подчинено психологическому замыслу.
Все внимание Рокотова устремлено на внутреннюю характеристику образа. Метко схвачено движение головы, слегка закинутой назад, с выражением высокомерной и надменной презрительности. Полные, чуть улыбающиеся губы и не по возрасту обрюзгшие щеки (в момент исполнения портрета Майкову было около 37 лет) придают модели типичный облик русского барина, циничного и чувственного сибарита. Но высокий, открытый лоб и пристальный, несколько насмешливый взор, в котором светятся острый ум и твердая воля, свидетельствуют о подлинной внутренней силе и значительности, присущей этому талантливому человеку.
Характеристика, созданная Рокотовым, охватывает всю сложную совокупность черт, раскрывающих образ Майкова. Художник становится здесь объективным, проницательным и острым наблюдателем и, ничего не затушевывая, ничего не подчеркивая, показывает человека таким, каков тот был в реальной жизни. В портрете Майкова нет ни идеализации, ни сатиры. Тонко подмеченные индивидуальные особенности не заслоняют типического в образе. Эта сила объективного, правдивого воссоздания действительности ставит портрет Майкова на особое место даже в ряду других шедевров Рокотова. В его более поздних произведениях выступают другие качества. В портрете Майкова нет того проникновенного и вдохновенного лиризма, каким овеяны женские образы, созданные Рокотовым. Но в поздних работах художника лирическое истолкование образа зачастую приводит к утрате психологических и, в конечном счете, познавательных качеств портрета.
Историческое значение портрета Майкова определяется тем, что в этом мастерском произведении с наибольшей силой проявились реалистические тенденции творчества Рокотова.