Поэты серебряного века в Саратове. Критика, эссе. |
|
|
Новая подборка в "Московском комсомольце" |
|
|
"Мой старый царь Соломон" |
Новая публикация в апрельской "Гостиной": http://gostinaya.net/?p=13605
С иллюстрациями здесь: http://nmkravchenko.livejournal.com/200902.html
|
|
По ту сторону света |
Новая публикация на "Золотом руне"
...Что нас ждёт за туннелем? Возмездие? Лепет любовный?
Воскрешенье души? Продолженье кошмарного сна?
Что услышим там? Райскую музыку? Скрежет зубовный?
Или дальше, как водится, там лишь одна тишина?..
http://zolotoeruno.org/avtory/natalija_kravchenkonov/stihotvorenija_po_tu_storonu_svetap.aspx
|
|
Мои четверостишия на "Золотом руне" |
***
Нет посвящений над стихами,
но нужно ли тебе оно?
Ведь вся я вместе с потрохами
тебе посвящена давно.
***
Отрада моя и растрава.
Я вся – лишь любви оправа.
Растрескавшаяся рама,
где вместо картины – рана.
***
Ум неразумен, а зрячесть – слепа.
Я постигаю вновь:
зорко лишь сердце, его волшба.
Умна лишь одна любовь.
***
Но каким бы ни был приговор -
жизнь не одолеть ему в веках.
Если есть «зачем» и «для кого» -
вынесешь почти любое «как».
***
Обнимай же меня без роздыха,
чтобы между тобой и мною –
даже слабой полоски воздуха,
посеребрённой луною.
***
Хоть время метит,
(на лицах – борозды),
все люди – дети
разного возраста.
***
«Проходит молодость, проходит», –
вздыхала Гурченко в гримёрке
на семьдесят четвёртом годе,
а журналист глядел в восторге.
***
Вздыхаю, вглядываясь в черты:
и я была хороша...
От всей когдатошней красоты
осталась одна душа.
***
По жизни вдоль – два-три шажка,
вложив юдоль в размер стишка.
За поединком воль и доль
душа следит исподтишка.
***
Душа моя, пожалуйста, нишкни!
Не жалуйся, хозяева – они.
Уткнись в пальто, молчи себе в кулак.
Ты здесь никто, и звать тебя никак.
***
В реанимации, в рай не доехав,
очнувшись, спросила: «Пойман бен Ладен?»
Так вот и надо жить, кроме смеха.
Полною грудью дышать на ладан.
***
Средь множества людей
всегда найдётся тот,
кто будет не злодей,
а просто идиот.
***
Вопрос не в том, нам плыть куда,
где выплыть — там иль тут,
а в том вопрос, а в том беда,
что нас нигде не ждут.
***
Хозяин неба и земли
однажды скажет смерти: «Пли!»
И что тогда предстанет глазу –
с овчинку небо иль в алмазах?
***
На аккуратных рытвинах аллей –
замедленные взрывы тополей.
Сегодня даже мирная земля
напоминает минные поля.
***
Со страхом жду, когда придёт мессия,
и мир уже предстанет без прикрас.
В какой же цвет окрасится Россия
на этот раз?
***
Хамелеоны всё хамеют.
В России надо жить до ста.
О, это так они умеют! –
убить – и целовать в уста.
***
Не найти на Родине спасенья,
хоть иди на север, хоть на юг, –
молодым везде у нас растленье,
старикам везде у нас каюк.
***
Проспект с названием нелепым
«Пятидесятилетья Ок-
тября», где не единым хлебом
живу я, женщина-совок.
***
Наш ужин скуден и нехитр:
овсянка, сэр. Сырок, кефир.
О трапеза и затрапеза!
Да, далеко же нам до Креза.
***
Моешь, драишь, чистишь –
ужас моих утр.
Это вам почище
всяких камасутр!
***
Чем, какою уловкой
нам выжить совместно –
чечевичной похлёбкой
или манной небесной?
***
Мы слова порой бросаем всуе,
Прикрываясь ими, как плащом.
– Как живёшь? – Мучительно живу я.
– Эй, как жизнь? – Не кончилась ещё.
***
Вечно понимаю всё превратно,
довожу до белого каления.
Не туда иду и не обратно,
а в каком-то третьем направлении.
***
Вся суета, вся злость и грязь
бессильно выпадет в осадок.
Очищенный от пут и дрязг,
вкус жизни первозданно сладок.
***
Выклёвываю радость
из грязи бытия.
Выплёвываю гадость,
а сладость вся моя.
***
Любимым – любви моей мёд, нектар,
а недругам – не обессудьте.
Я вся, по сути, – ответный удар.
Но вся я – как дар, по сути.
***
День прожит, проскользнул, как вор,
украв, чем быть могла богата.
И вечер пишет приговор
кровавым почерком заката.
***
Планета не для чистоплюев.
Давно преступлена черта.
Бог (или чёрт) зарю малюет,
автограф кровью начертав.
***
Мир – словно тир, а я – как мишень,
живу без покоя и сна я.
Какое-то горе большое в душе.
А вот какое – не знаю...
***
У меня собачья тоска,
что не знает, куда излиться.
У людей звериный оскал.
У собак человечьи лица.
***
Живём как умеем, покуда доской
нас всех гробовой не прихлопнет.
В обнимку с обманом, вприкуску с тоской,
вприглядку с таким, чему слов нет.
