Жениться каждому охота. Женился – и живёшь себе, не горюешь. Есть захотел – жена сварит, покормит, сор в избе скопился – приберёт, штаны постирает. Просто красота. Обратно и с картошкой управится, ежели мужу недосуг. Посадит, прополет-окучит, выкопает. Сплошная польза от них, от жён этих.

Вот Лёнька Ступкин тоже так думал. Трудновато, всё-таки, одному. День в поле нагорбатишься, домой придёшь – пусто в избе, варить чё-то надо, пожрать. Да и не стирано уж сколь, всё некогда. В общем, пора, давно пора жениться. И невесту искать долго не надо. Чё её искать – вона, Райка, соседка, тоже, ведь, одна девка, без мужика живёт. Всё умеет, поди не в барах родилась. И сварит, и вспашет, и дров, когда надо, наколет. Как говорится, женись – не хочу.

Одно пугает. Здоровущая больно. Центнер в ней, а то и поболе. Может, даже полтора. С одной стороны, конечно, хорошо. Всё же, где чего подмогнёт – бревно подтащить или там телегу вытолкнуть. А с другой… Да уж, ежели, к примеру, разозлить её… Это ж танк Т-34, не меньше!

Страшновато. А времечко идёт. Хошь, не хошь, чё-то решать надо.

Вот и решил Лёнька посоветоваться. Приятель у него был, Саня. Саня-академик, так его прозывали. За то, что знал много. Лёньке-то уж не откажет!

Приходит Лёнька к Сане. Так, мол, и так. Обсказал, всё как есть. Что, мол, на Райке жениться надумал, что надо как-то того-этого, чтоб, значит, нормально получилось. Ну, Саня ж не дурак, раз академиком прозвали.

Всё, говорит, понятно. Тебе её ублажить надо. Чтобы, того, чтобы крепко ты ей понравился.

А Лёнька ему, мол, чё это, как это? Велел ему Саня штаны снять, дескать, показывай женилку, порешаем, посмотрим.

Лёнька снял. Показал. Саня затылок чешет:

– Да уж. Маловат он у тебя.

– Дак и сам знаю.

– Вот и думаю. Если Райке не понравится, не ублажишь ты её. А это, считай, всё, провал.

– Дак чё делать-то? – Лёнька штаны надел, вид у него сделался совсем расстроенный.

– Чё-чё… Бабу растравить надо. Чтоб она тебя с любым захотела. Понял?

– Неа. Как я ей покажу-то?

– Эх ты, тютя! Тут делов-то на копейку. Главно дело уболтать. Позови её к себе, мол, так и так, поговорить надо шибко, мол, дело неотложное. Бутылку купи. Лучше две, красную и белую. Это уж как у вас пойдёт. Вот. И скажи ей, как за стол усадишь, и по рюмке выпьете, что, мол, того, что любишь и жениться на ней хочешь. Скажи: предлагаю, мол, тебе, Рая, руку и сердце! Усёк?

– Усёк. А дальше?

– Дальше… А дальше смотри по обстоятельству дела. Ежели она согласная, наливай ещё по рюмке.

– Дак нету рюмок, стаканы одни. Я ж непьющий.

– Все непьющие. А как воскресенье, одни драки по деревне. Ладно, не суть. Пусть стаканы. Главно дело подливай ей. А уж как она в кондиции будет, то тут незаметно так до постели и веди. Типа того, что давай, мол, приляжем, тоси-боси, тудым-сюдым… Понял?

– Ну… И чё?

– Точно – тютя, гадство! Клади и раздевай, чё ещё-то?!

– Сань, дак это… Её чё, надо того, ну… это-самое?

– Самое, самое. Только с твоим там делать нечего. Надо, чтоб она сама хотела, чтоб аж прям по самое-не-могу хотела. Тут надо хитрость иметь.

– Чё это?

– Надо, чтоб у неё того… – Саня почесал затылок, – как бы сказать… Я тут читал в одном журнале. Короче, у баб места есть, куда, если почесать или там ещё чё, погладить, к примеру, бабы прям звереют. Это «возбуждаются» называется. И тогда – всё, бери её голыми руками и делай с ней, что хошь!

– Дак это, ты ж Райку видел. Пока я на ней эти места найду, пока чесать начну… Вдруг чё не так, убьёт, нахрен!

