20 июня — 230 лет со дня рождения Марселины Деборд-Вальмор, крупнейшей поэтессы французского романтизма.

 

 

Марселина Деборд-Вальмор (1786–1859) прожила трудную, полную утрат, скитаний и каждодневных забот жизнь актрисы, поэта, жены неудачливого актера, матери многочисленного семейства. Но в этой жизни была и великая страсть, которой французская поэзия обязана проникновенной любовной исповедью. Боль неразделенного чувства, материнские тревоги и радости, живое сострадание к чужому горю, надежды на утешение в ином мире составляют содержание безыскусных, но отмеченных удивительной выразительностью и музыкальностью стихов этой поэтессы. Ей принадлежат поэтические сборники («Мария. Элегии и романсы», 1819; «Элегии и новые стихи», 1825; «Слезы», 1833), а также несколько популярных в свое время романов («Мастерская художника», 1833, и др.).

 

 

Поль Верлен назвал ее  «единственной талантливой женщиной века и всех времен»  и даже включил стихи Марселины Деборд-Вальмор в антологию «Проклятые поэты», опубликовав своё эссе о ней. Два томика поэтессы находились в библиотеке Пушкина, о ней писали Луи Арагон и Стефан Цвейг, ею интересовался  Ницше, высоко ценили Волошин и Пастернак.
Имя  Марселины Деборд-Вальмор  заслуживает своего места и в памяти русскоязычных читателей,  хотя бы потому, что её стихи читал Пушкин и одна из её элегий послужила моделью для пушкинского письма Татьяны к Онегину.

 

 

Хорошо знали её творчество и русские поэты-символисты. Пастернак в письме к Рильке (1926), желая познакомить  поэта с творчеством Цветаевой, писал, что Марина для России – то же, что Марселина для Франции. А вот слова самой  М. Цветаевой  о глубинном родстве их  душ:

 

В ЗЕРКАЛЕ КНИГИ
М. Д.-В.

 

Это сердце -- мое! Эти строки -- мои!
Ты живешь, ты во мне, Марселина!
Уж испуганный стих не молчит в забытьи,
И слезами растаяла льдина.

 

Мы вдвоем отдались, мы страдали вдвоём,
Мы, любя, полюбили на муку!
Та же скорбь нас пронзила и тем же копьём,
И на лбу утомленно-горячем своём
Я прохладную чувствую руку.

 

Я, лобзанья прося, получила копьё!
Я, как ты, не нашла властелина!..
Эти строки - мои! Это сердце - мое!
Кто же, ты или я — Марселина?

 

 

Позже Борис Пастернак  в письме к Марине, вторично сравнивая её творчество с французской поэтессой, отдаст ей пальму первенства как поэту.
Во Франции стихи Марселины  Деборд-Вальмор пользовались большой популярностью в 20-е – 30-е годы 19 века.  Ею восхищались великие современники  В. Гюго и его друг, знаменитый литературный критик Сент- Бёв, поэт Альфред де Виньи, Беранже, Бальзак, позже – Поль Верлен и Артюр Рембо.  Композиторы  М. Малибран, Ж. Бизе, С. Франк  создавали песни и романсы на её стихи.

 

 

 

Рукописи поэтессы хранятся в библиотеке её родного города Дуэ.

 

библиотека Марселины Деборд-Вальмор в Дуэ

 

В 1993 в  Дуэ была создана Ассоциация Деборд-Вальмор. Её именем названа улица в XVI округе Парижа.

 

Марселина Деборд-Вальмор в России

 

Сочинения Марселины Деборд-Вальмор были довольно популярны и в российских литературных кругах. Максимилиан Волошин и Борис Пастернак, хорошо знакомые с её работами, сравнивали с ней Марину Цветаеву. В частности, Пастернак в своем письме к Рильке писал: «Марина Цветаева, прирожденный поэт большого таланта, родственного по своему складу Деборд-Вальмор».

 

 

Два тома стихотворений Марселины Деборд-Вальмор имел в своей библиотеке Пушкин. Литературные критики (В. Набоков, а позднее Ю. Лотман) проводят параллели между одной из элегий французской поэтессы и письмом пушкинской Татьяны к Онегину.

 

 

Это созвучие может с легкостью обнаружить и малоискушённый в литературной критике читатель, сравнив следующие строки:

 

Я, не видав тебя, уже была твоя.
Я родилась тебе обещанной заране.
При имени твоем как содрогнулась я!
Твоя душа меня окликнула в тумане.