***
Душное, топкое слово «тоска»
мушкою тонко жужжит у виска.
Ряской болотной пахнуло во мгле.
Как я неплотно стою на земле.
***
Страдаю, мучусь – не играю,
и жалуюсь, и слёзы лью.
Я не живу, а умираю,
спасая этим жизнь свою.
***
Как волны, беды прибывают.
Один белеет только парус.
У счастья паузы бывают.
У горя не бывает пауз.
***
От заездившей тоски
не уедешь на такси.
А немилый сердцу мир –
он везде и сер, и сир.
***
«Постарею, побелею...»
Заболею, околею.
Вешние воды, тёмные аллеи…
Ни о чём не жалею.
***
А к тому, что в жизни не сбывается,
не тянись и руки убери,
ибо двери счастья открываются,
к сожаленью, только изнутри.
***
Долька радости ушла.
Мандариновая долька.
Кто мне скажет, сколько их
там ещё осталось, сколько?
***
Что делать? Как спастись? Пустырник пить.
Пустую жизнь пытаться полюбить.
На стёкла, запылённые паршой,
дышать окоченевшею душой.
***
Жизнь к тебе, как покупатель,
всё приценивается.
Ну а смерть-завоеватель
всё прицеливается.
***
Кармы путь извилист и обманчив,
как хитросплетенья душ и тел.
Прохудился у судьбы карманчик.
Одуванчик жизни облетел.
***
Холодно, холодно жить на ветру.
Птаха лесная,
скоро ли, скоро ли тоже умру?
Скоро узнаю.
***
Стою одна среди могил,
разбросанных по белу свету.
Здесь каждый жив, любим и мил.
И лишь меня на свете нету.
***
Стихи – мой первый шаг к небытию.
Когда-нибудь сию галиматью
писать я перестану, и – не вру –
тогда умру.
***
Почему не спускается занавес?
Пьеса жизни проиграна в прах.
И на бис не сыграть её заново,
разве только в грядущих мирах.
***
Свет от звезд идет мильоны лет,
озаряя будущее буден.
Души тоже излучают свет.
Он дойдет, когда меня не будет.
***
Как сорными лопухами,
которых никто не ждёт,
могила моя стихами
бесхозными зарастёт.
***
Трясёт, как грушу, на ухабах.
Когда закончится комедь?
О, старость — это не для слабых.
И не для слабонервных — смерть.
***
У оборванных лепестков ромашек,
у листков оторванных календарей
что-то общее – от смертельных промашек
облетевших лесов, обмелевших морей.
***
Облетели листья, потемнели дни.
Вот мы и остались на земле одни.
Я тебя жалею. Я тебя лелею.
Я тобой болею. Боже, сохрани.
***
Упругие прутья – деревьев усердья.
В тот свет устремившиеся бессмертья.
Природы артерии, жилы, предсердья.
Спасенье. Везенье. Судьбы милосердье.
***
Вдоль дорог и аллей – фонарей многоточья
тихий свет изливают во мгле.
Как инъекции в тело простёртое ночи,
чтобы теплилась жизнь на земле.
***
Ни о чём не печалься на свете,
чёрной бездною вечно влеком.
Всё прекрасно при утреннем свете,
а до вечера так далеко.
***
Тот наплывает на этот свет.
Но это не беда.
День истончается, сходит на нет.
Мы же сойдём на да!
***
Когда надо мною отдёрнулся занавес,
явив всему свету судьбы моей малость –
на этой земле все места были заняты,
и мне только небо одно оставалось.
***
Вся жизнь моя – это письмо,
длиною в её дорогу.
Кому-то, себе самой,
а в сущности – Богу.
***
И глядит беспомощно Всевышний
на судьбы моей витую нить,
видя все извивы линий лишних,
но бессильный что-то изменить.
***
Следит недрёманое око,
чтоб радость вечно вышла боком,
чтобы даров не перепало,
чтоб зла не показалось мало.
***
Разгадывать звёздный ребус,
подслушивать Божий глас...
Мне кажется, что всё небо –
из чьих-то любимых глаз.
***
Всем, кто поэт и кто слегка с приветом -
я шлю приветы,
передавая их как эстафету
ещё от Фета.
***
Так одиноко петь мне про это.
Ты хоть согрей.
Люди не понимают поэтов,
точно зверей.
***
Я несу стихи в ладонях робко
в ореоле вспыхнувшей свечи.
Только с сердца, как со сковородки.
Не взыщите, если горячи!
***
На руках поэзии в веках
прошагать бы, тишину тревожа,
чтобы в перевёрнутых зрачках
мир предстал иным и непохожим.
***
Мир в серебряном озаренье,
неподвластный карандашу.
Как бессмертное стихотворенье,
что когда-нибудь напишу.
***
Не расплескать б жизнь в руках,
как кипяток из блюдца.
Слова витают в облаках,
а в губы не даются.
***
Сокол окольцованный в ужа
превратится, извиваясь юзом.
И вольно ж Вам, певчая душа,
пресмыкаться в творческих союзах.
***
Стих пахнет кровью, а не мёдом,
когда не врёт.
Залью чернилами, как йодом.
Пусть заживет.
***
Вместо шелеста деревьев –
одинокие пеньки.
Вместо счастья и доверья –
одинокие деньки.
***
В небо глядела: где ты?..
Листья летят с высоты.
И кажется, это билеты
Туда, где ты...
***
Так мне с руки и на руку
переживать отлучку.