– Да, вообще-то. Согласен. Ну ничё, я ещё кой-чё знаю. Читал как-то. Есть один верный способ. Это уж самый верный. Называется… Эх, не помню. Короче, вот в чём коленкор. Раздеваешь её. Так. Берёшь чё-нибудь холодное, к примеру, мороженку. И водишь ей по титькам. Она сперва замрёт, а потом затрясётся, затрясётся и… всё. Она вся твоя.

– О, как! Прям по титькам? Боязно как-то. Да ещё это, Саня, откуда в нашем сельпе мороженки-то? Это ж в район ехать надо! Пока привезу – растают!

– Это я к примеру про мороженку сказал. А там ты сам думай. Всё понял?

– Нууу… Так-то всё. Дак чё, говоришь, красну и белу взять?

– Возьми, хуже не будет.

– И чё-нибудь заместо мороженки? Ладно. Понял я. Спасибо, Саня!

– Давай. Чтоб молодцом был. Не подведи!

Неделю Лёнька голову ломал, где добыть мороженку. Ничего лучше не придумав, слазил в тёткин погреб. Там, в самой глубине, был устроен ледник, чтобы молоко хранить и прочее. И холодрыга была, даже в самую жару. Лёнька нашарил пару кусков льда, завернул их в полотенце, положил в ведро и принёс домой. Поставил до поры в чулан. Потом дошёл до Райкиной избы. Постучал в окошко.

Райка выглянула в одной рубашке – дома же, не видит никто:

– Чё, Лёнь?

– Рай, дело у меня к тебе. Край поговорить надо. Приди-ка вечерком. Придёшь?

– Да чё случилось-то?

– Райка вдруг разрумянилась, как, вроде, застеснялась.

– Придёшь, там узнаешь. После табуна приходи.

– Вот же, выдумываешь чё-то… Ладно, как Жданку подою – приду.

Время подгоняло. Лёнька не знал, чего ещё на стол положить. Сало нарезано, лучок зелёный. Банку консервов открыл – скумбрию в томате, картошки отварил. Чё ещё-то… Водка, вино… А, хлеба порезал. И стаканы протёр, чтоб не стыдно было. Кажись, всё. А сердце всё равно не на месте. Придёт? Не придёт? Райка пришла, как стемнело. Тихонько стукнула в окошко, тихонько поднялась на крылечко, вошла в избу.

– Вот она я, Лёня. Чё звал-то?

– Дак это… Здравствуй, Рая. Это…

– Виделись уже сёдня, – Райка хихикнула.

– Ну, это… Проходи. Вот. Вишь, стол. Ничё, нормально?

– Чё это за праздник? Деньрожденье, что ли? А чё один?

– Я, это, Рая… Короче, того. Фу ты… Забыл… В общем, давай, что ли, выходи за меня?

– Дак чё… Прям так сразу? – Райка снова захихикала, – хоть бы за стол усадил, рюмочку налил. Чё ж на сухую-то!

– Нету рюмок. Стакан пойдёт?

– Чё ж не пойдёт. Тоже, поди, посуда. Наливай, жених!

Лёнька налил полстакана вина, протянул Райке. Потом себе налил. Чокнулись, выпили. Надо было как-то начинать разговор, а как – Лёнька понятия не имел.

Начала Райка.

– Дак чё, жениться захотел, что ли? Силов-то хватит на меня? Я ить не Любка Расторгуева, мне много надо. И чтоб долго. И чтоб того, чтоб аж до самых костей пробрало. Сможешь? Коли сможешь, то и замуж пойду. А так – неча и баловаться.

– А чё, я серьёзно к тебе. Если ты так, то я же всей душой! – Лёнька сглотнул комок в горле, – я уж как есть, расстараюсь. Давай, что ли, ещё по одной?

– Ну-к, по одной-то ещё можно. Наливай. Они снова выпили, закусили. Обоим похорошело, ощутимо захотелось любви и ласки. Райка встала из-за стола.

– Ну чё, давай, что ли? Тока выйди, я разденусь.

– А, конечно выйду. Покурю!