Оно раздалось вдруг, и свет в очах погас;
Я долго слушала, и долго я молчала:
Нас в этот миг судьба таинственно венчала;
Как будто нарекли мне имя в первый раз.

Скажи, не чудо ли? Еще тебя не зная,
Я угадала в нем, кому обречена я,
Его узнала я и в голосе твоем,
Когда ты озарить пришел мой юный дом.

Услышав голос твой, я опустила веки;
Один безмолвный взгляд нас обручил навеки;
Тот взгляд с тем именем казались мне слиты,
И, не спросив о нем, я знала: это ты!..

(«Элегия», М. Деборд-Вальмор, пер. М. Лозинского)

 

   Вся жизнь моя была залогом
Свиданья верного с тобой;
      Я знаю, ты мне послан богом,
     До гроба ты хранитель мой...

       Ты в сновиденьях мне являлся,
        Незримый, ты мне был уж мил,
         Твой чудный взгляд меня томил,
       В душе твой голос раздавался

   Давно... нет, это был не сон!
       Ты чуть вошел, я вмиг узнала,
Вся обомлела, запылала
      И в мыслях молвила: вот он!

           («Письмо Татьяны к Онегину», А.С.Пушкин)

 
Роман Марселины Деборд-Вальмор «Мастерская художника» (1833) заинтересовал Лермонтова: испещренный пометками экземпляр он подарил Е. А. Сушковой. Стихотворение Евдокии Растопчиной «Когда б он знал» (1830) — подражание Деборд-Вальмор.

 

 

 

Стихи французской поэтессы переводили Валерий Брюсов, Михаил Лозинский,  Геннадий Русаков, Ирина Кузнецова,  Инна Шафаренко и другие российские поэты, и сегодня с некоторыми из этих переводов я вас познакомлю.
А вот что писал о ней Георгий Адамович:

«Марселина — одна из чистейших и прекраснейших французских поэтов. У нее голос не сильный, но почти никогда не срывающийся,  никогда не фальшивящий. Это редкое свойство, а у французов более редкое, чем где бы то ни было.
При том внимании, каким издавна было окружено в России французское искусство, удивительно, что имя Деборд-Вальмор у нас почти никому не известно. Причины этого, вероятно, в том мы больше учились у французов, чем читали их; мы старались переложить на «славянский лад» их технические приемы. Деборд-Вальмор же мастером, в техническом смысле слова, никогда не была.
... удивляешься, как мало эта старшая современница Гюго и Виньи была «литератором», как среди первых выкриков и манифестов романтизма, среди всяческой «суеты сует» ей удалось писать простые и, хочется сказать, вечные стихи о любви и смерти».

 

 

Печальница

 

 

В чём же  притягательность  этой женщины и её поэзии? В музыкальности стиха, в искренности интонации и безыскусности? Сент–Бёв писал: «Она пела, как поёт птица».  Ею восхищался Паганини. В том ли, что, по словам Шарля Бодлера, «мадам Деборд-Вальмор была женщиной, всегда была женщиной и только женщиной, но она была в высшей степени поэтическим воплощением всех естественных красот женщины»?
Или может быть, трогала её судьба?  Марселину называли «Дева слёз» ( Notre Dame des pleures) и «Скорбящая мать» (Mater dolorosa, Стефан Цвейг). Люсьен Декав, первый биограф  поэтессы, озаглавил свою книгу  «Горестная жизнь  Марселины Деборд–Вальмор».

 

 

Слезами отвечает она и на восторг, и на отчаяние, слёзы — единственный её язык в любви: «Любовь видала от меня одни лишь слёзы».
Слёзы — её мир, pleurs и larmes — наиболее частые рифмы в её стихах. Она и сама была бы рада взять от любви веселье, научиться ей, как игре:

 

Как бы хотела я любить иначе!
Но не могу. От нежности я плачу,
и для меня страдание — любовь.

 

Марселина Деборд-Вальмор

 

Трудно сказать, была ли она красива. Немногочисленные её портреты неточны и не вполне достоверны. Но по отзывам провинциальных газет тех лет она была миловидна, с ореолом белокурых волос, с мягкими чертами полудетского личика. Она очаровывала зрителей природной грацией и неподдельной искренностью души.