Хочется взяться за руку –
и я берусь за ручку.
***
Ей говорят, что он не пара,
что он не вспомнит, не придет.
Ассоль все ждет заветный парус.
А парус… в море бури ждет.
***
Десять лет несбывшейся мечте.
Праздную печальный юбилей.
Десять лет обиде и беде.
Что же ты замешкался? Налей!
***
Сломана мачта. Погибла мечта.
Радуйся, зависть.
Вот и кто пели «Феличита» –
тоже расстались.
***
В незнакомые лица пытаюсь вглядеться.
Куда же мне деться?
Прохожий, ты мог бы стать мне другом?..
Глядит с испугом.
***
Пусть тебе одиноко в ночи –
Будет утро мудрее, добрее.
Наша жизнь – как поленья в печи,
Прогорят, но кого-то согреют.
***
Опять не сплю. Не сон, а сплин,
а сплю – плохое видится.
Жизнь комом, словно первый блин.
Второй же не предвидится.
***
Сон — это опиум для народа,
наша подушка для кислорода,
заменитель сладкого, суррогат,
то, чем нищий всегда богат.
***
Мне приснился чудный сон невнятный –
то, чего на свете быть не может.
А сегодня стало мне понятно:
этот самый лучший сон мой – прожит.
***
К тебе летит мой каждый час и сон.
Мы переходим плавно в сны друг друга.
Наш общий сон нас держит, невесом,
С надёжностью спасательного круга.
Полностью здесь:
http://zolotoeruno.org/avtory/natalija_kravchenkon...tverostishija_nkravshenko.aspx
|
|
Зима нашей любви |
***
А та зима особенной была.
Снег вышивал узоры белой гладью.
Земля была нетронута бела,
как мною ненадёванное платье,
подаренное девочке чужой,
уставшее висеть в шкафу нелепо.
Зима кружила шалью кружевной,
как будто в небо вырвалась из склепа.
То было много лет назад тому.
Мы шли и шли сквозь снежные завалы.
«А пирожки горячие кому?» -
звучало на углу и согревало.
И снова снег, бесшумный и большой.
Доверчивый, не ведающий злого...
А вот кому тепло души чужой?
Недорого, за ласковое слово.
***
Во всём такая магия и нега,
что кажется, я в сказке или сне.
Как дерево, укутанное снегом,
стою и тихо помню о весне.
Хранит души невидимая ваза
всё то, что недоступно-высоко
и неподвластно ни дурному глазу,
ни жалу ядовитых языков.
О только б не рассеять капли света,
не расплескать в житейской мельтешне
и уберечь, как за щекой монету,
как птенчика, согретого в кашне.
Вспорхнул под видом птицы тихий ангел,
слетели кружева с берёз и лип,
и мир, который виделся с изнанки,
явил мне свой иконописный лик.
* * *
Как хлопьям снега, радуюсь стихам.
Я их тебе охапками носила.
И мир в ответ задумчиво стихал,
поверив в их бесхитростную силу.
Был каждый день – как новая глава.
Мне нравилось в шагах теряться гулких
и близко к сердцу принимать слова,
что бродят беспризорно в переулках.
Их мёрзлый бред отогревать теплом
единственно нашедшегося слова,
и дальше жить, мешая явь со сном,
во имя драгоценного улова.
* * *
Эти ступеньки с лохматой зимы,
старые в трещинках рамы.
Как затыкали их весело мы,
чтобы не дуло ни грамма.
Наша халупа довольно нища.
Просто тут всё и неброско.
И далеко нашим старым вещам
до европейского лоска.
Но не люблю безымянных жилищ,
новых обменов, обманов,
пышных дворцов на местах пепелищ,
соревнованья карманов.
Там подлатаю и здесь подновлю,
но не меняю я то, что люблю.
Ближе нам к телу своя конура.
Как мы её наряжали!
Да не коснётся рука маляра
слов на заветных скрижалях.
Стены в зарубках от прошлого дня...
Только лишь смерти белила
скроют всё то, что любило меня,
всё, что сама я любила.
Чужд мне фальшивый гламур и бомонд.
Чур меня, чур переезд и ремонт!
***
Лето оземь ударилось яблоком,
и оно сразу вдребезги — хрясь!
Обернулось нахохленным зябликом,
лица листьев затоптаны в грязь.
То, что с облака сыпалось золотом,
пропадает теперь ни за грош.
Веет холодом, холодом, холодом,
пробирает нездешняя дрожь.
Я живу, не теряя отчаянья,
мои пальцы с твоими слиты.
В мире хаоса, мглы, одичания
мне не выжить без их теплоты.
В неизбежное верить не хочется —
заклинаю: пожалуйста, будь!
Всё плохое когда-нибудь кончится,
уступая хорошему путь.
Если ж край — то тогда — не ругай меня -
я сожгу своей жизни шагрень,
чтоб согреться у этого пламени,
чтобы ужин тебе разогреть.
И когда дед Мороз из-за облачка
спросит - как тебе? — в злую пургу, -
не замёрзла? - отвечу: нисколечко!
И при этом ничуть не солгу.
* * *
Обошла весь город – себя искала,
свою радость прежнюю, юность, дом.
Я их трогала, гладила и ласкала,
а они меня признавали с трудом.
Многолюден город, душа пустынна.
Всё тонуло в каком-то нездешнем сне...
Я скользила в лужах, под ветром стыла
и искала свой прошлогодний снег.