Лёнька щёлкнул выключателем и вышел в сени. Занырнул в чулан, достал ведро со льдом. Сел на лавку в сенях, закурил. Сердце от волнения колотилось, как перепёлка в силках. Страшновато было – вдруг не получится. Докурил.

«А, будь, что будет! Поди, не обманул Санька, всё срастётся!»

Лёнька приоткрыл дверь в избу, прошептал: « Иду я, Рай!» Ответа не было. Ладно. В избе темно. Лёнька снял штаны прямо у порога, рубаху. Накинул крючок на дверь. Потом, подумав пару секунд, стянул трусы. Темнота, не страшно. Нашарил ведро со льдом, достал. Развернул мокрую тряпку. Два куска – скользкие и холоднючие, каждый размером с кирпич.

Ну, пора!

Лёнька на цыпочках подошёл к своей холостяцкой кровати, на которой виднелось белое Райкино тело, от него веяло жаром молодости и желания. Лёнька впопыхах забыл, куда надо класть мороженое.

И положил обе ледышки на Райкин живот.

На секунду тело замерло, потом раздался истошный вопль, и Лёнька получил страшенную оплеуху по ушам сразу с двух рук. Удар был такой силы, что Лёньке на миг показалось, будто у него лопнула голова! А Райка, вопя, выскочила из избы в чём мать родила, выбив при этом дверь с крючком.

Лёнька не спал всю ночь. Голова гудела, как колокол. И было, ко всему, ещё жутко стыдно. Он понял, что облажался с этой дурацкой мороженкой на все сто. Говорил же Саня, что надо по титькам водить, а он… Эх, что-то теперь будет? А может и мороженки никакой не надо было? Выпили бы красную, потом беленькой бы добавили. И всё. Хоть поговорили бы. Посидели бы по-людски. А так… Уже утром, глянув в зеркало, Лёнька не узнал себя. Вместо ушей торчали два оттопыренных почерневших лопуха. Глаза были как две узкие щелочки с фиолетовым оттенком.

«Жених, твою мать! Чисто Муслим Магомаев, чтоб тебя!…» – Лёньку аж перекосило от собственного отражения. Надо идти на работу. А там мужики, пропади они пропадом. Начнётся – кто, где, когда… И сказать-то нечего. Вот же попал! Понятно, что уши чёрными лопухами ни с того, ни с сего не становятся.

Мужики позубоскалили вволю. Лёнька уж не знал, куда от них деваться. Но только отнекивался, никому не признался, что случилось. Вечером, когда уже стемнело, пришла Райка. Вид у неё был одновременно и виноватый, и воинственный.

– Ну, чё, жених? Не шибко я тебя отоварила?

– Дак это… Бывает…

– Ты вчерась чем меня приложил-то? Меня ить чуть кондрат не хватил!

– Дак льдом. Мороженки-то не было…

– Чем-чем??? Ты чё буровишь, малохольный?!

– Ну, это… Лёд приложил… Саня-академик того, насоветовал…

И Лёнька рассказал, что ему насоветовал Саня, как он, то есть Лёнька, придумывал, чем заменить мороженое, и как он, Лёнька же, готовился к этому самому, к жениханию. Райка хохотала без остановки, даром, что не полчаса. Потом, утирая слёзы, обняла своего ухажёра:

– Ну, Лёнька! Ну, балома! Это ж надо было придумать… Это ж в дурном сне не привидится! Ну и припарки ты мне сотворил!

– Дак чё я… Это Саня всё… В журнале, говорит, вычитал…

– Эх, вы, женихи-читальщики! Ума палаты, а простой вещи сделать не можете…

– Ну, Рай, я ж как лучче, тебе, чтоб, того… этого… Не обижайся только…

– Да ладно… Чё теперь поделать. Сам-то чё, не видишь, что ли, полгода уж по тебе сохну

– Рая, чё ж молчала-то!!! Рая!!! Дак я ж горы для тебя! Я ж того, я ж… это… Ну, Рая, ну ты ващееее…

– Ваще-ваще… Хватит причитать! Гаси свет давай. По-новой жениться будем. Тока нынче уже без мороженки твоей.

Вот и вся история.

Оказывается, для того, чтоб жениться, ничего и выдумывать не надо. Просто сказать, что любишь. Если любишь, конечно. Хотя… Всяко бывает…

Олег Антонов