 

 

Год  1808-й, актрисе - 22 года. Марселина Деборд, имя уже известное во Франции, в то время, как её будущие великие друзья ещё не вышли из детского возраста (Сент – Бёву – 4 года, Гюго – 6 лет, Бальзаку – 10, а Виньи – 11). Появляется её первый портрет кисти известного художника–классициста Мишеля Мартина Дроллинга ( 1789 – 1861).

 

 

Дроллинг уловил то мечтательное меланхоличное выражение, характерное для поэтессы, которое мы увидим на её изображениях в исполнении других художников, прежде всего, её дяди Констана Деборда, знаменитого жанрового художника, сыгравшего огромную роль в жизни племянницы.

 

 

Со временем на портретах меланхолия сменяется выражением печали, выдающим её страдания, следствия пережитых ею утрат. Марселина глубоко знала душу женщин и была их великой утешительницей и советчицей в минуты скорби.

 

Плачущим сёстрам

 

Вы, нелюбимые, вы, ведавшие слёзы,
я вам всегда сестра, я ваш безвестный друг.
Вам отданы мои медлительные грёзы
и сладость горькая моих пропетых мук.

 

Заточница-душа томится в этой книге.
Раскройте: кто сочтёт страдание моё?
Печальницы земли, где я влачу вериги,
склонитесь над золой, дотроньтесь до неё.

 

И пойте! Женщина врачует душу пеньем.
Любите! Ненависть мучительней любви.
Дарите! Доброта богата примиреньем,
кто отдаёт своё, тот слышит зов: живи!

 

Когда вам некогда пролить, как я, чернила,
пролейте хоть слезу на бедные мечты.
Прощая, молишься. В молитве — наша сила.
Простите дней моих раскрытые листы!

 

Чтоб душу расточать в стихии слова шумной, -
хоть это многие чудачеством зовут, -
быть надо нежною скорее, чем безумной:
кто сердится на птиц, когда они поют?

 

 

 

Злоключения юной Марселины

 

Марселина Деборд-Вальмор (Марселина Фелисите Жозефина Деборд) родилась 20 июня 1786 года в семье художника-иконописца и актрисы в городке Дуэ,  в том же округе у фламандской границы, который подарил Франции Верлена и Верхарна.

 

Дуэ. 1871 год.

 

Дуэ сейчас. Одна из центральных улиц.

 

 

Отец был придворным геральдиком и рисовальщиком гербов, чем неплохо обеспечивал их многодетную семью. Десять лет украшал он эмблемами дворянские кареты и расписывал гербами и девизами всевозможную парадную утварь.

 

карета 19 века

 

 

Марселина, чей талант певческий и артистический проявился уже в раннем детстве, обучалась музыке и пению.
Но революция разорила Феликса Деборда: она разрушила дворцы, кареты стали редкостью, а гербы пошли на слом.  Заказы перестали поступать.  Из привольной зажиточности семья ввергается в нищету. Заработок потерян, нигде ни помощи, ни подспорья.

 

Французская революция

 

 

И тогда мать, Мари-Катрин-Жозеф Люкас, решает молить о спасении одного дальнего родственника, гваделупского плантатора, о богатстве которого из-за моря доходят легенды. Она собирается в дальнюю дорогу и берёт в спутницы 12-летнюю Марселину, нежное златокудрое дитя. Но у них не хватает денег на переезд, и почти два года мать и дочь скитаются по всей Франции, прежде чем им удаётся скопить и выпросить необходимую сумму. Мать слабосильна и беспомощна, и добывать хлеб изо дня в день приходится юной Марселине. Когда другие дети ещё играли в куклы, она уже выступала с бродячими актёрами, танцевала и пела. Труд был нелёгок, мать и дочь голодали, нищенствовали, мёрзли, но переносили все испытания, лишь бы перебраться в страну золота, где, как надеялись, их ждёт спасение и богатство. И вот наконец необходимая сумма собрана, и в 1801 году мать и дочь пускаются в долгое 40-дневное плавание по океану к берегам далёкого острова, в надежде спасти семью от нищеты.

 

 

Однако по прибытии женщин ждёт ужасная весть: Гваделупа уже не под французской властью, на острове — восстание порабощённых негров, и их родственник, богатый плантатор, убит одним из первых.