Увязала в улицах и уликах,
и следы находила твои везде...
Годовщину нашей скамейки в Липках
я отметила молча, на ней посидев.
И проведала ту батарею в подъезде,
у которой грелись в морозный день, –
мы тогда ещё даже не были вместе,
но ходила всюду с тобой как тень.
Я нажала – и сразу открылась дверца,
и в душе запели свирель и фагот...
Ибо надо чем-то отапливать сердце,
чтоб оно не замёрзло в холодный год.
***
Этой песни колыбельной
я не знаю слов.
Звон венчальный, стон метельный,
лепет сладких снов,
гул за стенкою ремонтный,
тиканье в тиши,–
всё сливается в дремотной
музыке души.
Я прижму тебя, как сына,
стану напевать.
Пусть плывет, как бригантина,
старая кровать.
Пусть текут года, как реки,
ровной чередой.
Спи, сомкнув устало веки,
мальчик мой седой.
***
Мой бедный мальчик, сам не свой,
с лицом невидящего Кая,
меня не слышит, вой не вой,
меж нами стужа вековая.
Но жизни трепетную треть,
как свечку, заслоня от ветра,
бреду к тебе, чтоб отогреть,
припав заплаканною Гердой.
И мне из вечной мерзлоты
сквозь сон, беспамятство и детство
проступят прежние черты,
прошепчут губы: наконец-то.
Благодарю тебя, мой друг,
за всё, что было так прекрасно,
за то, что в мире зим и вьюг
любила я не понапрасну,
за три десятка лет с тобой
неостужаемого пыла,
за жизнь и слёзы, свет и боль,
за то, что было так, как было.
***
Ветхий, слабенький, белый как лунь,
как луна, от земли отдалённый...
Но врывается юный июнь,
огонёк зажигая зелёный.
Я тебя вывожу из беды
по нетвёрдым ступенчатым сходням,
твоя палочка, твой поводырь,
выручалочка из преисподней.
Вывожу из больничной зимы
прямо в сине-зелёное лето.
Это всё-таки всё ещё мы,
зарифмованы, словно куплеты.
Видим то, что не видят глаза,
то, что в нас никогда не стареет.
И всё так же, как вечность назад,
твоя нежность плечо моё греет.
***
Снег идёт, такой же как всегда,
и опять до боли незнакомый.
Кружится ажурная звезда,
тайным притяжением влекома.
И её не жалко небесам
отдавать на волю, на удачу...
Узнаю снега по волосам,
по которым мы уже не плачем.
Не с чужого — с близкого плеча -
плечи свои кутаю одеждой,
теплотой домашнею леча
то, что ветхой не спасти надеждой.
Строю свой дворец-универсам,
как бы он ни выглядел убого,
и как в детстве верю чудесам,
что в мешке у ёлочного Бога.
***
Февраль! Чернил уже не надо,
когда есть вилы для воды.
Писать сонеты иль сонаты,
в сердцах растапливая льды.
Бумаге жизнь передоверив,
смотреть, как гаснут фонари,
в чужие не стучаться двери,
познав, что выход — изнутри.
Когда ж сойдёт на нет удача,
побив все карты до одной,
и вековая недостача
преобразится в вечный ноль,
когда все маски и личины
оскал покажут бытия -
и в минусовых величинах
надежда выживет моя.
Но даже там где нет надежды -
моя любовь тебя спасёт.
Где утешенье безутешно,
она одна осилит всё.
***
Душе так трудно выживать зимою
средь неживой больничной белизны,
под раннею сгущающейся тьмою,
за сотни вёрст от песен и весны.
О Боже, на кого ты нас покинул?!
Земля - холодный диккенсовский дом.
Небес сугробы - мягкая могила,
в которой жёстко будет спать потом.
Но кто-то, верно, есть за облаками,
кто говорит: «живи, люби, дыши».
Весна нахлынет под лежачий камень,
и этот камень сдвинется с души.
Ворвётся ветер и развеет скверну,
больное обдувая и леча,
и жизнь очнётся мёртвою царевной
от поцелуя жаркого луча.
Мы вырвемся с тобой из душных комнат,
туда, где птицы, травы, дерева,
где каждый пень нас каждой клеткой помнит
и тихо шепчет юные слова.
Я вижу, как с тобою вдаль идём мы
тропою первых незабвенных встреч,
к груди прижавши мир новорождённый,
который надо как-то уберечь.
|
|
И смех и грех |
Ещё одна подборка из того же цикла на портале "Золотое руно":
http://zolotoeruno.org/avtory/natalija_kravchenkon...meh_i_greh_satira_i_jumor.aspx
***
Поэту не внимал народ.
Куда ни глянь – мордоворот.
Таков уж род земной.
Поэту всюду укорот.
А если кто и смотрит в рот –
так только врач зубной.
***
Вот поэт, зовётся Цветик.
Он напишет вам сонетик.
Он не лабух, не лопух,
он поэтик Винни-Пух.
В голове его опилки,
рифмы копятся в затылке.
Громоздясь на пьедестал,
он нас всех уже достал.
Графоманы, графоманы –
песни, повести, романы...
В них вся совесть, ум и честь –
не издать и не прочесть.
Сколько их? Куда их гонят?
Что в шкафу они хоронят?
Кипы папок, ни рубля
и отказов штабеля.
Заберётся на диванчик
наш болванчик-одуванчик
и вершит души полёт.
Ай да Цветик-виршеплёт!