 

 

восстание негров

 

Беспомощно стоят обе женщины на берегу, одни среди этих диких людей и дикой природы. Мать не выдерживает, жёлтая лихорадка уносит её в первые же дни, и вот 14-летняя Марселина совсем одна, вдали от родины, среди чужих людей, без копейки денег. Город постигает землетрясение, она видит, как из гор вырываются огненные столбы и как рушатся дома.
На коленях девочка умоляет губернатора отправить её домой. Проходят недели, полные беспросветной нужды, пока её желание исполняется и, бездомная, осиротелая, Марселина плывёт обратно, снова сорок дней и ночей. Она — единственная женщина на судне, и капитан, грубый пьяница, пытается воспользоваться её беспомощностью. Испуганная девочка ищет спасения у матросов, и те поднимают бунт на корабле, чтобы защитить её от приставаний. Тогда в отместку капитан требует у неё плату за переезд и по прибытии в Гавр отнимает у сироты сундучок со всем её имуществом.

 

Гавр. Бульвар.

 

Пятнадцатилетняя девочка вступает в незнакомый город без гроша в кармане, но горькие испытания научили её мужественно переносить лишения. Она добралась до Лилля, где кое-кого знала, и сердобольные знакомые, тронутые её судьбой, устраивают в её пользу спектакль.

 

Лилль. Театр.

 

 

Извещение о том, что выступит дитя, спасшееся от гваделупской резни, собирает зрителей и приносит ей такой сбор, что наконец после почти трёхлетних странствий Марселина может снова вернуться в Дуэ, к своим. Несколько дней она отдыхает в родном доме, но потом спешно отправляется дальше, чтобы не быть в тягость близким, с трудом сводящим концы с концами. Вся тяжесть житейской нужды сваливается на хрупкие плечи юной девушки.

 

 

Блеск и нищета театральных подмосток

 

Благодаря яркому певческому и актерскому дарованию, Марселина вскоре была принята в театральную труппу. Она выступает в театрах Дуэ, Лилля, Руана и имеет большой успех. Ей поручают роли Золушки, обиженной сироты, отверженной пастушки — все эти небесно-голубые, сентиментальные девичьи образы, знакомые нам по пасторальным картинам Грёза.

 

Жан-Батист Грёз. Невинность.

 

Жан-Батист Грёз. Мёртвая птичка.

 

Но и в любую фальшь Марселина вселяет душу, потому что уже с детства её живая доброта взволнованно откликалась даже на вымышленную судьбу. И эта душевная впечатлительность делает её значительной актрисой.
Однако настоящая жизнь Марселины, та, что за кулисами, была однообразна и тускла. Когда наверху гасли свечи и падал занавес, она спешила домой, где её ждали две сестры-нахлебницы, ещё более нищие, чем она сама. И там, при мигающей лампе, она должна была шить костюмы, стирать бельё, переписывать роли, чтобы хоть сколько-нибудь приработать.

 

 

«Мне бросали цветы, - писала она впоследствии, - а я шла домой голодная и никому об этом не говорила». И когда 20 лет спустя её собственная дочь захочет поступить в театр, Марселина будет в ужасе: «Лучше умереть, чем дать ей пережить то, что пережила я».

 

 

Счастливый случай вызволяет её из провинции. Артисты Комической оперы, гастролировавшие в 1804 году в Руане, услышат песенку, которую она пела в какой-то пьесе. Милая внешность Марселины и необычайная одухотворённость её игры привлекает их внимание. Они устраивают ей ангажемент в Париж, в Комическую оперу (Opéra-Comique), и молодая актриса без всякой школы и подготовки  очень скоро становится певицей мировой сцены.

 

Париж. Комическая опера.

 

Как актриса Марселина утверждает себя на ролях инженю в комической опере (нечто вроде современной оперетты).
Её нежный, но недостаточно сильный голос грозил потеряться в обширном зале, но музыканты, которых тоже покорили детское обаяние и робкая доброта души девушки, намеренно играли потише, чтобы не заглушать её пения, чтобы её лучше было слышно.
Вероятно, она обладала недюжинным певческим даром, ибо пленила своим голосом и исполнением не только публику, но и известного бельгийского композитора Гретри, который помог ей выступить на сцене Опера-Комик Руана в 1805  году и несколько лет спустя исполнить партию Розины из «Севильского цирюльника», требующую высокого мастерства и владения голосом, в Театре де ла Моннэ в Брюсселе.

 

 

 

С 1808 года Марселина играет в парижском театре Одеон.

 

 

 

Однако тогда в ней ещё не прозвучали те два голоса, которые пробудят её для своего подлинного мира и сделают тем, чем она станет: Любовь и Поэзия. Это случится позже.

 

 

Оливье

 

В 21 год в жизнь Марселины пришла любовь. В доме подруги она знакомится с молодым человеком, сыгравшем (он тоже был актёром и поэтом) в её жизни роковую роль. В стихотворении «Осенняя прогулка» она вспоминает их первые встречи:

 

Ты помнишь ли, мой дорогой, мой милый,
осенний день, усталый, бледный свет?
Он словно слал прощальный свой привет
лесам, овеянным его красой унылой.

 

Ничто утешить не могло природы.
Весёлые цвета уже терявший лес,
нагие берега и стынущие воды,
всё хоть бы луч тепла просило у небес.

 

Одна я тихо шла от праздничного шума.
Мне нужен был покой, меня смущал твой взгляд,
но тишина полей, их горестная дума
невольно в душу мне вливали тайный яд.

 

Без цели, без надежд, отдавшись размышленью,
я шла, не ведая, в какой я стороне.
Любовь окутала меня любимой тенью,
и воздух осени казался жгучим мне.

 

Напрасно разум мой, как тяжко ни метался,
спасаясь от тебя, сам от себя спасался:
неведомая власть, пока в слезах я шла,
внезапно от земли мой взор оторвала.

 

Сквозь вьющийся туман какой-то образ зыбкий
теплом и трепетом мне душу пронизал.
И солнце выплыло, и светлою улыбкой
разверзло небеса... Ты предо мной стоял.

 

Мне было страшно слов, всесильно, молчаливо
меня волшебное объяло забытьё.
Мне было страшно слов, но я была счастлива:
я сердце слушала, чужое и своё...

 

 

Главу за главой мы можем проследить в её стихах за коварной сетью обольщения, которую умело ведёт её возлюбленный, за тем, как слабеет сопротивление влюблённой девушки, за перипетиями её чувств. Застенчивая в речах и стыдливая в жизни, в стихах Марселина раскрывается до конца, беспредельно обнажая в них свою душу.

 

***

Была твоею я, ещё тебя не зная.
Тебе посвящена вся жизнь моя с рожденья.
Тебя не знала я, но, имя услыхав
твоё, я замерла в негаданном волненье.

 

Восхищена, безгласна, не дыша,
впервые слышу зов, но отвечать не смею.
Она твоя, она слилась с твоею,
тобою пробуждённая душа.

 

О разум, помоги от глаз его укрыться...
Напрасно повернуть судьбу хотела вспять,
спасаясь от тебя, самой себя бежать...

 

 

Однако неизбежное произошло.

 

Сестра, трепещущей души моей не стало:
она к пылающим устам его припала!

 

 

Ни чувства, ни разум уже не борются, прошлое и будущее растворяются в едином порыве, вспыхивает страсть:

 

И всё исчезло в нашем пламени двойном...

 

 

Ей больно от избытка счастья, но ей хочется ещё и ещё, она всё глубже погружается в любовь:

 

Друг, не узнать тебе, одна лишь я постигла,
каких глубин в тебе любовь моя достигла.

 

Всё выше вздымается её восторг, он сносит все преграды рассудка, и вся её душа неудержимым потоком устремляется в новое чувство.

 

О молнии любви, высоких гроз удары,
Средь гнезд разметанных вы сеете пожары 
И смерть, но небосвод навеки тьмой одет
Для тех, кто потерял ваш несравненный свет!

 

(пер. И. Кузнецовой)

 

 

Всю жизнь она держала в тайне его имя, называя в своих стихах и в письмах  «Оливье».

Из письма Марселины возлюбленному (сохранилось лишь два небольших отрывка из этих писем):

«Люби меня, дружок, ответь моему сердцу; о, я умоляю тебя, люби меня крепко! Это всё равно как если бы я тебе сказала: подари мне жизнь. Твоя любовь — ещё больше для меня, Оливье, мой Оливье! Ты не знаешь, до какой степени ты можешь сделать меня счастливой или несчастной».