С Музой заключая сделки
на шумелки и пыхтелки,
он плодит их, как акын.
Ай да Винни, сукин сын!
Это творчеством зовётся.
Слово наше отзовётся.
Бочку – даром что пусту –
слышно людям за версту.
Мопассаны, Г., Т. Манны
тоже были графоманы.
Просто этим повезло.
И опять судьбе назло
он над опусом колдует...
Бог иль сын его диктует.
Так они вдвоём с Христом
лист марают за листом.
Если вирши не по вкусу –
все претензии – к Иисусу.
Это он надиктовал
сей продукции обвал.
Вы не смейтесь над поэтом.
Он явился к вам с приветом.
У него надменный вид.
Будет Цветик знаменит.
Он не пашет и не строит,
он – звезда, он астероид,
залетевший издаля
на планету к нам Земля.
Вот пройдёт лет двести-триста –
он тогда, как Монте-Кристо,
критиканам отомстит –
высоко наш Пух взлетит.
Будет он в обойме звёздной.
Мы поймём, да будет поздно,
что такую-то строку
не найти во всём веку.
Графоманы, графоманы...
Где же ваши эккерманы?
Каждый сам себе божок.
Пожалей его, дружок.
Цветик, Винни-Пух, Незнайка, –
своё имя выбирай-ка.
Чем не звучный псевдоним?
Кто скрывается под ним?
***
И в сердце вдруг кольнуло, как ножом, –
вгляделась в силуэт мертвецкий, скотский:
а вдруг это какой-нибудь Ханьжов?
Второй Рубцов? Иль Рыжий, иль Высоцкий?
Вот так когда-то Веничка бухал,
Есенин становился вдруг нестойкий,
Григорьев Аполлон не просыхал
и Блок был пригвождён к трактирной стойке.
Участливо склоняюсь и светло,
ища в чертах преображенья чудо...
Но не чело мне кажет, а мурло
незнаемый с поэзией пьянчуга.
***
Прекрасная Дама любила другого.
(Любой рядом с Блоком был смерд!)
То Белого, то арлекина-Чулкова,
а после был паж Дагоберт.
Остались записки стареющей Любы,
где строки, бесстыдством светясь,
взахлёб рисовали объятия, губы
и всю их преступную связь.
«Я сбросила всё и в момент распустила
блистательный полог волос.
Какая была в нём порочная сила,
какая любовная злость!
Согласие полное всех ощущений,
экстаз до беспамятства чувств...»
Дословно почти, без преувеличений
цитирую с авторских уст.
Промолвила с грустью Ахматова Анна,
прочтя, что попало в печать:
«Ах, ей, чтоб остаться Прекрасною Дамой,
всего только бы промолчать...»
В КАФЕ "МАНЕЖ"
Задумав с мужем отдохнуть по-светски, –
был летний вечер солнечен и свеж, –
зашли мы с ним в кафешку на Немецкой
с двусмысленным названием «Манеж».
Застыли мы потом как истуканы,
когда предъявлен был суровый счёт,
включивший вилки, блюдца и стаканы,
столы и стулья, кажется, ещё.
А счёт крутой за отбивную нашу –
как будто бы из золота она –
терпенья моего превысил чашу, –
в себе тогда была я не вольна.
Да лучше бы на кухне мы, ей-богу,
домашнего вкушали пирога!
В кафе «Манеж» забыли мы дорогу,
поскольку жизнь ещё нам дорога.
Клиентов здесь не холят и не нежат,
улыбкою рублёвой не дарят.
Обманут, обмишулят, обманежат,
а после вслед ещё обматерят.
***
В наряд из слов благоуханных
ряжусь и в зеркало гляжусь.
И с каждой строчкою коханой,
как с торбой писаной, ношусь.
И даже строчку-страхолюду
лелею, холю и блюду.
Но что-то в этом есть от блуда –
словокупленья на виду.
***
Лелею искомые строчки,
как будто приблудных котят.
Такие ж они одиночки,
и так же вниманья хотят.
Дитёнышей ласково кличу,
даю им еду и питьё,
и всё, что они намурлычат,
шутя выдаю за своё.
Но вот уж какую неделю
меня эта мысль бередит:
котят ли лелею на деле
иль грею змею на груди?
И эта змея, как Олега,
ужалит однажды до слёз.
Поэзия – это не нега,
а полная гибель всерьёз.
Две собаки
Навстречу - напугалась, - паки -
нешуточные две собаки.
Одна - размером с крокодила -
смотрелась злобнее пасквилей.
По всем статьям превосходила
она собаку Баскервилей.
Другая же, расслабив тело,
смотрела томно, как красавица,
как будто бы сказать хотела:
"Вас это вовсе не кусается!"
***
Писать уж больше не могу.
Рука сейчас отвалится.
А голова моя – чугун,
в котором что-то варится.
Как отзовётся то, что в нём?
Кому-нибудь понравится,
кто – безразличным будет пнём,
а кто-то – и отравится.
***
Стих мой рожёный,
мне на печаль,
ты искаженный
вышел в печать.
Лучших отрезать
несколько строк –
словно от тела
отрезать кусок.
Что ж тут поделать...
Кричи – не кричи.
В чём-то редакторы
все палачи.
Взял, отхватил
ни за что, ни про что.
Был бы ты стих,
а теперь уж не то.
Стих мой несчастный,
стих мой калека,
видеть в тебе
не хотят человека.
Что же мне делать?
Дайте ответ!
Стих мой, зачем ты
явился на свет?
Знай же, редактор,
помни теперь –
Прежде, чем резать,
семь раз отмерь!
***
Порой иду и вижу в страхе:
непробиваемо глухи,
мелькают рожи, морды, ряхи, –
им не нужны мои стихи.
Но есть ещё глаза и уши,
я их повсюду узнаю.
И вижу лица, лики, души, –
для них живу, дышу, пою.
***
Где найти козла отпущения
всех грехов моих и стихов?
У кого попросить прощения,
что сама я и мир таков?
Вот и радуга сверху свесилась,
руку тянет моей в ответ.
Ах, и держит-то всех на свете нас
то, чего на поверку нет.
|
|
Иронические стихи |
Новая подборка на портале "Золотое руно":
***
Облако на букву О похоже.
Что бы это значило, о Боже?
Отчего твой небосвод так розов?
Вот загадка, вот вопрос вопросов.
Всё не так, как есть на самом деле,
и уже давно предрешено
там, на высшем облачном пределе.
Как бы это ни было смешно.
***
На кой мне чёрт душа твоя.
М. Лермонтов
Толстой страдал, что он не любит крыс.
Всё сокрушался, что так некрасивы.
Гадливости своей не в силах скрыть,
хотел любить, но был любить не в силах.
Никто не любит чёрненькими нас.
Не нужен Сирано и Квазимодо.
Лягушка лишь царевною нужна.
Нет дела никому, что так нежна,
так хороша душа-то у урода!
***
"Мандельштам приедет с шубой..."
А. Кушнер
Мне снился сон: ко мне съезжались гости
на дачу, что уж продана давно.
Вот Пушкин со своею жёлтой тростью
и с кружкой, из которой пил вино,
проснувшийся от солнца и мороза,
в кибитке, к удивлению ГАИ...
А вот и Блок с привянувшею розой
в бокале золотистого аи.
Вот Анненский с обиженною куклой,
спасённой им в Финляндии волнах,
Кузмин с шабли и жареною булкой
и с шапкой, как у друга Юркуна.
Вот Хлебников, безумный, но великий,
с кольцом на пальце, взятом напрокат.
Цветаева с лукошком земляники,
с нажаренною рыбой на века.
Ахматова с неправильной перчаткой,
с тоской по сероглазым королям,
Есенин со своей походкой шаткой,
знакомой всем в округе кобелям.
Вот Мандельштам и следом Заболоцкий -
с щеглом один, другой же со скворцом.
А вон вдали вышагивает Бродский
с усталым и пресыщенным лицом.
Да, тяжела ты, слава мировая...
Он без подарка, но с собой стишок.
Вот Гумилёв с последнего трамвая,
успевший, пока с рельсов не сошёл.
Вот Маяковский с яростным плакатом,
в любовной лодке, бьющейся о быт.
С жерлом Державин, Вяземский с халатом -
никто из них не умер, не забыт.
И Пастернак с чернильницей февральской,
забрызганный слезами от дождя,
и Фет с приветом от отчизны райской,
что просиял и плачет, уходя...
О пробужденье с жалкою подменой
небесной песни на раёк земной!
И Афродита снова стала пеной,
причём не океанской, а пивной...
***
Кончался дождик. Шёл на убыль,
последним жертвуя грошом.
И пели трубы, словно губы,
о чём-то свежем и большом.
Уже в предчувствии разлуки
с землёй, висел на волоске
и ввысь тянул худые руки.
Он с небом был накоротке.
О чём-то он бурчал, пророчил,
твердил о том, что одинок...
Но память дождика короче
предлинных рук его и ног.
Наутро он уже не помнит,
с кого в саду листву срывал,
как он ломился в двери комнат,
и что он окнам заливал.
***
Как камень с плеч свалился враз –
Машину продали и дачу.
Отныне мчи меня, Пегас,
По бездорожью, наудачу!
Не попадаю в колею,
В следы людских стереотипов.
И легкомысленно плюю
На всех жизнеспособных типов.
О рабства огородный плен,
Ионычей святое братство!
Убогим видится с колен
Мне ваше нищее богатство.
О чём жалеть? О чём тужить?
Спешить в леса к дубам и клёнам.
Как хорошо отныне жить
Свободным и непреклонённым!
***
Иных миров благая весть
Витала над умами.
И звёзды, все, что в мире есть,
Стояли над домами.
О вечных таинств торжество,
Предвосхищенье рая!
Но на рассвете волшебство,
Как звёзды, умирает.
Всё разрешится – се ля ви! –
Ночной горячкой речи:
Всю ночь шептать слова любви
И – не узнать при встрече.
***
О невинная божья коровка,
не воровка, не б... и т.п.,
не жидовка иль там полукровка
(ох, не любят их в нашем СП),
божьей кротости милый образчик,
поднебесья беспомощный глас.
В симпатичную крапинку плащик,
удивлённые бусинки глаз.
К Богу нет никакого доверья,
в чём смущённо признаюсь, друзья.
А вот в божью коровушку верю,
не поверить в такую нельзя, -
что вспорхнёт она в небо с ладошки
и — ведь в чём-то мы все малыши -
принесёт нам на усиках крошки,
крошки хлеба для нашей души.
***
Ваше востромордие,
госпожа собака!
Для кого-то – орды вас,
для меня – одна ты.
Глазки словно вишенки,
хвостик-молотилка.