 

 

 

Одиночество

 

24 июня 1810 года чиновник парижского магистрата заносит в городские книги имя новорождённого младенца мужского пола и делает многозначительную пометку: «Отец неизвестен». Свидетелем выступает один из друзей Марселины, потому что «Оливье», таинственный возлюбленный, видимо, не склонен заявить о себе публично. От узаконения их отношений он уклоняется под тем предлогом, будто отец никогда не согласится на его брак с актрисой. В действительности же он только о том и думает, чтобы избавиться от обременительной связи. Марселина, в упоении любви и материнского счастья, не догадывается о его охлаждении. Она тянется к нему всей своей пылающей душой, полная забот о нём, она ещё напутствует бегущего самыми нежными пожеланиями (он объявляет ей, что должен уехать, дабы повидать отца и уговорить его):

 

Увидишь ты отца. В сыновнем поцелуе
ребёнка своего привязанность святую
отдай ему. На сердце положи
ему любовь мою и уваженье.
Он стал и мне отцом — ему скажи.

 

На самом же деле неверный отправляется в Италию и долго отсутствует. Известия от него приходят очень скупо, но Марселина, бесконечно добрая и доверчивая, не подозревает всей правды. Случайно она узнаёт о его возвращении и одновременно с этим слышит ужасную весть: он давно находится в связи с другой женщиной. В её сознании молнией проносится страшная мысль:

 

О горе! Нравиться ему я разучилась!

 

 

 

В отчаянии Марселина бросается в объятия сестры, ища у неё утешения:

 

Сестра, ведь он ушёл! Сестра, меня покинул!
Чего же, брошенная, гибнущая, жду?
Плачь надо мной, укрой объятьями своими...
Мне слёзы так нужны...

 

Она не хочет этому верить, и просит сестру обмануть её, подарить ей надежду, потому что она не в силах вынести жестокой правды.

 

Нет, брежу я! Скажи... ужели безвозвратно?
Скажи скорее, что вернётся он обратно,
что он не изверг... обмани меня — ну что ж!
Но только пусть и он повторит эту ложь...
Спеши к нему, скажи...

 

И при этом она знает, что он у другой, в долгие бессонные ночи эта картина явственно встаёт перед несчастной обманутой:

 

О, как он к ней прильнул! Как ей в глаза глядится!
Как дарит у меня украденную страсть!

 

И Марселина бежит от него, уезжает к сёстрам, в провинцию, в одиночество.
Одно из её стихотворений, обращённых к нему, где она изливает тоску и боль разлуки, так и называется: «Одиночество»:

 

Так значит, не затем, чтоб ждать с тоскою страстной,
я эти знойные опять встречаю дни?
И прежнюю любовь мне не вернут они?
И голос милого, пленительный и властный,
мне только грёзою мерещится напрасной?

 

Всё кончено. Всё то, чем был мне дорог свет.
Какой пустынный мир! Куда все люди скрылись?
Не слышно времени: часы остановились.
Жить, бесконечно жить! А смерти нет и нет!

 

Иль надо мною ты, о вечность, тяготеешь?
Безвыходная ночь! Каким ты жаром тлеешь!
Как птица, смолкшая при угасаньи дня,
о, если б мне уснуть у мёртвого огня!

 

Он думает, мой дух угас для песнопений;
он, сердцем исцелясь, моих не слышит пений;
не знает, сколько я намучилась в тиши.
Но что мне? Он моей не исцелит души.

 

Его я не польщу отрадой горделивой
узнать из слёз моих, как он в любви богат.
Что вызвал бы мой стон? Его испуг? Возврат?
Иль жалость?.. Раньше смерть вернёт мне мир счастливый.

 

Всё рушилось. Он сам — уже не то, чем был:
мне сердце раздробив, свой образ он разбил.
Он мне не возвратит улыбки безмятежной
и прелесть лёгкую доверчивости нежной;
их у меня любовь умчала без следа.
Что отдано любви, погибло навсегда!

 

Этой же теме посвящена одна из её пронзительных элегий:

 

Сестра, все кончено! Он больше не вернется! 
Чего еще я жду? Жизнь гаснет. Меркнет свет.
Да, меркнет свет. Конец. Прости! И пусть прольется
Слеза из глаз твоих. В моих — слезинки нет. 

Ты плачешь? Ты дрожишь? Как ты сейчас прекрасна! 
И в прошлые года, в расцвете юных дней,
Когда сияла ты своей улыбкой ясной, 
Ты не казалась мне дороже и родней! 