Ох ты, моё лишенько,
грязная подстилка.
Как бы ты ни гадила,
что б ни натворила,
дня нет, чтобы я тебя
не боготворила.
Ваше хитромордие,
маленькая скверность.
Ты достойна ордена
за любовь и верность.
Пусть отродье сучье ты,
бестия-вострушка,
для меня ты, в сущности,
лучшая подружка.
СТИХИ В ЗАЩИТУ ТАРАКАНА
Завелись на кухне тараканы.
Не едят травильную кашицу.
Может, завести на них капканы?
Или просто с ними подружиться?
Не морите тараканов, братцы!
Каждый хочет жить на белом свете.
И потом ведь, если разобраться,
и у тараканов тоже дети.
Для чего-то тараканье племя
сотворила в древности природа.
Как бы ни давили их всё время –
не скудеет вечная порода.
Может, из-за травли этих бестий
на земле какой баланс нарушен?
Может, наши беды – лишь возмездье
нам за их погубленные души.
***
Друзья по Интернету,
собратья по перу...
Но жизни в этом нету,
как в свёкле на пару.
Любовь по телефону –
безликая весьма.
И почте электронной
не заменить письма.
Несёт в себе угрозу
компьютерная мышь
сквозь стёкла нюхать розу,
дышать через камыш.
О друг мой виртуальный,
подмена, суррогат,
пусть я не актуальна,
как старый агрегат,
но не куплю компьютер
и принтер не куплю.
Люблю я свежесть утра,
живую жизнь люблю!
***
Пусть кто-то будет резок крайне,
пусть кто-то борется и спорит,
а я – за гранью, я – за гранью
добра и зла, любви и горя.
Пусть кто-то там слюною брызжет,
кричит и кроет что есть мочи, –
я буду выше этой крыши
и тише украинской ночи.
Меня не соблазните дрянью.
дразните – буду словно пень я.
Ведь я – за гранью, я – за гранью…
Не выводите из терпенья.
***
Как близоруко призрачное счастье.
Оно мерцает всюду и нигде,
даря свой облик издали, отчасти.
Его глаза туманные лучатся,
как солнечные блики на воде.
Оно – пятно расплывчатое света...
Но стоит лишь тебе надеть очки,
и ты воскликнешь: «Боже, что же это?!»
Где лунный лик, приснившийся поэту?
Какие-то болячки и клочки
волос... Из серебристого тумана
возникнет морда, шея с кадыком,
пиджак потёртый с порванным карманом.
Лицо мечты без грима, без обмана.
И это то, к чему ты был влеком?!
Все заусенцы, ссадины, дефекты,
все желваки земного бытия...
Хотите, чтобы жизнь была конфеткой –
загадочной, манящей и эффектной?
Очки снимите. Сделайте, как я.
***
Мелькают лица: тёти, дяди...
Мы все – единая семья.
Махнуться жизнями, не глядя.
Какая разница, друзья?
Покуда не свалюсь со стула,
Сижу и знай себе пишу.
На жизнь давно рукой махнула.
Кому-то дальнему машу.
|
|
Шутейно о нешуточном. |
Новая подборка на портале "Золотое руно":
http://zolotoeruno.org/avtory/natalija_kravchenkon...shutochnom_satira_i_jumor.aspx
***
Где вы, катарсис, серотонин,
дом с белым садом, камин, мезонин,
всё, что желают в дни именин,
всё, что нам снится?
Что же на деле? Лживость икон,
замков руины, дура закон,
непобедимый в душах дракон,
старость, больница.
Где в парусах кумачовых корабль?
Где в небесах утонувший журавль?
Где обещания крибли и крабль,
сказочной щуки?
А на поверку — супы с котом,
светлое завтра где-то потом,
вечная сука на троне златом,
вечныя муки...
***
Деспоты не любят диспутов.
Если ты не тварь и тля –
неустанно и неистово
вырывай из горла кляп.
Смертный грех – чегоугодие.
Не переступи межу.
Богу одному – свободе я
поклоняюсь и служу.
Но куда податься, братцы, мне?
где луч света среди мглы?
Глупы и нелепы Чацкие,
а Молчалины подлы.
Софьи выберут Молчалиных
в президенты и в мужья.
Остаётся лишь в отчаяньи
застрелиться из ружья.
***
Нет хлеба. Что ж, не страшно.
Хватаю горсть монет,
бегу, а там бумажка:
«Закрыто на обед».
Нет масла, макаронов, -
семь бед — один ответ:
спешу я к гастроному,
а на дверях: «Обед».
Гляжу в слезах бессилья:
нигде мне ходу нет.
Как будто вся Россия
закрыта на обед.
***
«Как дела? Какие планы?» –
слышим часто от других.
«Как здоровье? Как зарплата?», –
сами вопрошаем их.
Всяк во всё суёт свой носик
так, как долг ему велит.
И никто, никто не спросит:
«Как душа? О чем болит?»
НА КНИЖНОМ РАЗВАЛЕ
О боже, видел бы Некрасов,
кого с базара тут несут!
Огня в сосуде нет ни разу,
хотя гламурен сам сосуд.
И всюду «глупые милорды»
нам кажут свой базарный лик.
В какие книжицы упёрты
их морды, кто бы только вник!
Как племенам дары Маклая -
обложки - россыпь пёстрых бус.
Я шла, насмешливая, злая,
и проклинала пошлый вкус.
Развал — скопление стыдобищ.
Не безобидна эта тьма:
сон разума родит чудовищ -
вот горе, что не от ума.
Что прорастёт, заплодоносит
от сева рыночной муры?
Данайцев бойтесь, что приносят
умам бесплодные дары.
***
Какой неохватный безудержный свет!
О мир-супермаркет, чего только нет
в витринах твоих шире моря!
Чего только нет там для горя!
Беда у ворот, перекрыт кислород,
все камни летящие — в мой огород.
Но блещут огнями витрины
и тянет туда на смотрины.
Какие хоромы, чертоги, дворцы!
А все продавцы — подлецы и дельцы.
Рекой изобилие льётся,
всё куплено, всё продаётся.
О мир-супермаркет, я вечный банкрот,
но вечно раскрыт удивлённо мой рот.
Я вся в твоей пагубной власти!
Чего только нет здесь для счастья!
Дожди, снегопады, деревья в цвету,
сиянье сгоревшей звезды на лету,
закаты, рассветы, объятья
и мамины старые платья.
Мосты и огни на другом берегу,
всё то, что сродни я в себе берегу,
любимые лица и тени,
и всё это можно без денег!
***
На языке бульварных площадей,
базарных перебранок меж людей,
очередей – со мною говорила
простая жизнь народа без затей.
И мне хотелось быть такой, как все:
не пятой спицей в общем колесе,
не о красе всея вселенной думать,
а, как и весь народ, – о колбасе.
Я от прекраснодушия лечусь,
ненормативной лексике учусь,
и чувствую: ещё совсем немного –
и я пойму умом родную Русь.
***
Средь скопища идей
ты извлеки одну:
есть вечер-чародей,
рисующий луну.
Средь сонмища вещей,
где ты никто, ничей –
всегда найдётся щель
для солнечных лучей.
Средь множества людей
всегда найдётся тот,
кто будет не злодей
а просто идиот.
***
«Советская», «Октябрьское ущелье»,
- мой бог! - «Коммунистический тупик»!
И смех, и грех, и горечь, и веселье
в названиях, заведших нас в тупик.
В них всё, чего так страстно мы хотели,
все наши миражи и муляжи,
чего, конечно, не было на деле,
но нас учили жить тогда по лжи.
И я живу, старея год от года,
на улице, где нет ни фонаря,
но имени не просто там кого-то, -
«Пятидесятилетья Октября»!
И столько ж лет хожу, сутуля плечи,
не видя лучезарный тот причал,
от будущего светлого далече,
что кто-то где-то твёрдо обещал.
И будут длиться разочарованья,
лететь года, меняться города,
но эти баснословные названья
не переименуют никогда!
***
Что значит – на картошку посылать,
на посевную, овощную базу,
младое племя – что за благодать! –
наверное, не слышало ни разу.
История не раз их удивит
словами: «персоналка», «аморалка»,
«звать на ковёр», «поставили на вид».
Сейчас они звучат смешно и жалко.
Давно уж снят студенческий значок,
сop времени уже исчез из виду.
Но вспомню, как не ставили зачёт
мне Ленинский – и не унять обиду.
ОДА ЛОХУ
Среди человечьего чертополоха
всегда отличишь лопуха или лоха.
Наивен и прост, он не видит подвоха
и часто впросак попадает, заохав.
Не требуя многого, радуясь крохам,
питаясь порой чечевицей с горохом,
он мир удивляет сознаньем совковым,
и чем-то нам люб вот таким, бестолковым.
Про лоха, прошу вас, не думайте плохо.
Он всё-таки лучше, чем хам и пройдоха.
За чистую всё принимая монету,
но их не имея, он близок поэту.
***
Я отправляюсь в себя как в далёкую ссылку.
Кто же когда-нибудь кликнет по ней и меня,
кто же окликнет однажды отважно и пылко,
выхватив глазом из текста, как стих из огня?
Слово без клика — как будто безлюдная Мекка.
Ссылки застыли, заснув летаргическим сном.
И, пока их не коснулась рука человека,
будут манить нас двойным заколдованным дном.
В рай, как известно в народе, насильно не тянут.
Вот водопой — ну а пить не заставить никак.
Слава ж безумцам, которые всё не устанут
кликать друг друга, затерянных в тёмных веках!
***
Напоминальщик пароля в Сети
требует подтвердить,
что человек то окно посетил,
вставив латинскую дичь.
Как же несложно сие доказать -
фокус донельзя убог -
цифры и буковки в шифр увязать,
после — курсором на «ок».
Всё! Человек ты! Сомненья отбрось!
Пусть ты ограбил, убил,
пусть негодяй, алкоголик, отброс
или последний дебил.
Тут загордится и мерин в пальто,
живший свиньёю свой век.
Пусть для других и себя ты никто,
но для Сети — человек!
***
«Мир — театр, люди — актёры»
В. Шекспир
Пьеро имеет вид комический,
но грех смеяться над слезами.
Мир — как театр анатомический,
где каждый в смертной позе замер.
Актёр — паяц, ему прощается.
Глаза б на сцену не глядели...
О, он не вешалкой кончается -
самоповешеньем на деле.
Разрыв аорты, гибель замертво.
Театр обернётся моргом.
Ну а пока не спущен занавес -
гляди, гляди на них с восторгом.
|
|
История первого стихотворения |
Февральский выпуск "Гостиной" : http://gostinaya.net/?page_id=13306
и моя публикация в нём: http://gostinaya.net/?p=13296
|
|