Но — тише, вслушайся… Он здесь! То — не виденье!
Его дыхание я чувствую щекой! 
И он зовет меня! О, дай в твои колени 
Горящий спрятать лоб, утешь и успокой! 

Послушай. Под вечер я здесь, одна, с тоскою
Внимала в тишине далеким голосам. 
Вдруг словно чья-то тень возникла предо мною…
Сестра, то был он сам! 

Он грустен был и тих. И — странно — голос милый, 
Который был всегда так нежен и глубок, 
Звучал на этот раз с такою дивной силой,
Как будто говорил не человек, а бог…

Он долго говорил… А из меня по капле 
Сочилась жизнь… Так кровь из вскрытых вен течет…
От боли, нежности и жалости иссякли 
В душе слова, и страх сковал меня, как лед. 

Он жаловался — мне! Вокруг все замолчало, 
И птицы замерли, его впивая речь; 
Природа, кажется, сама ему внимала,
Ручей — и тот затих, забыв журчать и течь…

Что говорил он? Ах, упреки и рыданья… 
Я слышу их еще сейчас…
Но сколько в этот миг в нем было обаянья, 
Какой струился свет из милых влажных глаз! 

Он спрашивал, за что внезапно впал в немилость! 
Увы, над женщиной любви безмерна власть: 
Он был со мной, — и я забыла, что сердилась,
Вернулся он — и вновь обида улеглась. 

Но он винил меня! Ах, это так знакомо!
Я тщилась объяснить… Но он махнул рукой
И произнес слова страшней удара грома: —
Мы не увидимся с тобой! 

А я, окаменев, как статуя, сначала, 
Не вскрикнув, не обняв, дала ему уйти; 
И в воздухе пустом чуть слышно прозвучало 
Ненужное ему последнее: «Прости!»

 

(Перевод Инны Шафаренко)

 

Марселина покидает театр, зарывается в свою печаль где-то в глухом углу Франции. Но там, униженная, уничтоженная, она, несмотря на всё, продолжает его любить. И в страхе перед самой собой поверяет это чувство стихам:

 

Так значит, всё равно его ещё люблю!
Как я поражена печальным откровеньем...

 

 

После двух лет борьбы со своим чувством Марселина убеждается, что в ней живёт жгучее желание снова увидеть его. Она облегчённо сбрасывает с себя гордость:

 

Дороже гордости моё мне было сердце!

 

Он позволяет себя упросить. Они вновь встречаются. Конечно, это уже не то счастье упоения и страсти, это счастье в слезах, но Марселина радостно принимает это бремя, хотя понимает, каким оно будет тяжким.

 

 

Возьмите трепетное сердце  жертвы вашей
и цепи рабства возвратите ей.

 

Но и эта совместная жизнь, скреплённая покорностью и состраданием, длится недолго.

 

ВОСПОМИНАНИЕ

 

Когда однажды вдруг он стал белее мела
И голос, дрогнувший на полуслове, стих,
Когда в его глазах такая страсть горела,
Что опалил меня огонь, пылавший в них, 

Когда его черты, омытые сияньем,
Бессмертным, как любовь моя, 
Мне в душу врезались живым воспоминаньем,—
Любил не он, а — я!

(Перевод Инны Шафаренко)

 

Скоро он опять покидает её, и теперь это уже разлука навеки.

 

Мне вас послало божество,
А вы не ведали того? 
Я помню и огонь и смех, 
Мечты и музыку вначале, 
Потом пришла пора печали, 
Бессонница взамен утех… 
Прощайте, музыка и смех!

 

 В далекий край лежит ваш путь,
 Где вьется ласточкой игривой 
 Поэзия любви счастливой. 
 Чтобы за ней пуститься в путь, 
 Вы сердце мне должны вернуть. 

 

Пусть эти слезы в тишине 
Пред богом вам придут на память,
Ведь вас они не могут ранить. 
Но вспоминайте обо мне 
Лишь за молитвой, в тишине!
 

 

 

Марселина берёт своего ребёнка, последнее своё достояние, и снова возвращается в жизнь. Убежище её любви разрушено, но взамен него возникла новая сила, утешение в несчастье: в ней родился поэт. Её чувство, отвергнутое одним, обращается ко всему миру, крылатые стихи выносят её одинокую муку на вселенский простор.

 

 

Продолжение здесь